15 февраля 1885. Петербург
15 февраля.
Многоуважаемый Николай Константинович.
Я давно не писал к Вам, потому что четыре недели сряду нахожусь в величайшей тревоге. Сын мой заболел скарлатиной и две недели был между жизнью и смертью, так что Боткин пять дней сряду ездил. Он, конечно, и помог, и теперь уже наступил период выздоровления. Все это время я находился в карантине да и еще предстоит мне такового три недели. К счастью, хозяйка дома, в котором я живу, была так внимательна, что взяла к себе мою дочь, которой, в противном случае, угрожала та же адская болезнь.
Вообще, как говорится, на меня поехало. На днях опять-таки из-за меня едва не закрыли «Вест<ник> Евр<опы>». Собирался уже совет 4-х, но Победоносцев, узнав, что журналу еще не было дано ни одного предостережения, воспротивился 1. Что касается до меня, то мое участие в «Вестн<ике> Евр<опы>» я считаю ниспосланною мне провидением карою. Нет ничего ужаснее, как чувствовать себя иностранцем в журнале, в котором участвуешь. А я именно нахожусь в этом положении. Не понимаю, о чем хлопочут эти люди, хотя вижу, что у них есть что-то на уме. Какая-то шпилька. Но, во всяком случае, это не такой совершенный нужник, как «Русская мысль», а только ватерклозет. К тому же я чувствую себя до такой степени утомленным, что именно только нужда и заведенная исстари жизненная обстановка заставляют меня работать. Теперь остается только одно: чтоб меня на обе корки обругали, что несомненно и воспоследует в непродолжительном времени.
До свидания; пишу к Вам это письмо, чтобы напомнить Вам, что я еще не умер. Не приедете ли хоть на святой в Петербург? в то время я буду уже совсем дезинфектирован.
Искренно Вам преданный
М. Салтыков.