964. Н. А. БЕЛОГОЛОВОМУ
5 декабря 1883. Петербург
5 декабря.
Многоуважаемый Николай Андреевич.
Вы, я полагаю, браните меня за молчание, а дело, между тем, объясняется очень просто: я не выхожу из болезни. Целую неделю страдал холероподобным (как выражается Н. И. Соколов) поносом, а полторы недели назад посетила меня совсем неожиданно болезнь, которую Соколов назвал цингою, а Боткин — purpura. Но дело не в названии, а в том, что я целых три дня был без ног, а отчасти и без рук, потому что кровоизлияние сделалось и в правой руке, около кисти. И до сих пор и рука и ноги обвязаны, и даже снять повязку боюсь, чтобы какой-нибудь от этой перемены новой болезни не приключилось. Боткин был очень добр и пять дней сряду меня навещал. Я, признаться сказать, думал, что совсем у меня ноги отнялись. Очевидно, наступает разложение, выражающееся в самых непредвиденных формах.
Вы удивитесь, конечно, когда и за всем тем прочтете в декабрьской книжке мою статью 1. Но это дело совсем особое. Нельзя мне не писать, покуда публика этого требует. Иначе, и мне мат, и журналу мат. Пишу почти насильно и с явным для себя ущербом, и все-таки пишу. Очень горькое мое положение.
Сюда приехал Лорис-Мел<иков>, но я его еще не видал — не выезжаю — а жена видела. Говорил ей, что виделся с Вами в Ницце. Привез мне оттуда конфект.
У нас здесь все по-прежнему. Серо и голо и никаких в будущем перспектив. Буквально. А погода какая — ужас! Я вот уже с неделю зажигаю с утра свечи и не знаю денного света. Вчера, впрочем, был вечером у Лихачева. У Елены Осиповны умер брат 2, который служил в таможне и оставил 8 человек детей и ни гроша денег. Вот новая обуза для Лихачевых.
От Елисеева я ни строки не получаю, и в контору он ничего о себе не дает знать. А между тем на руках его деньги, а скоро будет даже очень много. Положительно, этот человек измучил меня своею упорною и бессмысленною таинственностью.
С декабрьским № заканчиваю 15 л<ет> своего редакторства в «Отеч<ественных> зап<исках>». Из трех первоначальных редакторов остался только я. Я всегда считался самым слабым и самым больным, а живу. Может быть, потому и живу, что не очень-то дорожу жизнью. Елисеев, впрочем, тоже живет, но какое же значение имеет его жизнь? Только с смертью борется — и больше ничего. Но и моя жизнь — видимо, к концу, и хотя я заключил с Краевским условие еще на 2 года, но вряд ли дотяну 3. По крайней мере, умру на месте битвы. Ужасно будет обидно, если ударит какая-нибудь немочь, которая разобьет организм и позволит, без согласия, убрать неспособное тело за границу.
И без того досадно, что мало делаешь, а тут уж кровно больно будет.
До свидания, будьте здоровы и передайте от меня и от жены сердечный привет многоуважаемой Софье Петровне.
Ежели завтра Ваши именины, то от души поздравляю.
Весь Ваш
М. Салтыков.