ЯНВАРЬ

Великое бессмертья хочет,
А малое себе не прочит
Ни долгой памяти в роду,
Ни слав на Божием суду, —

Иное вымолит спасенье
От беспощадного конца:
Случайной ласки воскресенье,
Улыбки милого лица.

Мне в осень сон приснился странный, —
Цветочный рынок снился мне;
Ковром на площади пространной
Пестрел цветник благоуханный...
И в миг, — внезапно все во сне, —
Прочь убран с глаз, в подвал могильный...
Но из отдушин аромат
Столь проницательный и сильный
Струится, как не пахнул сад.

Редеет сон. В церквах звонят:
День всех усопших...Сердце слышит
Безмолвный, близкие, привет.
Пусть ваших лиц пред нами нет, —
Душа дыханьем вашим дышит.

Тебе завет, потомок мой,
Земли грядущий поселенец!
От зверя-предка путь прямой
К звериности глухонемой.
От зверя кто спасет? Младенец.

Его лишь ты в себе спаси:
Еще невинный, он играет
С лучом и к Богу в небеси,
Смеясь, ручонки простирает.

Как древний рай покрыла схима,
С ним стала нам и ты незрима,
Звезда, венчавшая Эдем,
Пока трем небовидцам чистым
Ты, в хороводе став лучистом,
Не указала Вифлеем.

Звезда божественной природы,
Твоих небес родные своды
Увидим ли, подобно тем
Пришельцам в ночь Епифании,
Окрест Младенца и Марии
Узревшим девственный Эдем?

В стенах, ограде римской славы,
На Авентине, мой приход —
Базилика игумна Саввы,
Что Освященным Русь зовет.

Пришел с пустынных плоскогорий
Сонм Саваитов, Сириян,
С причастной Чашей для мирян;
Им церковь дал святой Григорий.

Сень подпирают кораблей
Из капищ взятые колонны;
Узорочьем цветных камней
По мрамору пестрят амвоны;

В апсиде — агнцы...Мил убор
Твоих, о Рим, святилищ дряхлых!
Как-бы меж кипарисов чахлых
Он чрез века уводит взор

Тропой прямой, тропою тесной,
Пройденной родом христиан, —
И всё в дали тропы чудесной
Идут Петр, Яков, Иоанн.

Всё бес назойливый хлопочет,
Прельстить меня усладой хочет:
Услад приемлю часть мою
И славу Богу воздаю.

А бес вокруг опять хлопочет,
Пугнут меня бедою хочет:
Скорбе́й приемлю часть мою
И славу Богу воздаю.

За каждый лучик и дыханье
Хвалу я Богу воздаю
И старость, дружницу мою,
Веду к порогу, в упованье.

Густой, пахучий вешний клей
Московских смольных тополей
Я обоняю в снах разлуки
И слышу ласковые звуки
Давно умолкших окрест слов,
Старинный звон колоколов.

Но на родное пепелище
Любить и плакать не приду:
Могил я милых не найду
На перепаханном кладбище.

Земля белее полотна;
Ваяет полная луна
Из света мраморные узы,
И сходит в саркофаги сна
Окаменелая страна
Под взором пристальным Медузы.

Тенями тусклая луна
И тайной ворожит:
Мерцаний смутных пелена
Над сумраком лежит.
И затаясь под пеленой
Хранительной, вольней
Дышать, цвести душе ночной,
Тебе — шептаться с ней.

«У лукоморья дуб зеленый...»
Он над пучиною соленой
Певцом посажен при луке,
Растетъ в молве укорененный,
Укорененный в языке.

И небылица былью станет,
Коли певец ее помянет,
Коль имя ей умел наречь.
Отступит море, — дуб не вянет
Пока жива родная речь.

Любовью сердце в нас живимо,
Хоть и не ведает само,
Какое злато в нем хранимо
И чье на золоте клеймо.

Вот облачко, как дух крылато,
Насквозь просвечено, горит, —
И сердце с ним зардело свято,
Ему биеньем говорит:

«С тобой свечусь, душа родная,
Забвеньем не разлучено!
Тебя я звало в играх рая
Манило в снах — давно, давно...»

Когда б лучами, не речами
Мы говорили; вещих дум
Наитье звездными очами
С небес в неумствующий ум

Гляделось, а печаль, уныла,
Осенним ветром в поле выла,
И пела в нас любви тоска
Благоуханием цветка:

Тогда бы твой язык немотный
Уразумели мы, дыша
Одною жизнию дремотной,
О, мира пленная душа!

Понесшая под сердцем плод,
Гадая, ждет нетерпеливо,
Впорхнет ли в горницу пугливо
Иль стукнет гостья у ворот.

Как уж на солнечном юру
Играет, то виясь узорно,
То замерев, и вдруг проворно
Юркнет при шорохе в нору:

Так невидимкою над ней
Кружит и сердце беспокоит
Душа чужая, что удвоит
Её глухую жизнь своей...

Как истончится жизни нить,
Не так ли зовами и снами
Жена, беременная нами,
Захочет нас переманить?

И пред вселеньем в новый дом
Мы в ней узна́ем лик любимый —
И в лоно к ней, в тайник родимый,
Юркнем извилистым ужом?