Милый, довольно двух слов от тебя, чтоб опять содрогнулся Окрест тончайший эфир жизнию дремлющих струн. Дремлют... Давно не будила нечаянной песнию Муза Лиры, которую ты — вижу — любить не отвык. Иначе сходит ко мне, в полнощную келью, богиня: Строг и священственно-чужд взор удаленный ее. «Слушай!» — прошепчут уста благовещие, вдруг умолкая Легкие персты едва тронув кифару, замрут. «Слушай...» И с веяньем тайным звучит издалече глубокий Мелос: вначале немой, темной музыкой могил; Ближе потом, и ясней, как над шелестом рощи священной Реянье внятное сил, или в пещере волна Многоязычных ключей, говорящих с незримой Сивиллой, Иль Касталийский поток, замкнутый в мраморный плен Маски трагической, — бьющий из уст, исступленно-разверстых - Ночь Диониса вещать и Дионисову скорбь. Муза внимать мне велит — и сама заглушенным созвучьем, Тихим напевом сама вторит звучащим теням... Так мной владеет Эсхила стоустого вызванный демон; Голосом вторить живым нудит он пленный язык Смолкнувшим древним глаголом, — и в ужасе сладостном сердце С сердцем пророческим в лад, тесное, биться должно... Солнце встает — чарованье ночей угасить и виденье Игл кипарисных явить, — пиний, обвитых плющем, Башни старинной, ворот городских... — все в окно улыбнется... Ты, dea Roma, стоишь, белая, в шлеме, с копьем, В зелени смуглой, на склоне холма, — и певучие плещут Звонко струи — о тебе... В Городе Вечном я — твой! Не чуженин!.. А зачем своему, как на чуждый дивиться?
11
Так не часто сойдет гордый владелец в подвал Клады свои сосчитать; и, сходя, не беглым дозором Все, отперев, оглядит полные злата ларцы. Знает, который открыть, — и, вынув кубок чеканный, Медленно выпуклый сплав вертит в довольных руках. Так я не часто брожу по излюбленным стогнам, дивуясь: Мало глаза упоил новым восторгом пришлец; Воздухом счастлив и милой землей, за посохом верным Редко, устав от путей, тянется здесь пилигрим. Дома ж — улыбчивый мир, тишина согласованной жизни. Радостный, славлю богов... Радость и песни — тебе!
