16 сентября 1888. Петербург
16 сентября.
Многоуважаемый Николай Андреевич.
Простите, что давно не писал к Вам. Право, не могу даже определить, что со мной делается. Целый месяц задыхаюсь, не могу левой лопаткой к спинке кресла прислониться, — сейчас кровь в голову вступит, сердце забьется; сяду писать, — не успею и несколько строк кончить, как в пот бросит и начинается задышка; пальцы на руках воспалены, левая нога ноет, моча мутная. Помощи не вижу. Боткина с марта месяца не видал, Соколов — совсем перестал ездить. Один Васильев продолжает посещать, но ничего не придумает, чтоб хоть одышку унять. Такие мучительные ночи провожу, что страшно спать ложиться. Квартира у нас неудобная, и я сплю один, в отдалении от всех; наступит пароксизм, — никто и не поможет. Говорю без малейшего желания рисоваться: смерть была бы единственным желательным исходом от таких страданий 1.
Вам, вероятно, уж известно, что Лихачевы воротились 2. Я два раза уж видел Влад<имира> Иван<овича>и оба раза был в полнейшей прострации. Ввиду этого очень возможно, что и у него пропадет охота посещать меня. Постороннему человеку смотреть на меня гадко, да и своим не слаще. Всем я опротивел.
Боткин, вместо Биарица, уехал в Константинополь купаться на Принцевы острова, и притом уехал без жены, с сыном Петром, которому дали из министерства командировку 3. Я
никак не мог до сих пор добиться, как ему адресовать письма; Васильев говорит, что не знает. И срока, на который он уехал, тоже не определяют, а говорят только, что, вероятно, соскучится и приедет скоро. Конечно, Екатерина Алексеевна знает все определительно, но она в Культивле, а переписываться с ней — боюсь беспокоить. Вообще, и люди и вещи, за редкими исключениями, все так изменилось, что я всего боюсь, и не без горечи вижу себя последним из людей.
Погода здесь на дню несколько раз меняется; то солнце выглянет, то проливной дождь, но перевес на стороне дождя. Это тоже влияет на меня несносным образом. Наступает мрак, и мне, конечно, будет не до писания. Хорошо, что я успел наработать столько, что и на февраль будущего года приготовил, но надежде моей покончить с «Пош<ехонской> стар<иной>» в первые четыре месяца 89-го года едва ли суждено осуществиться 4. Настает период, когда строки из меня не выбьешь.
Передайте мой сердечный привет добрейшей Софье Петровне.
Прощайте. Дружески жму Вашу руку.
Искренно уважающий и любящий
М. Салтыков.
Жена Вам обоим кланяется.