Л. Н. Толстой
Хозяин и работник
1895
Оглавление
| I | 297 |
| II | 303 |
| III | 308 |
| IV | 314 |
| V | 319 |
| VI | 324 |
| VII | 331 |
| VIII | 333 |
| IX | 336 |
| X | 340 |
О произведении
«Хозяин и работник» — рассказ-притча о двух путниках, заплутавших ночью в метель, о смерти и ее преодолении.
Критика
Замысел этого рассказа возник 6 сентября 1894 года и был сразу обдуман в ключевых деталях еще «утром в постели», о чем свидетельствует запись в дневнике [ПСС 52: 137]. Толстой немедленно приступил к работе. К середине января 1895 года «Хозяин и работник» был написан, а в феврале были внесены последние исправления. Однако «материал» для «Хозяина и работника» накапливался Толстым как минимум с 1850-х годов: это и блуждания по донским степям в метель 24 января 1854 года и рассказ «Метель», в котором выработана новая форма передачи жизненного опыта; и «арзамасский ужас» и последующая религиозно-философская переработка отношения к смерти; и переустройство всей конфигурации взаимодействия с читателем со времен «Исповеди», позволившее начать прямой разговор в абсолютных категориях жизни и смерти; и, наконец, сами риторические фигуры, на которых держится рассказ, — образ блуждания в метель как образ сбившегося с пути человечества, уже использованный в трактате «В чем моя вера?» (1884), и аллегория «Бог — хозяин, человек — работник», развиваемая в письмах к В.Г. Черткову, а затем вновь зафиксированная в записной книжке 1891 года и в дневнике конца 1893 года <...>.
<...>
Герой рассказа, самодовольный эгоист купец Брехунов, застигнутый страшной метелью в пути, замерзает, пытаясь своим телом согреть слугу Никиту. В поступке Брехунова реализуется метафора моральной мечты Толстого — обнять ближнего, обнять все человечество, сломав барьеры, отделяющие «я» от «других». Но здесь же и реализация метафоры авторских амбиций: войти в сознание читателя, раствориться и умереть в нем. Антагонистические отношения «я» и «другого», хозяина и работника, автора и читателя, эксплуататора и эксплуатируемого преобразуются в отождествление себя с ближним, экстатический выход «я» за границы личности («Жив Никита, значит, жив и я», — «с торжеством» говорит Брехунов, принимая смерть).
<...>
Филигранно выстроенное художественное повествование обрывается срывом интонации. Вместо того, чтобы завершить рассказ «литературным» финалом у засыпанных снегом саней или хотя бы привычной для Толстого-моралиста проповедью, писатель внезапно нарушает воображаемую целостность рассказа и напрямую обращается к читателю лишь для того, чтобы на половине фразы вскочить с места и хлопнуть дверью перед глазами. И дверь эта оказывается крышкой гроба. На этом жутковато-комическом перебое интонации в финале «Хозяина и работника» автор оставляет каждого из нас наедине со своей смертью.
— Илья Бендерский. Дорога через метель: «путешествие-открытие» и поиск социальности в прозе Льва Толстого // Новое литературное обозрение, № 1, 2019