И. А. ПИЛЬЩИКОВ
ИЗ ИСТОРИИ РУССКО-ИТАЛЬЯНСКИХ ЛИТЕРАТУРНЫХ СВЯЗЕЙ
(Батюшков и Тассо)
Резюме
Среди итальянских увлечений Батюшкова особое место занимает Торквато Тассо. Перу Батюшкова принадлежат переводы фрагментов Тассовой эпопеи, первое посвященное ему отечественное стихотворение, первое в России оригинальное эссе об итальянском поэте и знаменитая элегия «Умирающий Тасс», предопределившая темы и мотивы русской романтической тассианы. Можно только удивляться, что такая существенная проблема, как отношение Батюшкова к Тассо, привлекала так мало внимания. Единственная статья на эту тему (1969) представляет собою сводку результатов, добытых Л. Н. Майковым в восьмидесятых годах прошлого века. Цель настоящей работы — предложить новую историко-филологическую интерпретацию батюшковской тассианы 1808—1817 гг.
Три первых раздела работы посвящены батюшковскому посланию «К Тассу» (Драматический вестник, 1808, ч. VI). Исследователи усматривали в этом стихотворении влияние радищевцев, Компаньони и даже Сисмонди (чья книга вышла через пять лет после публикации послания). Между тем, послание «К Тассу» является вольным переводом «Épître au Tasse» Ж.-Ф. Лагарпа (1775); это произведение было известно уже Майкову, но литературоведы-компаративисты никогда не сопоставляли французское послание с одноименным русским. Обращение Батюшкова к «Épître au Tasse» органично вписывается в общую картину его литературных вкусов и пристрастий второй половины 1800-х — начала 1810-х годов (в статье выяснены факты влияния поэзии Лагарпа на батюшковское творчество этого периода). Послание «К Тассу» рассмотрено в широком контексте европейского литературного движения XVI—XIX вв. Вместе с тем, пристальное внимание уделено самому тексту стихотворения: прослежена его эдиционная история, исправлен ряд ошибок, беспрепятственно прошедших через все критические издания (1887—1989).
В переводных текстах первой четверти XIX в. часто совмещались две противоположные тенденции: калькирование европейской поэтической фразеологии и заимствование «уже готовых» формул у русских современников и предшественников. Генетический анализ послания «К Тассу» выявляет характерные особенности переводческой техники Батюшкова. В стихотворении свободно сочетаются элементы, восходящие к разным источникам, — французским (Лагарп), латинским (Вергилий), итальянским (Тассо) и русским (Державин); при этом степень переводческой точности произвольно меняется при переходе от одного сегмента к другому. К сходным выводам приводят наблюдения над батюшковскими стихотворными переводами из Тассо, которым посвящен четвертый раздел статьи. Они рассматриваются на фоне французской и русской переводческой традиции XVIII в.; данный раздел представляет дальнейшую разработку методов анализа переводов-посредников.
Над стихотворной версией «Освобожденного Иерусалима» Батюшков работал в 1808—1810 гг. Свой первый «опыт перевода некоторых октав из бессмертной Тассовой поэмы» («Gerusalemme liberata» I, xxxii—xli) он поместил в том же выпуске «Драматического вестника», где было напечатано послание «К Тассу». К началу XIX века в России имелся только один полный перевод поэмы Тассо — прозаический, сделанный М. Поповым (1772) с французского переложения Ж.-Б. Мирабо (1724). Через два года после публикации русского «Иерусалима» увидела свет лучшая французская прозаическая версия поэмы, принадлежащая Ш.-Ф. Лебрену (1774). Необходимо также упомянуть стихотворный перевод, предпринятый в конце жизни Лагарпом, который успел переложить на французский первые восемь песен «Gerusalemme liberata» (полностью они были напечатаны в 1806 г.). Сопоставление батюшковского фрагмента с предшествующими версиями обнаруживает зависимость его от работ Лагарпа и Попова. Второй стихотворный отрывок из «Освобожденного Иерусалима» (XVIII, xii, 1 — xxxviii, 1) Батюшков опубликовал в 1809 г. С генетической точки зрения этот фрагмент существенно отличается от предыдущего. В меньшей степени использована версия Попова. Кроме того, работая над XVIII песнью, Батюшков лишился помощи Лагарпа; место второго посредника занял прозаический перевод Лебрена, который повлиял на лексику и на фразеологию текста-результата, но не мог воздействовать на его мелодику. Анализ фрагмента завершается сопоставлением его с юношеским стихотворением Батюшкова «Бог» (1804), которое разрабатывает топику «Gerusalemme liberata» XVIII, xiii, 3—4 и является является самым ранним свидетельством знакомства поэта с текстом «Gerusalemme» (по крайней мере, с эпизодом очарованного леса в русском переложении).
Пятый и заключительный раздел статьи посвящен прозаической тассиане Батюшкова. Его первые опубликованные прозаические переводы из итальянских классиков появились в 1816 г. в составе критических эссе «Ариост и Тасс» и «Петрарка». Отказавшись от стихотворных подражаний, Батюшков выбирает новую переводческую стратегию; в статье рассмотрены некоторые особенности поздней переводческой практики Батюшкова. Тему прозаических переложений завершает обсуждение вопросов текстологии последнего батюшковского перевода из Тассо — эпизода «Олинд и Софрония» (1817). Отдельный «сюжет» образует анализ суждений Батюшкова (в статье «Ариост и Тасс») об особенностях итальянского языка и о знаменитой октаве «Chiama gli abitator...». Ранее предполагалось, что в этом пассаже Батюшков высказывает оригинальную точку зрения и полемизирует с мнениям мадам де Сталь и Сисмонди. В настоящей работе показано, что Батюшков, лишь отчасти задевая де Сталь и никак не затрагивая Сисмонди, повторяет полемические аргументы Ж.-Ж. Руссо из «Письма о французской музыке», опираясь дополнительно на авторитет А. Скоппы и П.-Л. Женгене. Для обоснования последнего утверждения были, в частности, прочитаны заново заметки Батюшкова на полях принадлежавшего ему экземпляра «Gerusalemme liberata» (Российская национальная библиотека, ф. 50, оп. 1, ед. хр. 20), которые до сих пор были известны в неточных транскрипциях Н. А. Бессонова.
С именами Женгене и Сисмонди связано еще одно традиционное заблуждение академической батюшковианы. В свое время Майков предположил, что Батюшков обращался к книгам этих авторов для составления обширного прозаического примечания к элегии «Умирающий Тасс» (1817); допущение Майкова было принято всеми последующими комментаторами. Но сопоставление батюшковского примечания с итальянскими и французскими жизнеописаниями Тассо доказывает, что Батюшков прочел одного Женгене, а с другими биографами не сверялся. Что же касается книги Сисмонди («De la Littérature du midi de l’Europe»), то ее Батюшков использовал для подготовительной работы над очерком истории итальянской литературы, который должен был войти в состав неосуществленного издания — «Пантеона Итальянской Словесности». Конспект Сисмонди сохранился в батюшковской тетради «Чужое: мое сокровище!» (лето 1817), опубликованной еще Майковым. Характер этих выписок позволяет утверждать, что Сисмонди привлекал Батюшкова как историк, а не как эстетик. Таким образом, традиционное представление о Батюшкове-сисмондианце не имеет под собой никаких оснований.
За пределами настоящей статьи остался ряд проблем, имеющих непосредственное отношение к заявленной теме. Не было проведено сопоставление батюшковских примечаний к посланию 1808 г. с примечаниями Лагарпа к «Épître au Tasse»; не проанализированы итальянские цитаты из «Gerusalemme liberata» в художественно-критической и эпистолярной прозе Батюшкова (эти вопросы я уже рассматривал в других работах). Наконец, отдельного исследования требует центральный текст батюшковской тассианы — элегия «Умирающий Тасс». Изложенные мною факты должны послужить фундаментом для ее изучения.
