Ехать нужно было на электричке. Две по жути непохожие фигуры подходили к станции: одна Федора: огромная, сгорбленная, аляповато-отчужденная, как у сюрреального вора; другая Анны: изящная, маленькая, беленькая, сладострастно-возбужденная неизвестно чем.
Одинокие, пьяные инвалиды, сидящие на земле, провожали их тупым взглядом. Даже в набитом поезде на них обратили внимание.
Папаня с дочкой в церкву едут... Венчаться, хихикнула слабоумная, но наблюдательная девочка, примостившаяся на полу вагона.
Федор с ошалело-недовольным ликом смотрел в окно, словно его могли заинтересовать мелькающие домишки, заводы, пруды и церкви.
Анна чуть улыбалась своим мыслям.
Сошли минут через двадцать. И сразу же начался лес, вернее парк, безлюдный, но не мрачный, похотливо-веселый, солнечный.
Анна провела Федора по тропинке и скоро они очутились около поляны; в центре ее было несколько человек мужского пола...
Садитесь, Федор Иванович, здесь на пенек и смотрите, улыбнулась ему Анна. Увидите представление.
И оставив его, она направилась к этим людям. Их было всего четверо, но Анна стала разговаривать с одним из них астеничным, среднего рода, чуть женственным молодым человеком в белой рубашке лет двадцати восьми. Очевидно она что-то рассказывала ему о Соннове, и он смеялся, даже не глядя в сторону недалеко расположившегося Федора.
Человек в белой рубашке вдруг сам присел на пенек; у ног своих развернул сверток с холодной закуской и бутылью сухого вина. Анна прилегла рядом. Молодой человек повязал себе на шею салфетку и разлил вино по стаканам. Вдруг он хлопнул в ладоши и остальные три человека: один приземистый, но крупный, с бычьей шеей и непонятно-дегенеративным лицом, второй высокий, тоненький, извивный, а третий изящный, белокурый, как маленький Моцарт, с воем бросились в сторону, к дереву, где лежали какие-то сумки и сетки.
Набросившись, они стали что-то вынимать из сеток. К немалому удивлению Федора это оказались: два щенка, котята, птички в клетке и еще какая-то живность... Тот, кто был с непонятно-дегенеративным лицом, схватил щенка и, вцепившись, перекусил ему зубами горло... Тоненький, присев, сделал какие-то нелепые, похожие на ритуальные движения и вынув иглу, стал выкалывать котятам глаза. Белокурый же, спрятав личико на нежной груди, покраснев от усилия, пинцетом расчленил птенчика. Молодой же человек в белой рубашке сидел на пеньке и, отпивая сухое вино, плакал.
По всей поляне несся визг животных и урчание людей.
Тоненький так двигал задом, как будто он онанировал.
Приземистый, оторвав одному щенку голову, принялся за другого: он продалбливал ему череп сапожным инструментом.
Белокурый же, озабоченный, так ретиво уничтожал птиц, что кругом по ветру носились перья. Всем им это занятие видно приносило огромное наслаждение. Через несколько минут все сумки были опустошены...
Анна зааплодировала.
Двое молодых людей возвращались обратно: позади них была лужа крови и расчлененные конечности. Третий же белокурый, таинственный, как Моцарт с радостным визгом носился по поляне, воздевая руки к небу...
Приземистого, когда тот подходил, Федор успел получше разглядеть. Он действительно имел свирепый вид: это было низенькое, крепкое существо лет двадцати пяти, с широкой грудью и длинными, волосатыми руками; кроме выделяющегося непонятно-дегенеративного лица поражал также его отвислый зад.
Тоненький же его одногодка наоборот был очень нежного сложения, и к тому же робок и застенчив; он все время краснел и глаза прятал внутрь себя, под лоб, словно они были неземного цвета...
Друг Ани, перестав плакать, неожиданно перешел на разгульно-истерический хохот и ударил палкой приземистого. Тот поджался, как собака.
Аня продолжала о чем-то весело болтать со своим приятелем; подошел Федор.
А вот и наш коллега. Из самых глубин народа. Этим и интересен, представила Анна Федора. Анин друг рассмеялся и похлопал Соннова по животу. А я Падов Анатолий, представился он. Никогда еще с Федором так не обращались; но его тянуло к этим людям и он молчал, поводя мутным взглядом по затихшей лужайке.
Анна представила и «шутов».
Пырь, назвал себя приземистый.
Иоганн, назвался тоненький.
В это время подскочил изящный. Сквозь его бледное, красивое лицо виделось его второе личико, изъеденное серой смертью; оно чуть дрожало от наслаждения.
А этот у нас меньшенький, Игоречек. Ему двадцать один годик, ласково вымолвила Анна и потрепала меньшего по волосам.
Ее друг, Анатолий Падов, движения у него были быстрые и веселье полное, но нервно-истерическое, отозвал ее в сторону. Потом, махнув рукой, пошел в лес.
Анна подошла к Федору.
Толя отдохнул и хочет быть один, ласково сказала она. -Так что, Федор Иванович, пока я вас познакомлю, так сказать с галеркой... И вам ведь, наверное, надо развлечься. Эти как раз пригодятся... Простые ребята. Кстати, нельзя ли взять эту компанию к вам в дом... На день-два...
Берите всех... Клавуша дозволит, прорычал Федор.
И компания двинулась к станции.
Впереди шли Соннов и Аннушка. Садисты трусили чуть позади.
Неплохо и пообедать, неторопливо проурчал Пырь.
А ведь действительно, обрадовалась Аннушка. Господа, здесь кажется недалеко есть обвалившийся ресторанчик.
(Федору понравилось, что она называла всех «господами». Видимо это было в обычае.)
Ресторанчик походил на столовую для разведения мух.
Ничего, зато в тепле и не в обиде. У Бога под крылышком. Так-то, ворковала Аннушка.
Все расселись за липким, безжизненным столом. На Барскую напал стих и она непрерывно болтала. «Девка... Треплива... А ум есть», отхлебывая суп, вспоминал Федор некоторые Анины высказывания.
Вы знаете, Федор, попивая винцо, болтала Анна, я ведь все-таки женщина и поэтому не всегда думаю о смерти... Сейчас, например, я хочу быть ребенком... Просто ребенком... Шаловливым ребенком на краю вулкана... Вот я вам объясню про Пыря, и она указала на приземистого. Он свой человек... Не смотрите, что у него такие свирепые черты лица, это от размышления... Пырь, покажи петлю.
И Пырь, приоткрыв рваную полу пиджака, робко показал мощную веревочную петлю.
Видите, как он смущается, продолжала Анна. Пырь применяет эту петлю только против людей. Он ненавидит их лютой ненавистью. Однажды в Москве он пришел с этой петлей на утренний киносеанс. Народу почти никого не было и он сел позади жирной, обожравшейся домохозяйки, которые урывают время между очередями в магазинах, чтоб посмотреть картину. Когда погас свет и началось представление, Пырь накинул на ее жирную шею петлю и затянул... Ха-ха... Животное захрипело и стало топать ногами. Пырь почему-то бросил все и незаметно вышел из залы, а животное, хоть и не задохнулось, но совсем одурело от ужаса и непонимания, и, когда Пырь оказался на улице, уже подъезжала скорая помощь...
Так за легкой, веселой беседой прошел обед.
Когда шли к станции по широкой, пыльной улице, с низенькими, образующими свой потный мир домиками, Анна сказала, указав на тоненького.
Иоганн у нас скрипач. Любитель романтической музыки. Тоненький застеснялся.
Ну а Игорек, добавила она, обласкав меньшего, совсем особая статья.
Федор поворачивал свою грузную голову то к одному, то к другому...
На подходе к Клавиному дому, Аня улыбалась: «сегодня я неплохо отдохнула», подумала она.