Стр. 34. После стиха «И дале продолжала путь»:
Стр. 51. После стиха «Женитьбы наши безопасны...»:
Стр. 61. Начало пятой песни, первоначально четвертой:
Стр. 79. После стиха: «Беда: восстали печенеги!»:
Автору было двадцать лет от роду, когда кончил он Руслана и Людмилу. Он начал свою поэму, будучи еще воспитанником Царскосельского лицея, и продолжал ее среди самой рассеянной жизни. Этим до некоторой степени можно извинить ее недостатки.
При ее появлении в 1820 году тогдашние журналы наполнились критиками более или менее снисходительными1). Самая пространная писана г. В.2) и помещена в «Сыне отечества». Вслед за нею появились вопросы неизвестного3). Приведем из них некоторые.
«Начнем с первой песни. Commençons par le commencement4).
Зачем Финн дожидался Руслана?
Зачем он рассказывает свою историю, и как может Руслан в таком несчастном положении с жадностию внимать рассказы (или по-русски рассказам) старца?
Зачем Руслан присвистывает, отправляясь в путь? Показывает ли это огорченного человека? Зачем Фарлаф с своею трусостию поехал искать Людмилы? Иные скажут: затем, чтобы упасть в грязный ров: et puis on en rit et cela fait toujours plaisir6).
Справедливо ли сравнение, стр. 46, которое вы так хвалите? 7) Случалось ли вам это видеть?
Зачем маленький карла с большою бородою (что, между прочим, совсем не забавно) приходил к Людмиле? Как Людмиле пришла в голову странная мысль схватить с колдуна шапку (впрочем, в испуге чего не наделаешь?) и как колдун позволил ей это сделать?
1 Одна из них подала повод к эпиграмме, приписываемой К***5):
3) Д. И. Зыкова.
4) Начнем с начала (франц.).
6) и потом над этим смеются, а это всегда доставляет удовольствие (франц.).
7) См. стр. 30 настоящего тома («С порога хижины моей...» и т. д.).
Каким образом Руслан бросил Рогдая как ребенка в воду, когда
Не знаю, как Орловский1) нарисовал бы это.
Зачем Руслан говорит, увидевши поле битвы (которое совершенный hors d’oeuvre2), зачем говорит он:
Так ли говорили русские богатыри? И похож ли Руслан, говорящий о траве забвенья и вечной темноте времени, на Руслана, который чрез минуту после восклицает с важностью сердитой:
Зачем Черномор, доставши чудесный меч, положил его на поле, под головою брата? Не лучше ли бы было взять его домой?
Зачем будить двенадцать спящих дев и поселять их в какую-то степь, куда, не знаю как, заехал Ратмир? Долго ли он пробыл там? Куда поехал? Зачем сделался рыбаком? Кто такая его новая подруга? Вероятно ли, что Руслан, победив Черномора и пришед в отчаяние, не находя Людмилы, махал до тех пор мечом, что сшиб шапку с лежащей на земле супруги?
Зачем карла не вылез из котомки убитого Руслана? Что предвещает сон Руслана? Зачем это множество точек после стихов:
Зачем, разбирая Руслана и Людмилу, говорить об Илиаде и Энеиде? Что есть общего между ними? Как писать (и, кажется, сериозно), что речи Владимира, Руслана, Финна и проч. нейдут в сравнение с Омеровыми? Вот вещи, которых я не понимаю и которых многие другие также не понимают. Если вы нам объясните их, то мы скажем: cujusvis hominis est errare: nullius, nisi insipientis, in errore perseverare (Philippic, XII, 2)1)».
Tes pourquoi, dit le dieu, ne finiront jamais2).
Конечно, многие обвинения сего допроса основательны, особенно последний. Некто взял на себя труд отвечать на оные3). Его антикритика остроумна и забавна.
1) Каждому человеку свойственно ошибаться, только глупцу — настаивать на ошибке (лат.)
2) Твои «почему», сказал бог, никогда не кончатся (франц.).
3) Приводим отрывки из этой статьи (автор ее — А. А. Перовский):
«„Зачем Руслан присвистывает, отправляясь в путь?“
Дурная привычка, г. NN! больше ничего. Не забудьте, пожалуйста, что вы читаете сказку, да к тому ж еще шуточную (как весьма остроумно заметил г. В. в своей критике): зачем же Руслану но присвистывать? — Может быть, рыцари тогдашнего времени, вместо употребляемых ныне английских хлыстиков, присвистывали на лошадей? Если б автор сказал, что Руслан просвистал арию из какой-нибудь оперы, то это, конечно, показалось бы странным, в его положении, но присвистнуть, право, ему можно позволить!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
„Зачем маленький карло с большою бородою приходил к Людмиле?“
Ceci bien méchant, Mr. NN! (Какой, вы злой, г. NN! — Ред.) — Мы, простодушные люди, полагаем, что он приходил к Людмиле из одной только учтивости: — она жила у него, и он-как хозяин дома, за нужное счел сделать ей визит. Впрочем, может быть, и другие намерения имел, но-не надобно судить о ближних слишком строго.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
„Как Людмиле пришла в голову странная мысль схватить с колдуна шапку (впрочем, в испуге чего не наделаешь)?“
Впрочем, нашлись рецензенты совсем иного разбора. Например, в «Вестнике Европы», № 11, 1820, мы находим следующую благонамеренную статью1).
«Теперь прошу обратить ваше внимание на новый ужасный предмет, который, как у Камоэнса Мыс бурь, выходит из недр морских и показывается посреди океана российской словесности. Пожалуйте напечатайте мое письмо: быть может, люди, которые грозят нашему терпению новым бедствием, опомнятся, рассмеются — и оставят намерение сделаться изобретателями нового рода русских сочинений.
Дело вот в чем: вам известно, что мы от предков получили небольшое бедное наследство литературы, т. е. сказки и песни народные. Что о них сказать? Если мы бережем старинные монеты, даже самые безобразные, то не должны ли тщательно хранить и остатки словесности наших предков? Без всякого сомнения. Мы любим воспоминать все, относящееся к нашему младенчеству, к тому счастливому времени детства, когда какая-нибудь песня или сказка служила нам невинною забавой и составляла все богатство познаний. Видите сами, что я не прочь от собирания и изыскания русских сказок и песен; но когда узнал я, что наши словесники приняли старинные песни совсем с другой стороны, громко закричали о величии, плавности, силе, красотах, богатстве наших старинных песен, начали переводить их на немецкий язык и, наконец, так влюбились в сказки и песни, что в стихотворениях XIX века заблистали Ерусланы и Бовы на новый манер; то я вам слуга покорный.
Так точно, г. NN! Другой причины не было, и нам очень приятно видеть, что вы сами собой успели разрешить сей важный вопрос!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
„Зачем карло не вылез из котомки убитого Руслана?“
И нам сие сначала показалось весьма странным; но, впоследствии времени, мы узнали от достоверных особ, что карло не вылез из котомки затем, что он никак не мог вылезть. Руслан, прежде смерти, крепко-накрепко затянул котомку ремнем, оставив небольшое отверстие, чрез которое карло мог просовывать одну только голову. Мы весьма рады, что судьба доставила нам случай узнать о сем важном обстоятельстве, и долгом считаем довести оное до всеобщего сведения.
В заключение: благодарим г. NN за то, что вопросами своими он подал повод к объяснению некоторых темных мест в поэме...»
1) А. А. Глаголева (?).
Чего доброго ждать от повторения более жалких, нежели смешных лепетаний?.. Чего ждать, когда наши поэты начинают пародировать Киршу Данилова?
Возможно ли просвещенному или хоть немного сведущему человеку терпеть, когда ему предлагают новую поэму, писанную в подражание Еруслану Лазаревичу? Извольте же заглянуть в 15 и 16 № «Сына Отечества». Там неизвестный пиит на образчик выставляет нам отрывок из поэмы своей Людмила и Руслан (не Еруслан ли?). Не знаю, что будет содержать целая поэма; но образчик хоть кого выведет из терпения. Пиит оживляет мужичка сам с ноготь, а борода с локоть, придает ему еще бесконечные усы («С. От.», стр. 121), показывает нам ведьму, шапочку-невидимку и проч. Но вот что всего драгоценнее: Руслан наезжает в поле на побитую рать, видит богатырскую голову, под которою лежит меч-кладенец; голова с ним разглагольствует, сражается... Живо помню, как все это, бывало, я слушал от няньки моей; теперь на старости сподобился вновь то же самое услышать от поэтов нынешнего времени!.. Для большей точности, или чтобы лучше выразить всю прелесть старинного нашего песнословия, поэт и в выражениях уподобился Ерусланову рассказчику, например:
Каково?..
Картина, достойная Кирши Данилова! Далее: чихнула голова, за нею и эхо чихает... Вот что говорит рыцарь:
Потом витязь ударяет в щеку тяжкой рукавицей... Но увольте меня от подробного описания и позвольте спросить: если бы в Московское Благородное Собрание как-нибудь втерся (предполагаю невозможное возможным) гость с бородою, в армяке, в лаптях, и закричал бы зычным голосом: здорово,
ребята! Неужели бы стали таким проказником любоваться? Бога ради, позвольте мне старику сказать публике, посредством вашего журнала, чтобы она каждый раз жмурила глаза при появлении подобных странностей. Зачем допускать, чтобы плоские шутки старины снова появлялись между нами! Шутка грубая, не одобряемая вкусом просвещенным, отвратительна, а нимало не смешна и не забавна. Dixi»1).
Долг искренности требует также упомянуть и о мнении одного из увенчанных, первоклассных отечественных писателей2), который, прочитав Руслана и Людмилу, сказал: я тут не вижу ни мыслей, ни чувства; вижу только чувственность. Другой (а может быть и тот же)3) увенчанный, первоклассный отечественный писатель приветствовал сей первый опыт молодого поэта следующим стихом: