ГЛАВА V.
МЕЖДОЦАРСТВІЕ.

Г. 1611—1612.

Слѣдствія сожженія Москвы. Поляки осаждены. Твердость Ермогена. Избраніе главныхъ Военачальниковъ. Дѣйствія Сапѣги. Приступъ къ Китаю-городу. Послы Московскіе отправлены въ Литву. Взятіе Смоленска. Шуйскіе въ Варшавѣ. Умыселъ Заруцкаго и Марины. Уставная грамота. Виды Ляпунова. Дѣла съ Шведами. Новгородъ взятъ Генераломъ Делагарди. Договоръ Шведовъ съ Новымгородомъ. Мятежъ въ войскѣ Генерала Делагарди. Убіеніе Ляпунова. Послѣдствія. Состояніе Россіи

Слѣдствія сожженія Вѣсть о бѣдствіи Москвы, распространивъ ужасъ, дала и новую силу народному движенію. Москвы. Ревностные Иноки Лавры, едва услышавъ, что дѣлается въ

175

Г. 1611. столицѣ ([736]), послали къ ней всѣхъ ратныхъ людей монастырскихъ, написали умилительныя грамоты къ областнымъ Воеводамъ и заклинали ихъ угасить ея дымящійся пепелъ кровію измѣнниковъ и Ляховъ ([737]). Воеводы уже не медлили и шли впередъ, на каждомъ шагу встрѣчая толпы бѣгущихъ Москвитянъ, которые, съ воплемъ о мести, примыкали къ войску, поручая женъ и дѣтей своихъ великодушію народа. 25 Марта Ляхи увидѣли, на Владимірской дорогѣ, легкій отрядъ Россіянъ, Козаковъ Атамана Просовецкаго; напали — и возвратились, хвалясь побѣдою ([738]). Въ слѣдующій день пришелъ Ляпуновъ отъ Коломны, Заруцкій отъ Тулы; соединились съ другими Воеводами близъ Обители Угрѣшской, и 28 Марта двинулись къ пепелищу Московскому. Непріятель, встрѣтивъ ихъ за Яузскими воротами, скоро отступилъ къ Китаю и Кремлю, гдѣ Россіяне, числомъ не менѣе ста тысячь ([739]), но безъ устройства и взаимной довѣренности, осадили шесть или семь тысячь храбрецовъ иноземныхъ, исполненныхъ къ нимъ презрѣнія. Поляки осаждены. Ляпуновъ сталъ на берегахъ Яузы, Князь Дмитрій Трубецкій съ Атаманомъ Заруцкимъ противъ Воронцовскаго поля, Ярославское и Костромское ополченіе у воротъ Покровскихъ, Измайловъ у Срѣтенскихъ, Князь Литвиновъ-Мосальскій у Тверскихъ, внутри обожженныхъ стѣнъ Бѣлаго города. Тутъ прибылъ къ войску Келарь Аврамій съ Святою водою отъ Лавры, оживить сердца ревностію, укрѣпить мужествомъ ([740]). Тутъ, на завоеванныхъ кучахъ пепла водрузивъ знамена, воины и Воеводы съ торжественными обрядами дали клятву не чтить ни Владислава Царемъ, ни Бояръ Московскихъ Правителями, служить Церкви и Государству до избранія Государя новаго, не крамольствовать ни дѣломъ, ни словомъ, — блюсти законъ, тишину и братство, ненавидѣть единственно враговъ отечества, злодѣевъ, измѣнниковъ, и сражаться съ ними усердно ([741]).

Битвы началися. Дѣлая вылазки, осажденные дивились несмѣтности Россіянъ и еще болѣе умнымъ распоряженіямъ ихъ Вождей ([742]) — то есть, Ляпунова, который въ битвѣ 6 Апрѣля стяжалъ имя львообразнаго Стратига ([743]): его звучнымъ голосомъ и примѣромъ одушевляемые, Россіяне кидались пѣшіе на всадниковъ, рѣзались человѣкъ съ

176

Г. 1611. человѣкомъ, и втѣснивъ непріятеля въ крѣпость, ночью заняли берегъ Москвы-рѣки и Неглинной. Ляхи тщетно хотѣли выгнать ихъ оттуда; нападали конные и пѣшіе, имѣли выгоды и невыгоды въ ежедневныхъ схваткахъ, но видѣли уменьшеніе только своихъ: во многолюдствѣ осаждающихъ уронъ былъ незамѣтенъ. Россіяне надѣялись на время: Ляхи страшились времени, скудные людьми и хлѣбомъ. Госѣвскій желалъ прекратить безполезныя вылазки, но сражался иногда невольно, для спасенія кормовщиковъ, высылаемыхъ имъ тайно, ночью, въ окрестныя деревни ([744]); сражался и для того, чтобы имѣть плѣнниковъ для размѣна. Извѣстивъ Короля о сожженіи Москвы и приступѣ Россіянъ къ ея пепелищу, онъ требовалъ скораго вспоможенія, ободрялъ товарищей, совѣтовался съ гнуснымъ Салтыковымъ — и еще испыталъ силу души Ермогеновой. Твердость Ермогена. Къ старцу ветхому, изнуренному добровольнымъ постомъ и тѣснымъ заключеніемъ, приходили наши измѣнники и самъ Госѣвскій съ увѣщаніями и съ угрозами: хотѣли, чтобы онъ велѣлъ Ляпунову и сподвижникамъ его удалиться. Отвѣтъ Ермогеновъ былъ тотъ же: «пусть удалятся Ляхи!» Грозили ему злою смертію: старецъ указывалъ имъ на небо, говоря: «боюся Единаго, тамъ живущаго» ([745])! Невидимый для добрыхъ Россіянъ, великій Іерархъ сообщался съ ними молитвою; слышалъ звукъ битвъ за свободу отечества, и тайно, изъ глубины сердца, пылающаго неугасимымъ огнемъ добродѣтели, слалъ благословеніе вѣрнымъ подвижникамъ!

Къ несчастію, между сими подвижниками господствовало несогласіе: Воеводы не слушались другъ друга, и ратныя дѣйствія безъ общей цѣли, единства и связи, не могли имѣть и важнаго успѣха ([746]). Избраніе главныхъ Военачальниковъ. Рѣшились торжественно избрать Начальника; но, вмѣсто одного, выбрали трехъ: вѣрные Ляпунова, чиновные мятежники Тушинскіе Князя Дмитрія Трубецкаго, грабители-Козаки Атамана Заруцкаго, чтобы такимъ зловѣщимъ выборомъ утвердить мнимый союзъ Россіянъ добрыхъ съ измѣнниками и разбойниками, коихъ находилось множество въ войскѣ. Трубецкій, сверхъ знатности, имѣлъ по крайней мѣрѣ умъ Стратига ([747]) и нѣкоторыя, еще благородныя свойства, усердствуя оказать себя достойнымъ высокаго сана;

177

Г. 1611. Заруцкій же, вмѣстѣ съ нимъ выслуживъ Боярство въ Тушинѣ ([748]), имѣлъ одну смѣлую предпріимчивость для удовлетворенія своимъ гнуснымъ страстямъ, не зная ничего святаго, ни Бога, ни отечества. Сіи ратные Тріумвиры сдѣлались и государственными: ибо войско представляло Россію. Они писали указы въ города, требуя запасовъ и денегъ еще болѣе, нежели людей: города повиновались, многолѣтствовали въ церквахъ благовѣрнымъ Князьямъ и Боярамъ ([749]), а въ своихъ донесеніяхъ били челомъ Синклиту Великаго Россійскаго Государства, и давали, что могли. Казань, стыдясь своего заблужденія ([750]), снова присоединилась къ отечеству, цѣловала крестъ быть въ любви, въ единодушіи со всею землею и выслала дружины къ Москвѣ: области Низовыя и Поморскія также ([751]). Пришли и Смоленскіе Уѣздные Дворяне и Дѣти Боярскіе, бѣжавъ отъ Сигизмунда ([752]). Ляхи гнались за ними, и многихъ изъ нихъ умертвили, какъ измѣнниковъ: остальные тѣмъ ревностное желали участвовать въ народномъ подвигѣ Россіянъ ([753]). — Дѣйствія Сапѣги. Пришелъ и Сапѣга съ своими шайками и занялъ Поклонную гору, объявляя себя другомъ Россіи. Ему не вѣрили; предложенія его выслушали, но отвергнули ([754]). Атаманъ разбойниковъ, осыпанный пепломъ нашихъ городовъ, утучненный нашею кровію, хотѣлъ, какъ пишутъ, вѣнца Мономахова: вѣроятнѣе, что онъ хотѣлъ милліоновъ, предлагая свои услуги. Не обольстивъ Россіянъ, Сапѣга ударилъ на часть ихъ стана противъ Лужниковъ; отбитый, напалъ съ другой стороны, близъ Тверскихъ воротъ: не могъ одолѣть многолюдства, и, по совѣту Госѣвскаго, взявъ отъ него 1500 Ляховъ въ сподвижники и Князя Григорія Ромодановскаго въ путеводители, удалился къ Переславлю, чтобы грабить внутри Россіи и тревожить осаждающихъ. Въ слѣдъ за нимъ Ляпуновъ отрядилъ нѣсколько легкихъ дружинъ: Сапѣга разбилъ ихъ въ Александровской слободѣ, осадилъ Переславль, жегъ, злодѣйствовалъ, гдѣ хотѣлъ — и Россіяне Московскаго стана, видя за собою дымъ пылающихъ селеній, вдругъ услышали, въ Китаѣ и Кремлѣ, необыкновенный шумъ, громкія восклицанія, звонъ колоколовъ, стрѣльбу изъ пушекъ и ружей ([755]): ждали вылазки, но узнали, что Ляхи только веселились и праздновали

178

Г. 1611. счастливую вѣсть о скоромъ прибытіи къ нимъ Гетмана съ сильнымъ войскомъ — вѣсть еще несправедливую, которая однакожь рѣшила Ляпунова и товарищей его не медлить. Приступъ къ Китаю-городу. Они изготовились въ тишинѣ, и за часъ до разсвѣта (22 Маія) приступивъ къ Китаю-городу ([756]), взяли одну башню, гдѣ находилось 400 Ляховъ. Мѣсто было важно: Россіяне могли оттуда громить пушками внутренность Китая. Госѣвскій избралъ смѣлыхъ, и велѣлъ имъ, чего бы то ни стоило, вырвать сію башню изъ рукъ непріятеля: съ обнаженными саблями, подъ картечею, Ляхи шли къ ней узкою стѣною, человѣкъ за человекомъ; кинулись на пушки, рубили, выгнали Россіянъ, и мужественно отбили всѣ ихъ новые приступы ([757]). Въ другихъ мѣстахъ Ляпуновъ, вездѣ первый, и Трубецкій имѣли болѣе успѣха очистили весь Бѣлый-городъ, взяли укрѣпленія на Козьемъ болотѣ, башни Никитскую, Алексѣевскую, ворота Тресвятскія, Чертольскія, Арбатскія ([758]), вездѣ послѣ жаркаго кровопролитія. Чрезъ пять дней сдался имъ и Дѣвичій монастырь съ двумя ротами Ляховъ и пятью стами Нѣмцевъ ([759]). Въ то же время Россіяне сдѣлали укрѣпленія за Москвою-рѣкою, стрѣляли изъ нихъ въ Кремль и препятствовали сношенію осажденныхъ съ Сигизмундомъ, отъ коего Госѣвскій, стѣсненный, изнуряемый, съ малымъ числомъ людей и безъ хлѣба, ждалъ избавленія.

Но Король все еще думалъ только о Смоленскѣ. Донесеніе Госѣвскаго о сожженіи Москвы и наступательномъ дѣйствіи многочисленнаго Россійскаго войска, полученное Сигизмундомъ ([760]) вмѣстѣ съ трофеями (или съ частію разграбленной Ляхами утвари и казны Царской), не перемѣнило его мыслей. Паны въ новой бесѣдѣ съ Филаретомъ и Голицынымъ (8 Апрѣля), жалѣя о несчастіи столицы, слѣдствіи ея мятежнаго духа ([761]), спрашивали ихъ мнѣнія о лучшемъ способѣ изгладить зло. Съ слезами отвѣтствовалъ Митрополитъ: «Уже не знаемъ! Вы легко могли предупредить сіе зло; исправить едва ли можете.» Послы соглашались однакожь писать къ Ермогену, Боярамъ и войску объ унятіи кровопролитія, если Сигизмундъ обяжется немедленно выступить изъ Россіи чего онъ никакъ не хотѣлъ, упорно требуя Смоленска ([762]), и въ гнѣвѣ велѣлъ имъ наконецъ готовиться къ

179

Г. 1611. ссылкѣ въ Литву. «Ни ссылки, ни Литвы не боимся, » сказалъ умный Дьякъ Луговскій: «но дѣлами насилія достигнете ли желаемаго?» Послы Московскіе отправлены въ Литву. Угроза совершилась: вопреки всему священному для Государей и народовъ, взяли Пословъ..... еще мало: ограбили ихъ какъ въ темномъ лѣсу или въ вертепѣ разбойниковъ; отдали воинамъ, повезли въ ладіяхъ къ Кіеву; безчестили, срамили мужей винимыхъ только въ добродѣтели, въ ревности ко благу отечества и къ исполненію государственныхъ условіи ([763])!.... Одинъ изъ Ляховъ еще стыдился за Короля, Республику и самого себя: Жолкѣвскій. Сигизмундъ предлагалъ ему главное начальство въ Москвѣ и въ Россіи. «Поздно!» отвѣтствовалъ Гетманъ, и съ негодованіемъ удалился въ свои маетности ([764]), мимо коихъ везли Филарета и Голицына: онъ прислалъ къ нимъ, въ знакъ уваженія и ласки, спросить о здоровьѣ. Знаменитые страдальцы написали къ Жолкѣвскому: «Вспомни крестное цѣлованіе; вспомни душу! Въ чемъ клялся ты Московскому Государству? и что дѣлается? Есть Богъ и вѣчное правосудіе» ([765])!

Не страшась сего правосудія, Король въ письмахъ къ Боярамъ Московскимъ хвалился своею милостію къ Россіи, благодарилъ за ихъ вѣрность и непричастіе къ бунту Ермогена и Ляпунова ([766]), обѣщалъ скорое усмиреніе всѣхъ мятежей, а Госѣвскому скорое избавленіе, дозволяя ему употреблять на жалованье войску не только сокровища Царскія ([767]), но и все имѣніе богатыхъ Москвитянъ — и возобновилъ приступы къ Смоленску ([768]), снова неудачные. Шеинъ, воины его и граждане оказывали болѣе, нежели храбрость: истинное геройство, безбоязненность неизмѣнную, хладнокровную, нечувствительность къ ужасу и страданію, рѣшительность терпѣть до конца, умереть, а не сдаться. Уже двадцать мѣсяцевъ продолжалась осада: запасы, силы, все истощилось, кромѣ великодушія; все сносили, безмолвно, не жалуясь, въ тишинѣ и повиновеніи, львы для враговъ, агнцы для начальниковъ. Осталась едва пятая доля защитниковъ, не столько отъ ядеръ, пуль и сабель непріятельскихъ, сколько отъ трудовъ и болѣзней; смертоносная цынга, произведенная недостаткомъ въ соли и въ уксусъ ([769]), довершила бѣдствіе, но еще сражались! Еще Ляхи имѣли нужду въ злодейской измѣнѣ, чтобы овладѣть

180

Г. 1611. городомъ: бѣглецъ Смоленскій, Андрей Дедишинъ ([770]), указалъ имъ слабое мѣсто крѣпости: новую стѣну, дѣланную въ осень на-скоро и не прочно. Сію стѣну безпрестанною пальбою обрушили — и въ полночь (3 Іюня) Ляхи вломились въ крѣпость, тутъ и въ другихъ мѣстахъ, оставленныхъ малочисленными Россіянами для защиты пролома. Взятіе Смоленска. Бились долго въ развалинахъ, на стѣнахъ, въ улицахъ, при звукѣ всѣхъ колоколовъ и святомъ пѣніи въ церквахъ, гдѣ жены и старцы молились. Ляхи, вездѣ одолѣвая, стремились къ главному храму Богоматери, гдѣ заперлися многіе изъ гражданъ и купцевъ съ ихъ семействами, богатствомъ и пороховою казною. Уже не было спасенія: Россіяне зажгли порохъ и взлетѣли на воздухъ, съ дѣтьми, имѣніемъ — и славою! Отъ страшнаго взрыва, грома и треска непріятель оцѣпенѣлъ, забывъ на время свою побѣду, и съ равнымъ ужасомъ видя весь городъ въ огнѣ, въ который жители бросали все, что имѣли драгоцѣннаго, и сами съ женами бросались, чтобы оставить непріятелю только пепелъ, а любезному отечеству примѣръ добродѣтели. На улицахъ и площадяхъ лежали груды тѣлъ сожженныхъ. Смоленскъ явился новымъ Сагунтомъ ([771]), и не Польша, но Россія могла торжествовать сей день, великій въ ея лѣтописяхъ ([772]).

Еще одинъ воинъ стоялъ на высокой башнѣ съ мечемъ окровавленнымъ и противился Ляхамъ: доблій Шеинъ. Онъ хотѣлъ смерти; но предъ нимъ плакали жена, юная дочь, сынъ малолѣтный ([773]): тронутый ихъ слезами, Шеинъ объявилъ, что сдается Вождю Ляховъ — и сдался Потоцкому. Вѣрить ли Лѣтописцу, что сего Героя оковали цѣпями въ станѣ Королевскомъ и пытали, довѣдываясь о казнѣ Смоленской, будто бы имъ сокрытой ([774])? Король взялъ къ себѣ его сына; жену и дочь отдалъ Льву Сапѣгѣ; самого Шеина послалъ въ Литву узникомъ. — Плѣнниками были еще Архіепископъ Сергій, Воевода Князь Горчаковъ и 300 или 400 Дѣтей Боярскихъ ([775]). Во время осады изгибло въ городѣ, какъ увѣряютъ, не менѣе семидесяти тысячь людей; она дорого стоило и Ляхамъ: едва третья доля Королевской рати осталась въ живыхъ, огнемъ лишенная добычи, а съ нею и ревности къ дальнѣйшимъ подвигамъ, такъ, что слушая торжественное благодареніе

181

Г. 1611. Сигизмундово, за ея великое дѣло, и новые щедрые обѣты его, воины смѣялись, столько разъ манимые наградами и столько разъ обманутые. Но Сигизмундъ восхищался своимъ блестящимъ успѣхомъ ([776]); далъ Потоцкому грамоту на Староство Каменецкое, три дни угощалъ сподвижниковъ, велѣлъ изобразить на медаляхъ завоеваніе Смоленска, и съ гордостію извѣстилъ о томъ Бояръ Московскихъ, которые отвѣтствовали, что сѣтуя о гибели единокровныхъ братьевъ, радуются его побѣдѣ надъ непослушными и славятъ Бога ([777])!...... Торжество еще разительнѣйшее ожидало Сигизмунда, но уже не въ Россіи.

Историки Польскіе, строго осуждая его неблагоразуміе въ семъ случаѣ, пишутъ, что если бы онъ, взявъ Смоленскъ, немедленно устремился къ Москвѣ, то войско осаждающихъ, видя съ одной стороны наступленіе Короля, съ другой смѣлаго витязя Сапѣгу, а предъ собою неодолимаго Госѣвскаго, разсѣялось бы въ ужасѣ какъ стадо овецъ; что Король вошелъ бы побѣдителемъ въ Москву, съ Думою Боярскою умирилъ бы Государство, или давъ ему Владислава, или присоединивъ оное къ Республикѣ, и возвратился бы въ Варшаву завоевателемъ не одного Смоленска, но цѣлой Державы Россійской ([778]). Заключеніе едва ли справедливое: ибо тысячь пять усталыхъ воиновъ, съ Королемъ мало уважаемымъ Ляхами и ненавидимымъ Россіянами, не сдѣлали бы, вѣроятно, болѣе того, что сдѣлалъ послѣ новый его Военачальникъ, какъ увидимъ: не премѣнило бы судьбы, назначенной Провидѣніемъ для Россіи!

Сей Военачальникъ, Гетманъ Литовскій, Ходкѣвичь, знаменитый опытностію и мужествомъ, дотолѣ дѣйствовавъ съ успѣхомъ противъ Шведовъ, былъ вызванъ изъ Ливоніи, чтобы итти съ войскомъ къ Москвѣ, вмѣсто Сигизмунда, который нетерпѣливо желалъ успокоиться на лаврахъ, и немедленно уѣхалъ въ Варшаву, гдѣ Сенатъ и народъ съ веселіемъ привѣтствовали въ немъ Героя. Но блестящее торжество для него и Республики совершилось въ день достопамятный, когда Жолкѣвскій явился въ столицѣ съ своимъ Державнымъ плѣнникомъ, несчастнымъ Шуйскимъ. Шуйскіе въ Варшавѣ. Сіе зрѣлище, данное тщеславіемъ тщеславію, надмевало Ляховъ отъ Монарха до послѣдняго шляхтича, и было, какъ

182

Г. 1611. они думали, несомнительнымъ знакомъ ихъ уже рѣшеннаго первенства надъ нами, концемъ долговременнаго боренія между двумя великими народами Славянскими. Утромъ (19 Октября), при несмѣтномъ стеченіи любопытныхъ, Гетманъ ѣхалъ Краковскимъ предмѣстіемъ ко дворцу, съ дружиною благородныхъ всадниковъ, съ Вельможами Коронными и Литовскими, въ шестидесяти каретахъ ([779]); за ними, въ открытой богатой колесницѣ, на шести бѣлыхъ аргамакахъ, Василій, въ парчевой одеждѣ и въ черной лисьей шапкѣ, съ двумя братьями, Князьями Шуйскими, и съ Капитаномъ Гвардіи; далѣе Шеинъ, Архіепископъ Сергій и другіе Смоленскіе плѣнники въ особенныхъ каретахъ ([780]). Король ждалъ ихъ во дворцѣ, сидя на тронѣ, окруженный Сенаторами и чиновниками, въ глубокой тишинѣ. Гетманъ ввелъ Царя-невольника и представилъ Сигизмунду. Лице Василія изображало печаль, безъ стыда и робости: онъ держалъ шапку въ рукѣ, и легкимъ наклоненіемъ головы привѣтствовалъ Сигизмунда. Всѣ взоры были устремлены на сверженнаго Монарха, съ живѣйшимъ любопытствомъ и наслажденіемъ: мысль о превратностяхъ рока и жалость къ злосчастію не мѣшала восторгу Ляховъ. Продолжалось молчаніе: Василій также внимательно смотрѣлъ на лица Вельможъ Польскихъ, какъ бы искалъ знакомыхъ между ими, и нашелъ: отца Маринина, имъ спасеннаго отъ ужасной смерти, и въ сію минуту счастливаго его бѣдствіемъ ([781])!..... Наконецъ Гетманъ прервалъ безмолвіе высокопарною рѣчью, не весьма искреннею и скромною: «дивился въ ней разительнымъ перемѣнамъ въ судьбѣ Государствъ и счастію Сигизмунда; хвалилъ его мужество и твердость въ обстоятельствахъ трудныхъ; славилъ завоеваніе Смоленска и Москвы; указывалъ на Царя, преемника великихъ Самодержцевъ, еще недавно ужасныхъ для Республики и всѣхъ Государей сосѣдственныхъ, даже Султана и почти цѣлаго міра; указывалъ и на Дмитрія Шуйскаго, Предводителя ста-осьмидесяти тысячь воиновъ храбрыхъ; исчислялъ Царства, Княженія, области, народы и богатство, коими владѣли сіи плѣнники, всего лишенные умомъ Сигизмундовымъ, взятые, повергаемые къ ногамъ Королевскимъ... Тутъ (пишутъ Ляхи) Василій, кланяясь Сигизмунду, опустилъ правую руку

183

Г. 1611. до земли и приложилъ себѣ къ устамъ: Дмитрій Шуйскій ударилъ челомъ въ землю, а Князь Иванъ три раза, и заливаясь слезами. Гетманъ поручалъ ихъ Сигизмундову великодушію; доказывалъ Исторіею, что и самые знаменитѣйшіе Вѣнценосцы не могутъ назваться счастливыми до конца своей жизни, и ходатайствовалъ за несчастныхъ.»

Великодушіе Сигизмунда состояло въ обузданіи мстительныхъ друзей Воеводы Сендомирскаго, которые пылали нетерпѣніемъ сказать торжественно Василію, что «онъ не Царь, а злодѣй, и недостоинъ милосердія, измѣнивъ Димитрію, упоивъ стогны Московскія кровію благородныхъ Ляховъ, обезчестивъ Пословъ Королевскихъ, вѣнчанную Марину, ея Вельможнаго отца, и въ бѣдствіи, въ неволѣ дерзая быть гордымъ, упрямымъ ([782]), какъ бы въ посмѣяніе надъ судьбою»: упрекъ достохвальный для Царя злополучнаго и несогласный съ извѣстіемъ о мнимомъ уничиженіи его предъ Королемъ ([783])! — Насытивъ глаза и сердце зрѣлищемъ лестнымъ для народнаго самолюбія, послали Василія въ Гостинскій за̀мокъ, близъ Варшавы, гдѣ онъ чрезъ нѣсколько мѣсяцевъ (12 Сентября 1612) кончилъ жизнь бѣдственную, но не безславную; гдѣ умерли и его братья, менѣе твердые въ уничиженіи и въ неволѣ ([784]). Чтобы увѣковѣчить свое торжество, Сигизмундъ воздвигнулъ мраморный памятникъ надъ могилою Василія и Князя Дмитрія въ Варшавѣ, въ предмѣстіи Краковскомъ, въ новой часовнѣ у церкви Креста Господня, съ слѣдующею надписью: «Во славу Царя Царей, одержавъ побѣду въ Клушинѣ, занявъ Москву, возвративъ Смоленскъ Республикѣ, плѣнивъ Великаго Князя Московскаго, Василія, съ братомъ его, Княземъ Дмитріемъ, Главнымъ Воеводою Россійскимъ, Король Сигизмундъ, по ихъ смерти, велѣлъ здѣсь честно схоронить тѣла ихъ, не забывая общей судьбы человѣческой, и въ доказательство, что во дни его царствованія не лишались погребенія и враги, Вѣнценосцы беззаконные» ([785])! — Во времена лучшія для Россіи, въ государствованіе Михаила, Польша должна была отдать ей кости Шуйскихъ; во времена еще славнѣйшія, въ государствованіе Петра Великаго, отдала сему ревностному заступнику Августа II и другой памятникъ нашей незгоды: картину взятія Смоленска и Василіева

184

Г. 1611. позора въ неволѣ, писанную искуснымъ художникомъ Долабеллою ([786]). Рукою могущества стерты знаменія слабости!

Еще имѣя нѣкоторый стыдъ, Король не явилъ Филарета, Голицына и Мезецкаго въ видѣ плѣнниковъ въ Варшавѣ: ихъ, вмѣстѣ съ Шеинымъ, томили въ неволѣ девять лѣтъ, славныхъ особенно для Филаретовой добродѣтели: ибо не только Литовскіе единовѣрцы наши, но и Вельможи Польскіе, дивясь его твердости, разуму, великодушію, оказывали искреннее къ нему уваженіе. Онъ дожилъ, къ счастію, до свободы; дожилъ и знаменитый Шеинъ, къ несчастію своему и къ горести Россіи ([787])!....

Между тѣмъ, не взирая на паденіе Смоленска, на торжество Сигизмундово и важныя приготовленія Гетмана Ходкѣвича, Воеводы Московскаго стана имѣли бы время и способъ одолѣть упорную защиту Госѣвскаго, если бы они дѣйствовали съ единодушною ревностію; но съ Ляпуновымъ и Трубецкимъ сидѣлъ въ совѣтѣ, начальствовалъ въ битвахъ, дѣлилъ власть государственную и воинскую.... злодѣй, коего умыселъ гнусный уже не былъ тайною. Умыселъ Заруцкаго и Марины. Атаманъ Заруцкій, сильный числомъ и дерзостію своихъ Козаковъ-разбойниковъ, алчный, ненасытный въ любостяжаніи, пользуясь смутными обстоятельствами, не только хваталъ все, что могъ, цѣлые города и волости себѣ въ добычу ([788]) — не только давалъ Козакамъ опустошать селенія, жить грабежемъ, какъ бы въ землѣ непріятельской, и плавалъ съ ними въ изобиліи, когда другіе воины едва не умирали съ голоду въ станѣ: но мыслилъ схватить и Царство! Марина была въ рукахъ его: тщетно писавъ изъ Калуги жалобныя грамоты къ Сапѣгѣ ([789]), чтобы онъ спасъ ея честь и жизнь отъ свирѣпыхъ Россіянъ, сія безстыдная кинулась въ объятія Козака, съ условіемъ, чтобы Заруцкій возвелъ на престолъ Лжедимитріева сына-младенца и, въ качествѣ Правителя, властвовалъ съ нею! Что нелѣпое и безумное могло казаться тогда несбыточнымъ въ Россіи? Лицемѣрно приставъ къ Трубецкому и Ляпунову — взявъ подъ надзоръ Марину, переведенную въ Коломну — имѣя дружелюбныя сношенія и съ Госѣвскимъ ([790]), обманывая Россіянъ и Ляховъ, Заруцкій умножалъ свои шайки прелестію добычи, искалъ единомышленниковъ, въ пользу Лжецаревича

185

Г. 1611. Іоанна, между людьми чиновными, и находилъ ([791]), но еще не довольно для успѣха вѣроятнаго. Ковъ огласился — и Ляпуновъ предпріялъ, одинъ, безъ слабаго Трубецкаго, если не вдругъ обличить злодѣя въ Атаманѣ многолюдныхъ шаекъ, то обуздать его беззаконія, которыя давали ему силу.

Ляпуновъ сдѣлалъ, что всѣ Дворяне, Дѣти Боярскіе, люди Служивые написали челобитную къ Тріумвирамъ о собраніи Думы Земской, требуя уставовъ для благоустройства и казни для преступниковъ ([792]). Къ досадѣ Заруцкаго и даже Трубецкаго, сія Дума составилась изъ Выборныхъ войска, чтобы дѣйствовать именемъ отечества и Чиновъ Государственныхъ, хотя и безъ знатнаго Духовенства, безъ мужей Синклита. Она утвердила власть Тріумвировъ ([793]), но предписала имъ правила; уставила: Уставная грамота. «1) Взять помѣстья у людей сильныхъ, которые завладѣли ими въ мятежныя времена безъ земскаго приговора, раздать скуднымъ Дѣтямъ Боярскимъ или употребить доходы оныхъ на содержаніе войска; взять также все данное именемъ Владислава или Сигизмунда, сверхъ старыхъ окладовъ, Боярамъ и Дворянамъ, оставшимся въ Москвѣ съ Литвою; взять помѣстья у всѣхъ худыхъ Россіянъ, нехотящихъ въ годину чрезвычайныхъ опасностей ѣхать на службу отечества или самовольно уѣзжающихъ изъ Московскаго стана; взять въ казну всѣ доходы питейные и таможенные, беззаконно присвоенные себѣ нѣкоторыми Воеводами» (вѣроятно Заруцкимъ). «2) Снова учредить Вѣдомство Помѣстное, Казенное и Дворцовое для сборовъ хлѣбныхъ и денежныхъ. 3) Уравнять, землями и жалованьемъ, всѣхъ сановниковъ безъ разбора, гдѣ кто служилъ: въ Москвѣ ли, въ Тушинѣ или въ Калугѣ, смотря по ихъ достоинству и чину. 4) Не касаться имѣнія добрыхъ Россіянъ, убитыхъ или плѣненныхъ Литвою, но отдать его ихъ семействамъ или соблюсти до возвращенія плѣнниковъ; не касаться также имѣнія церквей, монастырей и Патріаршаго; не касаться ничего, даннаго Царемъ Василіемъ въ награду сподвижникамъ Князя Михаила Скопина-Шуйскаго и другимъ воинамъ за вѣрную службу. 5) Назначить жалованье и доходы сановникамъ и Дѣтямъ Боярскимъ, коихъ помѣстья заняты или опустошены Литвою, и которые стоятъ нынѣ со всею

186

Г. 1611. землею противъ измѣнниковъ и враговъ. 6) Для посылокъ въ города употреблять единственно Дворянъ раненныхъ и неспособныхъ къ бою, а всѣмъ здоровымъ возвратиться къ знаменамъ. 7) Кто нынѣ умретъ за отечество, или будетъ изувѣченъ въ битвахъ, тѣхъ имена да внесутся въ Розрядныя Книги, вмѣстѣ съ неложнымъ описаніемъ всѣхъ дѣлъ знаменитыхъ, на память вѣкамъ. 8) Атаманамъ и Козакамъ строго запретить всякіе разъѣзды и насилія; а для кормовъ посылать только Дворянъ добрыхъ съ Дѣтьми Боярскими. Кто же изъ людей воинскихъ дерзнетъ грабить въ селеніяхъ и на дорогахъ, тѣхъ казнить безъ милосердія: для чего возстановится старый Московскій Приказъ Разбойный или Земскій. 9) Управлять войскомъ и землею тремъ избраннымъ Властителямъ, но не казнить никого смертію и не ссылать безъ торжественнаго земскаго приговора, безъ суда и вины законной; кто же убьетъ человѣка самовольно, того лишить жизни, какъ злодѣя. 10) А если избранные Властители не будутъ радѣть вседушно о благѣ земли и слѣдовать уставленнымъ здѣсь правиламъ, или Воеводы не будутъ слушаться ихъ безпрекословно: то мы вольны всею землею перемѣнить Властителей и Воеводъ, и выбрать иныхъ, способныхъ къ бою и дѣлу земскому.»

Сію важную, уставную грамоту, ознаменованную духомъ умѣренности, любви къ общему Государственному благу и снисхожденія къ несчастнымъ обстоятельствамъ времени, подписали Тріумвиры (Ляпуновъ вмѣсто Заруцкаго, вѣроятно безграмотнаго), три Дьяка, Окольничій Артемій Измайловъ, Князь Иванъ Голицынъ, Вельяминовъ, Иванъ Шереметевъ и множество людей безчиновныхъ отъ имени двадцати-пяти городовъ и войска ([794]). Дали и старались исполнить законъ; возстановили хотя тѣнь Правительства, воздушнаго въ Самодержавіи безъ Самодержца. Но Ляпуновъ уже занимался и главнымъ дѣломъ: вопросомъ, гдѣ искать лучшаго Царя для одушевленія Россіи? Виды Ляпунова. Уже, перемѣнивъ мысли ([795]), онъ думалъ, подобно Мстиславскому и другимъ, что сей лучшій Царь долженъ быть иноземецъ Державнаго племени, безъ связей наслѣдственныхъ и личныхъ, родственниковъ и клевретовъ, враговъ и завистниковъ между подданными. Недоставало времени обозрѣть всѣ Державы Христіанскія,

187

Г. 1611. искать далеко, сноситься долго: ближайшее казалось и выгоднѣйшимъ, обѣщая намъ, вмѣсто вражды, миръ и союзъ. Ляхи насъ обманули: мы еще могли испытать Шведовъ, менѣе противныхъ Россійскому народу. Ненависть къ Ляхамъ кипѣла во всѣхъ сердцахъ: ненависть къ Шведамъ была только историческимъ воспоминаніемъ Новогородскимъ — и даже Новгородъ, какъ увѣряютъ, мыслилъ въ случаѣ крайности поддаться скорѣе Шведамъ, нежели Сигизмунду ([796]). Что предлагалъ Делагарди самъ собою, того уже ревностно хотѣлъ Карлъ IX: дать намъ сына въ Цари; уполномочилъ Вождя своего для всѣхъ важныхъ договоровъ съ Россіею, и писалъ къ ея Чинамъ Государственнымъ, что Сигизмундъ, будучи орудіемъ Іезуитовъ или Папы, желаетъ властвовать надъ нею единственно для искорененія Греческой Вѣры: что Король Испанскій въ заговорѣ съ ними и намѣренъ занять Архангельскъ или гавань Св. Николая; но что Россія въ тѣсномъ союзѣ съ Швеціею можетъ презирать и Ляховъ и Папу и Короля Испанскаго ([797]). Россія видѣла Шведовъ въ Клушинѣ! Могла однакожь извинять ихъ невѣрность невѣрностію своихъ, и помнила, что они съ незабвеннымъ Княземъ Михаиломъ освободили Москву. Ляпуновъ рѣшился вступить въ переговоры съ Генераломъ Делагарди.

Дѣла съ Шведами. Желая утвердить вѣчную дружбу съ нами, Шведы въ сіе время продолжали безсовѣстную войну свою въ древнихъ областяхъ Новогородскихъ, и тщетно хотѣвъ взять Орѣшекъ ([798]), взяли наконець Кексгольмъ, гдѣ изъ трехъ тысячь Россіянъ, истребленныхъ битвами и цынгою, оставалось только сто человѣкъ, вышедшихъ свободно, съ имѣніемъ и знаменами: ибо непріятель еще страшился ихъ отчаянія, свѣдавъ, что они готовы взорвать крѣпость и взлетѣть съ нею на воздухъ! Дикія скалы Корельскія прославились великодушіемъ защитниковъ, достойныхъ сравненія съ Героями Лавры и Смоленска! Къ сожалѣнію, Новогородцы не имѣли такого духа, и хваляся ненавистію къ одному врагу, къ Ляхамъ, какъ бы безпечно видѣли завоеванія другаго: уже Делагарди стоялъ на берегахъ Волхова! Бояринъ Иванъ Салтыковъ, начальствуя въ Новѣгородѣ, внутренно благопріятствовалъ, можетъ быть, Сигизмунду ([799]): по крайней мѣрѣ дѣйствовалъ усердно

188

Г. 1611. противъ Шведовъ; но его уже не было. Свѣдавъ, что онъ намѣренъ итти съ войскомъ къ Москвѣ, Новогородцы встревожились; не вѣрили сыну злодѣя и ревнителю Владиславова царствованія, опасаясь въ немъ готоваго сподвижника Ляховъ; призвали Салтыкова изъ Ладожскаго стана, удостовѣрили крестнымъ обѣтомъ въ личной безопасности — и посадили на колъ, возбужденные къ дѣлу столь гнусному злымъ Дьякомъ Самсоновымъ ([800])! Издыхая въ мукахъ, злосчастный клялся въ своей невинности; говорилъ: «не знаю отца, знаю только отечество, и буду вездѣ рѣзаться съ Ляхами».... Жертва беззаконія человѣческаго и правосудія Небеснаго: ибо сей юный, умный Бояринъ въ день Клушинской битвы усерднѣе другихъ измѣнниковъ способствовалъ торжеству Ляховъ и сраму Россіянъ ([801])!.... На мѣсто Салтыкова Ляпуновъ прислалъ Воеводу Бутурлина, а въ слѣдъ за нимъ и Князя Троекурова, Думнаго Дворянина Собакина, Дьяка Васильева, чтобы немедленно условиться во всемъ съ Генераломъ Делагарди, который съ пятью тысячами воиновъ находился уже близъ Хутынской Обители ([802]). Переговоры началися въ его станѣ. «Судьба Россіи» — сказалъ ему Бутурлинъ — «не терпитъ Вѣнценосца отечественнаго: два бѣдственныя избранія доказали, что подданному нельзя быть у насъ Царемъ благословеннымъ» ([803]). Ляпуновъ хотѣлъ мира, союза съ Шведами и Принца ихъ, юнаго Филиппа, въ Государи; а Делагарди прежде всего хотѣлъ денегъ и крѣпостей въ залогъ нашей искренности: требовалъ Орѣшка, Ладоги, Ямы, Копорья, Иваня-города, Гдова ([804]). «Лучше умереть на своей землѣ, нежели искать спасенія такими уступками, » отвѣтствовали Россійскіе Сановники, и заключили только перемиріе, чтобы описаться съ Ляпуновымъ. Наученный обманомъ Сигизмунда, сей Властитель не думалъ дѣлиться Россіею съ Шведами; соглашался однакожь впустить ихъ въ Невскую крѣпость и выдать имъ нѣсколько тысячь рублей изъ казны Новогородской, если они поспѣшатъ къ Москвѣ, чтобы вмѣстѣ съ вѣрными Россіянами очистить ея престолъ отъ тѣни Владиславовой — для Филиппа. Все зависѣло отъ Делагарди, какъ прежде отъ Сигизмунда, — и Делагарди сдѣлалъ тоже, что Сигизмундъ предпочелъ городь Державѣ!.... Если бы онъ

189

Г. 1611. неукоснительно присоединился къ нашему войску подъ столицею, чтобы усилить Ляпунова, раздѣлить съ нимъ славу успѣха, истребить Госѣвскаго и Сапѣгу, отразить Ходкѣвича, возстановить Россію: то вѣнецъ Мономаховъ, исторгнутый изъ рукъ Литовскихъ, возвратился бы, вѣроятно, потомству Варяжскому, и братъ Густава Адольфа или самъ Адольфъ, въ освобожденной Москвѣ законно избранный, законно утвержденный на престолѣ Великою Думою Земскою, включилъ бы Россію въ систему Державъ, которыя, чрезъ нѣсколько лѣтъ, Вестфальскимъ миромъ основали равновѣсіе Европы до временъ новѣйшихъ!

Но Делагарди, снискавъ личную пріязнь Бутурлина, бывшаго Гетманова плѣнника и ревностнаго ненавистника Ляховъ, вздумалъ, по тайному совѣту сего легкомысленнаго Воеводы, какъ пишутъ ([805]) — захватить древнюю столицу Рюрикову, чтобы возвратить ее Московскому Царю-Шведу, или удержать какъ важное пріобрѣтеніе для Швеціи. Срокъ перемирія минулъ, и Делагарди, жалуясь, что Новогородцы не даютъ ему денегъ, изъявляютъ расположеніе непріятельское, укрѣпляются, жгутъ деревянныя зданія близъ вала, ставятъ пушки на стѣнахъ и башняхъ ([806]), приближился къ Колмову монастырю, устроилъ войско для нападенія, тайно высматривалъ мѣста и дружелюбно угощалъ пословъ Ляпунова. Бутурлинъ съ нимъ не разлучался, празднуя въ его станѣ. Другіе Воеводы также безпечно пили въ Новѣгородѣ; не берегли ни стѣнъ, ни башенъ; жители ссорились съ людьми ратными; купцы возили товары къ Шведамъ. Новгородъ взятъ Генераломъ Делагарди. Ночью съ 15 на 16 Іюля ([807]) Делагарди, объявивъ своимъ чиновникамъ, что враждебный Новгородъ, великій именемъ, славный богатствомъ, не страшный силами, долженъ быть ихъ легкою добычею и важнымъ залогомъ, съ помощію одного слуги измѣнника, Ивана Швала, незапно вломился въ западную часть города, въ Чудинцовскія ворота. Всѣ спали: обыватели и стража. Шведы рѣзали безоружныхъ. Скоро раздался вопль изъ конца въ конецъ, но не для битвы: кидались отъ ужаса въ рѣку, спасались въ крѣпость, бѣжали въ поле и въ лѣса ([808]); а Бутурлинъ Московскою дорогою съ Дѣтьми Боярскими и Стрѣльцами, имѣвъ однакожь время выграбить лавки и домы

190

. Г. 1611. знатнѣйшихъ купцевъСражалась только горсть людей подъ начальствомъ Головы Стрѣлецкаго, Василія Гаютина, Атамана Шарова, Дьяковъ Голенищева и Орлова; не хотѣла сдаться и легла на мѣстѣ. Еще одинъ домъ на Торговой Сторонѣ казался неодолимою твердынею: Шведы приступали и не могли взять его. Тамъ мужествовалъ Протоіерей Софійскаго храма, Аммосъ, съ своими друзьями, въ глазахъ Митрополита Исидора, который на стѣнахъ крѣпости пѣлъ молебны, и видя такую доблесть, издали давалъ ему благословеніе крестомъ и рукою, снявъ съ него какую-то эпитимію церковную. Шведы сожгли наконецъ и домъ и хозяина, послѣдняго славнаго Новогородца въ Исторіи ([809])! Уже не находя сопротивленія, они искали добычи; но пламя объяло вдругъ нѣсколько улицъ, и Воевода Бояринъ Князь Никита Одоевскій, будучи въ крѣпости съ Митрополитомъ, немногими Дѣтьми Боярскими и народомъ малодушнымъ, предложилъ Генералу Делагарди мирныя условія. Договоръ Шведовъ съ Новымгородомъ. Заключили, 17 Іюля ([810]), слѣдующій договоръ, отъ имени Карла ІХ и Новагорода, съ вѣдома Бояръ и народа Московскаго, утверждая всякую статью крестнымъ цѣлованіемъ за себя и потомство:

1) Быть вѣчному миру между обѣими Державами, на основаніи Теузинскаго ([811]) договора. Мы, Новогородцы, отвергнувъ Короля Сигизмунда и наслѣдниковъ его, Литву и Ляховъ вѣроломныхъ, признаемъ своимъ защитникомъ и покровителемъ Короля Шведскаго, съ тѣмъ, чтобы Россіи и Швеціи вмѣстѣ противиться сему врагу общему, и не мириться одной безъ другой.

2) Да будетъ Царемъ и Великимъ Княземъ Владимірскимъ и Московскимъ сынъ Короля Шведскаго, Густавъ Адольфъ или Филиппъ. Новгородъ цѣлуетъ ему крестъ въ вѣрности, и до его прибытія обязывается слушать военачальника Іакова Делагарди во всемъ, что касается до чести упомянутаго сына Королевскаго и до государственнаго, общаго блага; вмѣстѣ съ нимъ, Іаковомъ, утвердить въ вѣрности къ Королевичу всѣ города своего Княжества, оборонять ихъ и не жалѣть для того самой жизни. Мы, Исидоръ Митрополитъ, Воевода Князь Одоевскій и всѣ иные сановники, клянемся ему, Іакову, быть искренними въ совѣтѣ и ревностными на дѣлѣ; немедленно сообщать все, что

191

Г. 1611. узна̀емъ изъ Москвы и другихъ мѣстъ Россіи; безъ его вѣдома не замышлять ничего важнаго, особенно вреднаго для Шведовъ, но предостерегать и хранить ихъ во всѣхъ случаяхъ; также объявить добросовѣстно всѣ приходы казенные, наличныя деньги и запасы, чтобы удовольствовать войско, снабдить крѣпости всѣмъ нужнымъ для ихъ безопасности и тѣмъ успѣшнѣе смирить непослушныхъ Королевичу и великому Новугороду.

3) Взаимно и мы, Іаковъ Делагарди и всѣ Шведскіе сановники, клянемся, что если Княжество Новогородское и Государство Московское признаютъ Короля Шведскаго и наслѣдниковъ его своими покровителями, заключивъ союзъ, противъ Ляховъ, на вышеозначенныхъ условіяхъ: то Король дастъ имъ сына своего, Густава или Филиппа, въ Цари, какъ скоро они единодушно, торжественнымъ посольствомъ, изъявятъ Его Величеству свое желаніе; а я, Делагарди, именемъ моего Государя обѣщаю Новугороду и Россіи, что ихъ древняя Греческая Вѣра и Богослуженіе останутся свободны и невредимы, храмы и монастыри цѣлы, Духовенство въ чести и въ уваженіи, имѣніе Святительское и Церковное неприкосновенно.

4) Области Новогородскаго Княжества и другія, которыя захотятъ также имѣть Государя моего покровителемъ, а сына его Царемъ, не будутъ присоединены къ Швеціи, но останутся Россійскими, исключая Кексгольмъ съ Уѣздомъ; а что Россія должна за наемъ Шведскаго войска, о томъ Король, давъ ей сына въ Цари и смиривъ всѣ мятежи ея, съ Боярами и народомъ сдѣлаетъ расчетъ и постановленіе особенное.

5) Безъ вѣдома и согласія Россійскаго Правительства не вывозить въ Швецію ни денегъ, ни воинскихъ снарядовъ, и не сманивать Россіянъ въ Шведскую землю, но жить имъ спокойно на своихъ древнихъ правахъ, какъ было отъ времени Рюрика до Ѳеодора Іоанновича.

6) Въ судахъ, вмѣстѣ съ Россійскими сановниками должно засѣдать такое же число и Шведскихъ для наблюденія общей справедливости. Преступниковъ, Шведовъ и Россіянъ, наказывать строго; не укрывать ни тѣхъ, ни другихъ, и въ силу Теузинскаго договора, выдавать обидчиковъ истцамъ.

7) Бояре, чиновники, Дворянство и

192

Г. 1611. люди воинскіе сохраняютъ отчины, жалованье, помѣстья и права свои; могутъ заслужить и новыя, усердіемъ и вѣрностію.

8) Будутъ награждаемы и достойные Шведы, за ихъ службу въ Россіи, имѣніемъ, жалованьемъ, землями, но единственно съ согласія Вельможъ Россійскихъ, и не касаясь собственности церковной, Монастырской и частной.

9) Утверждается свобода торговли между обѣими Державами.

10) Козакамъ Дерптскимъ, Ямскимъ и другимъ изъ Шведскихъ владѣній открытъ путь въ Россію и назадъ ([812]), какъ было уставлено до Борисова царствованія.

11) Крѣпостные люди, или холопи, какъ издревле ведется, принадлежатъ Господамъ, и не могутъ искать вольности.

12) Плѣнники, Россійскіе и Шведскіе, освобождаются.

13) Сіи условія тверды и ненарушимы какъ для Новагорода, такъ и для всей Московской Державы, если она признаетъ Государя Шведскаго покровителемъ, а Королевича Густава или Филиппа Царемъ. О всемъ дальнѣйшемъ, что будетъ нужно, Король условится съ Россіею по воцареніи его сына.

14) Между тѣмъ, ожидая новыхъ повелѣній отъ Государя моего, я, Делагарди, введу въ Новгородъ столько воиновъ, сколько нужно для его безопасности; остальную же рать употреблю, или для смиренія непослушныхъ, или для защиты вѣрныхъ областныхъ жителей; а Княжествомъ Новогородскимъ, съ помощію Божіею, Митрополита Исидора, Воеводы Князя Одоевскаго и товарищей его, буду править радѣтельно и добросовѣстно, охраняя гражданъ и строгостію удерживая воиновъ отъ всякаго насилія.

15) Жители обязаны Шведскому войску давать жалованье и припасы, чтобы оно тѣмъ ревностнѣе содѣйствовало общему благу.

16) Боярамъ и ратнымъ людямъ не дозволяется, безъ моего вѣдома, ни выѣзжать, ни вывозить своего имѣнія изъ города ([813]).

17) Сіи взаимныя условія ненарушимы для Новагорода, и въ такомъ случаѣ, если бы, сверхъ чаянія, Государство Московское не приняло оныхъ: въ удостовѣреніе чего мы, Воевода Іаковъ Делагарди, Полковники и Сотники

193

Г. 1611. Шведской рати, даемъ клятву, утвержденную нашими печатями и рукоприкладствомъ.

18) И мы, Исидоръ Митрополитъ съ Духовенствомъ, Бояре, Чиновники, купцы и всякаго званія люди Новогородскіе, также клянемся, въ вѣрномъ исполненіи договора, нашему покровителю, Его Величеству Карлу ІХ и сыну его, будущему Государю нашему, хотя бы, сверхъ чаянія, Московское Царство и не приняло сего договора.

О Вѣрѣ избираемаго не сказано ни слова: Делагарди безъ сомнѣнія успокоилъ Новогородцевъ, какъ Жолкѣвскій Москвитянъ, единственно надеждою, что Королевичь исполнитъ ихъ желаніе и будетъ сыномъ вашей Церкви. Въ крайности обстоятельствъ молчала и ревность къ Православію! Думали только спастися отъ государственной гибели, хотя и съ соблазномъ, хотя и съ опасностію для Вѣры.

Мятежъ въ войскѣ Генерала Делагарди. Шведы, вступивъ въ крѣпость, нашли въ ней множество пушекъ ([814]), но мало воинскихъ и съѣстныхъ припасовъ и только 500 рублей въ казнѣ, такъ, что Делагарди, мысливъ обогатиться несмѣтными богатствами Новогородскими, долженъ былъ требовать денегъ отъ Короля: ибо войско его нетерпѣливо хотѣло жалованья, волновалось, бунтовало, и цѣлыя дружины съ распущенными знаменами бѣжали въ Финляндію ([815]).

Къ счастію Шведовъ, Новогородцы оставались зрителями ихъ мятежа, и дали Генералу Делагарди время усмирить его, вѣрно исполняя договоръ, утвержденный и присягою всѣхъ Дворянъ, всѣхъ людей ратныхъ, которые ушли съ Бутурлинымъ, но возвратились изъ Бронницъ. Самъ же Бутурлинъ, если не измѣнникъ, то безумецъ, живъ нѣсколько дней въ Бронницахъ, чтобы дождаться тамъ своихъ пожитковъ изъ Новагорода, имъ злодѣйски ограбленнаго, спѣшилъ въ станъ Московскій, вмѣстѣ съ Делагардіевымъ чиновникомъ, Георгомъ Бромме, извѣстить нашихъ Воеводъ, что Шведы, взявъ Новгородъ какъ непріятели, готовы какъ друзья стоять за Россію противъ Ляховъ.

Убіеніе Ляпунова. Послѣдствія. Но станъ Московскій представлялся уже не Россіею вооруженною, а мятежнымъ скопищемъ людей буйныхъ, между коими честь и добродѣтель въ слезахъ и въ отчаяніи укрывались! — Одинъ Россіянинъ былъ душею всего, и палъ,

194

Г. 1611. казалось, на гробъ отечества. Врагамъ иноплеменнымъ ненавистный, еще ненавистнѣйшій измѣнникамъ и злодѣямъ Россійскимъ, тотъ, на кого Атаманъ разбойниковъ, въ личинѣ государственнаго Властителя, извергъ Заруцкій, скрежеталъ зубами — Ляпуновъ дѣйствовалъ подъ ножами ([816]). Уважаемый, но мало любимый за свою гордость, онъ не имѣлъ, по крайней мѣрѣ, смиренія Михаилова; зналъ цѣну себѣ и другимъ; снисходилъ рѣдко, презиралъ явно; жилъ въ избѣ, какъ во дворцѣ недоступномъ, и самые знатные чиновники, самые раболѣпные уставали въ ожиданіи его выхода, какъ бы Царскаго ([817]). Хищники, имъ унимаемые, пылали злобою и замышляли убійство, въ надеждѣ угодить многимъ личнымъ непріятелямъ сего величаваго мужа. Первое покушеніе обратилось ему въ славу ([818]): 20 Козаковъ, кинутыхъ Воеводою Плещеевымъ въ рѣку за разбой близъ Угрѣшской Обители, были спасены ихъ товарищами и приведены въ станъ Московскій. Сдѣлался мятежъ: грабители, вступаясь за грабителей, требовали головы Ляпунова. Видя остервененіе злыхъ и холодность добрыхъ, онъ въ порывѣ негодованія сѣлъ на коня и выѣхалъ на Рязанскую дорогу, чтобы удалиться отъ недостойныхъ сподвижниковъ. Козаки догнали его у Симонова монастыря, но не дерзнули тронуть: напротивъ того убѣждали остаться съ ними. Онъ ночевалъ въ Никитскомъ укрѣпленіи, гдѣ въ слѣдующій день явилось все войско: кричало, требовало, слезно молило именемъ Россіи, чтобы ея главный поборникъ не жертвовалъ ею своему гнѣву. Ляпуновъ смягчился, или одумался: занялъ прежнее мѣсто въ станѣ и въ совѣтѣ, одолѣвъ враговъ, или только углубивъ ненависть къ себѣ въ ихъ сердцѣ. Мятежъ утихъ; возникъ гнусный ковъ, съ участіемъ и внѣшняго непріятеля. Имѣя тайную связь съ Атаманомъ-Тріумвиромъ, Госѣвскій изъ Кремля подалъ ему руку на гибель человѣка, для обоихъ страшнаго: вмѣстѣ умыслили и написали именемъ Ляпунова указъ къ городскимъ Воеводамъ о немедленномъ истребленіи всѣхъ Козаковъ въ одинъ день и часъ ([819]). Сію подложную, будто бы отнятую у гонца бумагу представилъ товарищамъ Атаманъ Заварзинъ: рука и печать казались несомнительными. Звали Ляпунова на сходъ: онъ медлилъ; наконецъ увѣренный въ

195

Г. 1611. безопасности двумя чиновниками, Толстымъ и Потемкинымъ, явился среди темнаго сборища Козаковъ; выслушалъ обвиненія; увидѣлъ грамоту и печать; сказалъ: «писано не мною, а врагами Россіи;» свидѣтельствовался Богомъ; говорилъ съ твердостію; смыкалъ уста и буйныхъ; не усовѣстилъ единственно злодѣевъ: его убили, и только одинъ Россіянинъ, личный непріятель Ляпунова, Иванъ Ржевскій, сталъ между имъ и ножами: ибо любилъ отечество; не хотѣлъ пережить такого убійства, и великодушно пріялъ смерть отъ изверговъ ([820]): жертва единственная, но драгоцѣнная, въ честь Герою своего времени, Главѣ возстанія, животворцу Государственному, коего великая тѣнь, уже примиренная съ закономъ, является лучезарно въ преданіяхъ Исторіи, а тѣло, искаженное злодѣями, осталось, можетъ быть, безъ Христіанскаго погребенія, и служило пищею вранамъ, въ упрекъ современникамъ неблагодарнымъ, или малодушнымъ, и къ жалости потомства!

Слѣдствія были ужасны. Не умѣвъ защитить мужа силы, достойнаго Стратига и Властителя, войско пришло въ неописанное смятеніе; надежда, довѣренность, мужество, устройство исчезли. Злодѣйство и Заруцкій торжествовали ([821]); грабительства и смертоубійства возобновились, не только въ селахъ, но и въ станѣ, гдѣ неистовые Козаки, расхитивъ имѣніе Ляпунова и другихъ, умертвили многихъ Дворянъ и Дѣтей Боярскихъ. Многіе воины бѣжали изъ полковъ, думая о жизни болѣе, нежели о чести, и вездѣ распространили отчаяніе; лучшіе, благороднѣйшіе искали смерти въ битвахъ съ Ляхами ([822]).... Въ сіе время явился Сапѣга отъ Переславля, а Госѣвскій сдѣлалъ вылазку: напали дружно, и снова взяли все отъ Алексѣевской башни до Тверскихъ воротъ, весь Бѣлый городъ и всѣ укрѣпленія за Москвою-рѣкою. Россіяне вездѣ

196

Г. 1611. противились слабо, уступивъ малочисленному непріятелю и монастырь Дѣвичій ([823]). Сапѣга вошелъ въ Кремль съ побѣдою и запасами. Хотя Россія еще видѣла знамена свои на пеплѣ столицы, но чего могла ждать отъ войска, коего срамными Главами оставались Тушинскій Лжебояринъ и злодѣй, сообщникъ Марины, вмѣстѣ съ измѣнниками, Атаманомъ Просовецкимъ и другими, не воинами, а разбойниками и губителями?

Состояніе Россіи. И что была тогда Россія? Вся полуденная беззащитною жертвою грабителей Ногайскихъ и Крымскихъ: пепелищемъ кровавымъ, пустынею; вся юго-западная, отъ Десны до Оки, въ рукахъ Ляховъ, которые, по убіеніи Лжедимитрія въ Калугѣ, взяли, разорили вѣрные ему города: Орелъ, Болховъ, Бѣлевъ, Карачевъ, Алексинъ и другіе ([824]); Астрахань, гнѣздо мелкихъ Самозванцевъ ([825]), какъ бы отдѣлилась отъ Россіи, и думала существовать въ видѣ особеннаго Царства, не слушаясь ни Думы Боярской, ни Воеводъ Московскаго стана; Шведы, схвативъ Новгородъ, убѣжденіями и силою присвоивали себѣ наши сѣверо-западныя владѣнія, гдѣ господствовало безначаліе, — гдѣ явился еще новый, третій или четвертый Лжедимитрій ([826]), достойный предшественниковъ, чтобы прибавить новый стыдъ къ стыду Россіянъ современныхъ и новыми гнусностями обременить Исторію, — и гдѣ еще держался Лисовскій съ своими злодѣйскими шайками. Высланный наконецъ жителями изо Пскова и не впущенный въ крѣпкій Иваньгородъ, онъ взялъ Вороночь, Красный, Заволочье; нападалъ на малочисленные отряды Шведовъ; грабилъ, гдѣ и кого могъ ([827]). Тихвинъ, Ладога сдалися Генералу Делагарди на условіяхъ Новогородскихъ ([828]); Орѣшекъ не сдавался....

ВАРІАНТЪ

КЪ СТРАНИЦАМЪ 187 И 188.

Нѣкоторыя изъ послѣднихъ страницъ XII тома найдены въ подлинной рукописи покойнаго Исторіографа въ двухъ видахъ. Издатели сего тома въ 1829 году выбрали изъ обоихъ варіантовъ полнѣйшій. Предлагаемъ и другой, для любопытныхъ Читателей, считая долгомъ замѣтить, что начало его слѣдуетъ немедленно за словами страницы 184: дожилъ и знаменитый Шеинъ, къ несчастію своему и къ горести Россіи ([787])!....

197

Сія неволя тяжкая въ землѣ враждебной сколь была завидна въ сравненіи съ жребіемъ тѣхъ Россіянъ, которые, еще дерзая именоваться Боярами, Правителями Государственными, служили тогда Ляху Госѣвскому или злодѣю Салтыкову, и въ смятеніи ума писали изъ Кремля къ Сигизмунду, что они поздравляютъ его съ одолѣніемъ бунтовщиковъ Смоленскихъ и воздаютъ за то хвалу Богу!

Если въ осажденномъ Кремлѣ недостойные Россіяне могли искренно или притворно, хотя и не менѣе гнусно радоваться: то сердце въ осаждающихъ упало, когда свѣдали о гибели Смоленска, а скоро и другаго знаменитаго, дотолѣ вѣрнаго города, гдѣ самая ненависть къ Ляхамъ дала выгоду иному врагу нашему, столь же хищному. Бояринъ Иванъ Салтыковъ, начальствуя въ Новѣгородѣ, мирволилъ, можетъ быть, Сигизмунду: по крайней мѣрѣ дѣйствовалъ усердно противъ Шведовъ, и выгнавъ ихъ изъ Ладоги, хотѣлъ освободить Кексгольмъ, уже нѣсколько мѣсяцевъ ими тѣснимый; но узнавъ о происшедшемъ въ Москвѣ, немедленно выступилъ туда съ войскомъ изъ Ладоги: съ какимъ намѣреніемъ, неизвѣстно. Сынъ злодѣя и ревнитель Владиславова царствованія могъ ли вселять довѣренность? Желая дѣйствовать за одно со всѣми Россіянами для избавленія столицы отъ Ляховъ, Новогородцы

198

подозрѣвали Ивана Салтыкова въ единомысліи съ отцемъ и звали къ себѣ, давъ ему клятву въ личной для него безопасности. Салтыковъ явился — и былъ вѣроломно преданъ ужасной пыткѣ; клялся въ невинности; говорилъ, «не знаю отца; знаю только отечество и буду рѣзаться съ Ляхами». Возбуждаемые Дьякомъ Самсоновымъ, Новогородцы посадили сего несчастнаго, юнаго Боярина на колъ, — и Тріумвиры Московскаго стана, довольные ихъ ревностію, на его мѣсто прислали къ нимъ знатнаго Сановника Василія Бутурлина, который, бывъ плѣнникомъ Гетмана Жолкѣвскаго, хвалился омерзѣніемъ къ Ляхамъ, а не любовію къ чести и свободѣ Государственной; судилъ по себѣ о другихъ Россіянахъ, не ждалъ ничего добраго отъ своихъ, и лично зная Делагарди, тайно изъявилъ ему готовность содѣйствовать видамъ Шведской политики. Въ сіе время Шведы безъ успѣха приступали къ Орѣшку, но взяли наконецъ Кексгольмъ, гдѣ изъ трехъ тысячь Россіянъ, истребленныхъ битвою и цынгою, оставалось только 100 человѣкъ, вышедшихъ свободно съ имѣніемъ и съ оружіемъ: ибо непріятель еще страшился ихъ отчаянія, свѣдавъ, что они готовы взорвать крѣпость и взлетѣть съ нею на воздухъ! Къ несчастію Новогородцы не имѣли такого духа. Делагарди, увѣренный въ Бутурлинѣ, съ пятью тысячами Шведовъ приблизился къ Хутынскому монастырю,

199

объявляя вездѣ письмо Карла ІХ къ Государственнымъ Чинамъ о намѣреніи Короля Испанскаго завоевать пристань Св. Николая, или Архангельскъ, если мы не соединимся съ Шведами, заплативъ имъ всѣ деньги по договору Мансфельдову и Выборгскому: Новогородцы увѣряли Делагарди въ дружелюбіи, въ готовности возобновить союзъ съ Шведами, но требовали, чтобы онъ удалился къ границѣ ждать тамъ отвѣта Воеводъ

200

Московскаго стана на предложенія Карловы, и между тѣмь, пославъ ихъ къ Тріумвирамъ, взяли мѣры, хотя исподоволь, для своей защиты ибо Делагарди не хотѣлъ отступить, тайно сносясь съ Бутурлинымъ. Еще Новогородцы вѣрили Шведамъ: вѣрилъ имъ и Ляпуновъ, коего мысль и дѣло въ семъ случаѣ изъяснились обстоятельствами важными.

КОНЕЦЪ ДВѢНАДЦАТАГО ТОМА.

 



Н.М. Карамзин. История государства Российского. Том 12. [Текст] // Карамзин Н.М. История государства Российского. Том 12. [Текст] // Карамзин Н.М. История государства Российского. М.: Книга, 1988. Кн. 3, т. 12, с. 1–200 (4—я паг.). (Репринтное воспроизведение издания 1842–1844 годов).
© Электронная публикация — РВБ, 2004—2024. Версия 3.0 от от 31 октября 2022 г.