153.
Н. Я. МАНДЕЛЬШТАМ,
‹начало марта 1930 г.›
Родная Надинька! Я совсем потерялся. Мне очень тяжело, Надик, я должен был быть все время с тобой. Ты моя сильная, моя бедненькая, моя пташечка. Целую тебя в лобик твой, старенькая моя, молоденькая, ненаглядная. Ты работаешь, ты что-то делаешь, ты чудесная, Надик маленький. Я хочу в Киев к тебе. Я не прощу себе, что покинул тебя одну в феврале. Не догнал тебя, на твой голос по телефону сразу не приехал — и не писал, не писал ничего почти все время. Как ты бродишь, родной, по комнате нашей, все родное и вечное с тобой. Держаться, держаться за это милое, за бессмертное до последнего дыханья. Не отдавать никому ни за что. Родная, мне тяжело, мне всегда тяжело, а сейчас не найду слов рассказать. Запутали меня, как в тюрьме держат, свету нет. Все хочу ложь смахнуть — и не могу, все хочу грязь отмыть — и нельзя.
Стоит ли тебе говорить, какой бред, какой дикий тусклый сон все все все!
Мучили с делом, 5 раз вызывали. Трое разных. Подолгу: 3 — 4 часа. Не верю я им, хоть ласковые. Только Рудер по Фоспу верю вполне: откровенна, серьезна, и большая теплота человеческая. Зачем я им? Опять я игрушка. Опять ни при чем. Последний вызов к какому-то доценту: рассказать всю свою биографию. Вопрос: не работал ли в белых
газетах? Что делал в Феодосии? Не было ли связи с Освагом?!? Ведь это бред. Указал на Феод‹осийских› коммунистов. Прочел я ему стихи про Керенского и др., указал ему сам все неладное в стихах. Шум Вр‹емени› он изучил. На машинке цитаты принес — мне показывает, просит объяснений. Тон дружеский. Говорит, мы знаем все про Ионова и др. Должны и про вас все знать. Не позже чем через 10 дней будет созвано заседание для оглашения выводов комиссии. Пригласят всех — Зиф, Фосп и т. д. Дадут высказаться: «Пусть узнают свое место на общем фоне и сделают свои замечания; у нас не Федер‹ация›; полемики между ними не допустим». А решение вынесет другой состав — высший — и напечатают. Потребовал прислать ему все мои книги и хронолог‹ический› листок биографии. В заключение — «мы достаточно авторитетны, вашим прошлым (писательским?) (или вроде того) никто вас не попрекнет. Плюньте на княгиню М‹арью› Алексеевну». О самом деле — ни слова. Вызывали Зенкев‹ича›: о деле ни слова («все и так ясно»). Только общ‹ую› характ‹еристику› и особенно период у белых (прямо анекдот). Похоже, что хотят со мной начисто договориться: кто я, чего хочу и т. д. Если бы так — то это хорошо. Но знаю одно: я не работник. Я — дичаю с каждым днем. Боюсь своей газеты. Здесь не люди, а рыбы страшные. Мне здесь невыносимо скандально, не ко двору. Надо уходить, давно опоздал. Хочу отдохнуть. Иду завтра в амбулаторию. Попробую отпуск? Но это — не то. Надо уйти. И сейчас же. Но куда уйти. Кругом — пустота. Жалко книги остановившейся. Жалко. Со мной один Апель ходит. За комнату 1-го ничего не мог уплатить. Как быть 15-го? Буфет — 20 р. Останется 100 р. М. Ром возьмет 10 р. = 90 р.
Надик родной! Надо решать. Минута такая! [Сегодня в Фоспе запрос Асеева. Сутырин «пишет» резолюцию. Канатчиков снят (почему?)]
Я один. Ich bin arm1. Все непоправимо. Разрыв — богатство. Надо его сохранить. Не расплескать. Твой Женя задержится наверное — так я думаю.
Но, друг мой милый — ты не спеши приездом, он ничего не изменит. Маму свою береги. Напиши мне только — как быть, помоги взять твердую линию, помоги уйти от всякой лжи и нечисти — мне люди нужны, товарищи, как в Моск‹овском› Комс‹омольце›. Мы еще найдем друзей, найдем опору. Совсем не обязательно Ташкент. Попробуем в
1 Я беден (нем.).
Москве. Возьмем маму. Решай — подходит ли мне газетн‹ая› работа. Не иссушит ли мой старый мозг вконец? Но работа нужна. И — простая. Не хочу «фигурять Мандельштамом». Не смею! Не должен!
Родная, Господь с тобой! Не покинет тебя любовь! Родненькая! Узнаешь меня? Слышишь? Твой Ося.
Привет от Апеля!