431. П. В. АННЕНКОВУ

12/24 сентября 1875. Париж

Париж. 24 сентября.

Здесь я узнал, что если Вы не возвратились уже, то скоро возвратитесь в Баден-Баден, многоуважаемый Павел Васильевич. С тех пор, как Вы исчезли из Бадена — об Вас ни слуху ни духу. Зная, что Глафира Александровна уехала в Констанц, я писал к Вам туда, но из слов Тургенева вижу, что Вы собственно там даже не были, а семейство Ваше скоро оттуда уехало в Цюрих. Стало быть, и письмо мое пропало 1. Начинаю мое настоящее письмо теплейшею благодарностью за то участие, которое Вы выразили мне, умиравшему. Вы поддержали меня, Вы устроили и обставили меня. Серьезно говоря, я чувствую себя обязанным Вам бессрочно. Из всех четырех с половиной месяцев баденской жизни у меня только и осталось светлое воспоминание об Вас да о нескольких днях, проведенных с некоторыми друзьями, которые посетили меня из России 2. Все прочие впечатления, оставленные во мне этою благовонной дырой, далеко не приятны. Такого совершеннейшего сборища всесветных хлыщей я до сих пор еще не видал и вынес из Бадена еще более глубокую ненависть к так называемому русскому культурному слою, чем та, которую питал, живя в России. В России я знаком был только с обрывками этого слоя, обрывками, живущими уединенною жизнью и не показывающимися на улице. В Бадене я увидел целый букет людей, довольных своею праздностью, глупостью и чванством.

Скоро уж три недели, как я в Париже, и, признаюсь откровенно, очень мало еще видел. И в то же время целый почти день вне дома и ничего буквально не работаю. Располагал пробыть здесь еще недели четыре, но если так будет продолжаться, то уеду: сначала в Лион, потом в Марсель и наконец зимовать в Ниццу. Новая благовонная дыра, в которой предстоит еще более великолепный букет всесветных хлыщей и в которой, всеконечно, никто уже не посетит меня, как в Бадене. Вероятно, там примусь за работу, хотя убеждаюсь, что болезнь оставила жестокий след на мне: убила страсть к работе. А не работать нельзя. Насилую свою мысль и пишу. Хотелось бы, чтоб Вы прочитали в августовской книжке «Сон в летнюю ночь». На Ваш критический смысл я вполне полагаюсь. Тургенев до крови обидел меня, сказавши, что этот рассказ забавный: едва ли он дочитал его 3. Из Петербурга тоже пишут: прекрасная мысль — представить в смешном виде юбилеи. Право, у меня не было намерения ни забавным быть,

207

ни юбилеи изобличать. А если мои вещи иногда страдают раздвоенностью, то причина этого очень ясная: я Езоп и воспитанник цензурного ведомства. Я объявляю это всенародно в статье «Между делом», которая явится в сентябрьской книжке. Жаль, если книжки эти не дойдут до Вас. Я, впрочем, напишу к Некрасову, чтоб он с августа месяца выслал Вам журнал. Нельзя ли Маркса подбить также выписывать — ведь выписывает же он «Вестник Европы»?! 4

Тургенева я нашел в вожделенном здравии, но помышляющим о бегстве в какое-нибудь забытое место, где можно бы уединиться. Но, вероятно, это только один разговор, ибо, в сущности, богопочитание вовсе не противно ему. Человек этот одарен всеми дарами природы, кроме одного: нет у него брезгливости. От этого всякое ничтожество находит к нему доступ и, по-видимому, даже может занимать и тешить. Был я у него в Буживале — живет, как принц крови. Впрочем, отчего же и не жить хорошо, коли средства есть; но все это невольно ставит вопрос: неужели же он никогда не воротится в Россию?

Встретил я здесь еще Стасюлевича с женой 5 и графа Соллогуба. Стасюлевич имеет вид старого переплета, из которого выдрали заключавшуюся в нем книгу. Прежде мне казалось, что он сын Чичикова и Коробочки — теперь я вижу, что ошибался. Что он происходит от Коробочки — это несомненно, но не Чичиков был его отцом, а А. Д. Галахов. И жена у него препротивная: все об «Вестнике Европы» калякает. Вот какое жалкое положение русской литературы: корректоры завладели ею.

Соллогуб забавен. Он был пять недель в Бадене, встречал меня, смотрел мне в глаза (не поклонится ли?) и не познал. Здесь, встретив меня в café de l’Opera, куда Тургенев взял меня завтракать, и узнав, что я был в Бадене, первое что сказал: если б я знал, непременно приехал бы к Вам. Лгунишко.

Корш проявил признак своего существования, написав брошюрку в 39 стр. «La Russie actuelle». Бездарнее, площе я ничего не читал. В «Петербургских вед<омостях>» были хоть недомолвки, которые сообщали какой-то характер статье. Здесь — нагота и бедность мысли безграничные 6. Какое, однако, слово Тургенев выдумал «нигилисты» — всякая собака им пользуется. Во Франции есть, впрочем, другое словечко: коммунар, тоже не без значения.

До свидания. Желаю, очень желаю, чтобы Вы отозвались. Пробуду здесь еще недели четыре, т. е. до 15 октября н. ст. Мой адрес: rue Lafitte, 38, Hôtel Meklemburg. Прошу Вас передать от меня и от жены <поклон> уважаемой Глафире Александровне и поцеловать детей. Передайте также поклон

208

Хейлигенталю, которого уход мне очень памятен. Скажите, что здоровье мое ни хуже, ни лучше, но чуть дурная погода, как в последние два дня, например, и я чувствую.

Искренно преданный Вам
М. Салтыков.

На конверте: Allemagne. Baden-Baden. Poste restante. M-r Paul Annenkoff.

Почтовый штемпель: Paris. 25 sept. 75 и Ausg. 26.9.


М.Е. Салтыков-Щедрин. Письма. 431. П. В. Анненкову. 12/24 сентября 1875. Париж // Салтыков-Щедрин М.Е. Собрание сочинений в 20 томах. М.: Художественная литература, 1976. Т. 18. Кн. 2. С. 207—209.
© Электронная публикация — РВБ, 2008—2024. Версия 2.0 от 30 марта 2017 г.