Л. Н. Толстой

Воскресение

1899

Оглавление

Часть первая7
I7
II10
III16
IV21
V24
VI26
VII29
VIII32
IX35
X39
XI41
XII48
XIII52
XIV55
XV59
XVI63
XVII66
XVIII68
XIX71
XX73
XXI76
XXII81
XXIII84
XXIV91
XXV93
XXVI95
XXVII99
XXVIII104
XXIX109
XXX113
XXXI116
XXXII118
XXXIII122
XXXIV126
XXXV130
XXXVI133
XXXVII135
XXXVIII138
XXXIX140
XL143
XLI146
XLII150
XLIII152
XLIV157
XLV160
XLVI166
XLVII168
XLVIII171
XLIX174
L177
LI180
LII184
LIII186
LIV188
LV190
LVI192
LVII195
LVIII198
LIX201
Часть вторая206
I206
II211
III215
IV217
V220
VI224
VII229
VIII232
IX235
X241
XI245
XII247
XIII249
XIV254
XV259
XVI264
XVII268
XVIII270
XIX273
XX279
XXI283
XXII286
XXIII288
XXIV292
XXV299
XXVI303
XXVII304
XXVIII310
XXIX313
XXX319
XXXI323
XXXII326
XXXIII331
XXXIV335
XXXV339
XXXVI342
XXXVII346
XXXVIII351
XXXIX354
XL359
XLI363
XLII368
Часть третья373
I373
II375
III377
IV380
V382
VI386
VII390
VIII392
IX395
X398
XI399
XII402
XIII407
XIV409
XV411
XVI413
XVII417
XVIII419
XIX422
XX426
XXI429
XXII432
XXIII436
XXIV439
XXV444
XXVI447
XXVII450
XXVIII452

О произведении

«Воскресение» — беспощадная критика государства и всех общественных инстутутов, призыв к нравственному обновлению; последний роман Толстого, идейный и стилистический синтез его творчества.

Отзывы критиков

Произведение, из-за которого он навлек на себя гнев Синода — (Воскресенье), — одна из лучших критик государства, начиная с высшего суда и кончая тюремной камерой. Оно также характерно для его христианского анархизма и нравственного учения вообще. «Воскресенье» — рассказ об одном аристократе, которого совесть заставила восстановить в памяти эпизод давно минувших дней. И как часто случается, незначительное событие сыграло огромную роль в его жизни и направило ее не по тому руслу, по которому обычно протекает барская жизнь. А событие состояло в том, что Нехлюдову однажды пришлось быть присяжным заседателем, когда на скамье подсудимых он увидел человека, который был когда-то близок ему. Это была Катюша Маслова, чьей любовью он злоупотребил, толкнув ее этим на путь уличной жизни. Теперь он был одним из тех, которые должны были ее судить за убийство. Это было для него нравственным потрясением. Только тогда Нехлюдов понял, что его грешный поступок толкнул ее на этот ужасный путь. <...>

В этой повести автор разбирает причины преступлений, пробуждение совести и основу капиталистического строя. Вину он снимает с Масловой и приписывает ее Нехлюдову, существованию денег, приписывает ее городу, кишащему развратом и преступлением, суду и исправительным заведениям. Церковь, суд, богатство, разнузданная жизнь, вместе и отдельно, являются причинами преступлений. Что касается преступников вообще, то из описаний их жизни видно, что не тюрьмами можно исправить их поведение, а рациональным устройством общества, где преступление наказывается не тюрьмой, а совестью, истинным судьей человека.

— Д. Ю. Квитко. Философия Толстого (1930)

История мировой литературы не знает другого произведения, в котором с такой взволнованностью, с таким высоким этическим пафосом и в такой широте были бы показаны зло и вопиющая ненормальность самодержавно-полицейского государственного уклада, как это сделано в «Воскресении». Все, что до тех пор писал Толстой как проповедник-обличитель, все, против чего он выступал как моралист и публицист, нашло в «Воскресении» свое наиболее художественное выражение. <...>

Толстой вывел в романе людей из самых разнообразных социальных слоев: тут и дворянская верхушка русского общества, и столичная бюрократия, и духовенство, и сектантство, и английские миссионеры, и крестьянская масса, и купечество, и военная среда, и мастеровые, рабочие, адвокаты, судейские чиновники, тюремное начальство. Тут широко показан уголовный люд, темный, забитый, в большинстве случаев невинно страдающий в ужасающих условиях царского тюремного режима и им же развращаемый; тут выведена и группа революционеров, в большей своей части изображенная Толстым с явной симпатией к ним и с сочувствием к их борьбе с самодержавным произволом и насилием. <...>

Толстой здесь меньше, чем в «Войне и мире» и «Анне Карениной», прибегает к детальному психологическому анализу... Зато здесь больше, чем там, таких персонажей, которые резко и смело зарисованы иногда двумя-тремя очень выразительными штрихами. <...>

Моралистическая тенденция сводится в романе к проповеди нравственного самосовершенствования как единственного средства борьбы со злом. <...> Достаточно людям исполнять евангельские заповеди всепрощения, любви, плотского воздержания, чтобы люди достигли наибольшего доступного им блага на земле.

— Н. К. Гудзий. Лев Толстой: Критико-биографический очерк (1960)

«Воскресение» — итог, и не только всего предшествующего пути Толстого, художника и мыслителя, но и всего искусства XIX века. Этот великий роман также начало, имевшее продолжение не столько в последующем, после «Воскресения», творчество его создателя, сколько в искусстве уже нового, XX века. <...>

В трактате «О жизни», завершение которого непосредственно предшествовало первым подступам к «Воскресению», Толстой писал, что истинная жизнь, жизнь «разумного сознания» всегда хранится в человеке, как она хранится в зерне, и наступает время, когда жизнь эта обнаруживается. Однако на пути к истинной — духовной — жизни стоит «инерция» жизни животной. В преодолении этого «противоречия человеческой жизни», в борьбе с инерцией совершается движение к нравственному возрождению, к «воскресению». <...>

Чем дальше продвигалась работа над «Коневской повестью», тем больше «важных вопросов жизни» требовало ответа, углубляло и преобразовывало трактовку «воскресения». Сначала изображение суда повлекло за собой разоблачение «юридической лжи», а затем потребовалось развенчание и всей системы «обмана экономического, политического, религиозного». Нравственные проблемы решались проще, пока представления об «инерции жизни», о конфликте в человеке «духовного» и «животного» не конкретизировались и не попадали в сеть острых социальных вопросов о земле и собственности, о «выгодах господ» и интересах народа, о преступлении и наказании. И тогда противоречия отдельного, идеально обособленного человеческого существования все более и более отступали перед противоречиями социальной жизни, которые никак не разрешались личным «воскресением». <...>

Финал романа оказывается «благополучным» для Катюши: она вышла из народа и снова растворилась в массе тех, кто шел за народ, кто шел с народом... Прототип Катюша — Розалия Они — умирает, героиня Толстого пробуждается к новой жизни. Рассказ о бедной Розалии и ее судьбе превращается под пером Толстого в повествование о том, как «обижен простой народ», и о том, что нужно делать, «чтобы этого не было». <...>

Место и роль Нехлюдова в «Воскресении» определяются значительностью переживаемого им перелома в понятиях о жизни и нравственных представлениях, перелома, с необходимостью влекущего за собой и коренное изменение всего жизненного поведения.

«Внутренняя перестройка всего миросозерцания» (слова Толстого), решительный отказ от изжитого уже прошлого, драматический разрыв с привычной средой во имя обретения смысла жизни — это была ситуация, которую Толстой пережил и продолжал переживать до конца дней, которая глубоко волновала его. И размышления, заключенные в «Исповеди», и идеи всей толстовской публицистики восьмидесятых — девяностых годов дали содержание миросозерцанию Нехлюдова. Образ мыслей Нехлюдова, в сущности своей, совпадает с образом мыслей самого Толстого. И когда речь идет об автобиографизме героя «Воскресения», надо иметь в виду прежде всего это совпадение в сфере идей, а отнюдь не личную подоплеку некоторых ситуаций и эпизодов биографии Нехлюдова. В этом смысле можно, без риска ошибиться, говорить о «перестроившемся» миросозерцании Толстого как прототипе «перестраивающегося» миросозерцания его героя.

Нехлюдов, внутренний мир которого «открыт» автору, а потому и читателю, наделен в романе особой, важной ролью — человека, непосредственно, живо, беспокойным сознанием и обостренным чувством воспринимающего мир внешний. Он оказывается как бы посредником между этим внешним, предметным миром и сознанием читателя. При этом собственное отношение Нехлюдова ко всему тому, что его окружает и входит в сферу его сознания, до предела обострено нравственной ситуацией «перелома», «пересмотра», «перестройки», с которой начинается движение романного сюжета. Истина жизни, которую в результате «перестройки» своего миросозерцания нашел Толстой, становится достоянием читателей «Воскресения» во многом благодаря этому свободному от иллюзий, ясному взгляду Дмитрия Нехлюдова, в душе которого уже «не было больше дающей отдых темноты незнания. Все было ясно». Главное в этом его взгляде — абсолютная, необычная, беспощадная острота видения, восприятия, оценки, лишенная, однако, — при всей своей «личностности», — случайного характера, напротив, освобожденная от какой-либо «случайности». <...>

Пафос «Воскресения» — в трезвом понимании и изображении гибельного, разрушающего действия тюрьмы и каторги, как орудий эксплуататорского государства, на народную нравственность, на человеческое достоинство. <...>

Меньше чем за месяц до начала работы над будущим «Воскресением», 30 ноября 1889 года, Толстой написал: «Жизнь, та форма жизни, которой живем теперь мы, христианские народы, — delenda est, должна быть разрушена, говорил я и буду твердить это до тех пор, пока она будет разрушена. Я умру, может быть, пока она не будет еще разрушена, но я не один, со мной стоят сотни тысяч людей, со мной стоит истина. И она будет разрушена, и очень скоро» (т. 27, с. 534).

Та «форма жизни», которой живут теперь «христианские народы», то есть современный социально-политический строй европейских государств, — должна и будет разрушена потому, что внутренне мертва, потому что изжила себя как форма, всецело построенная на насилии и лжи, внутренней пустоте и призрачности. <...>

«Работа в смешанном» — как определил Толстой процесс писания нового романа — не только не исключила, но, наоборот, потребовала все более глубокого анализа и непрестанного уяснения того, что казалось уясненным. «Воскресение» — лишь часть той гигантской, титанической, ни с чем не сравнимой духовной деятельности, какую являет собою творчество Толстого трех последних десятилетий его жизни, часть неотделимая, без всей этой творческой совокупности не существующая и непонятная. Каждый социально-публицистический трактат, каждое художественное произведение, следовавшие за «Исповедью» и предшествовавшие «Воскресению» или писавшиеся одновременно, представляли собой своеобразную ступень на пути к обобщающему, энциклопедическому роману — роману, который соединил в себе особенности жанров, разрабатывавшихся Толстым в это время: лирическую страстность исповеди, публицистичность трактата, простоту народного рассказа, социально-психологическую детерминированность повести — и не просто соединил, а представил в новом синтезе, новом качестве.

— Л.Н. Кузина, К.И. Тюнькин. Комментарии. Л.Н. Толстой. Воскресение (1983)

Роман Толстого всплыл, как Левиафан, поверх спокойных вод ”Нивы”. Появление этого романа, навлекшее ”анафему” на голову его автора, в конформистском журнале ”Нива” тоже становилось ”признаком времени”. В другое время Маркс, пожалуй, не пошел бы на такой риск. Но он, ”фабрикант читателей”, прекрасно чувствовал настроения своей читательской аудитории и предлагал подписчикам ”Нивы” полузапрещенный роман с большими цензурными изъятиями, которые только увеличивали интерес к ”Воскресению”. Толстой, предвидя цензурные затруднения, в одном из писем к Марксу говорил: ”Пускай цензура выкидывает все, что находит нужным вычеркнуть, а вы печатайте все, что не выкинуто”. <...>

Публикация ”Воскресения” была связана с добрым поступком Толстого. Весь гонорар от издания предназначался в помощь духоборам, вынужденным, как беженцы, покидать родные края. Та рукопись, которую Толстой передал в журнал ”Нива”, тогда еще не предназначалась для печати, потому что не была окончена. Толстой предполагал написать вторую часть ”Воскресения”, где хотел изобразить жизнь переселенцев. В записных книжках Толстого сохранились наброски пейзажей, характеров и мыслей — для романа о переселенцах: ”Чернозем в дождь”, ”май входит в старый лес. Весь низ зелен — таинственность, жуткость” (48, 181). Много было обдумано, кое-что и записано. Однако в силу многих и разных причин ”Воскресение” осталось без продолжения. <...>

Судьба ”Воскресения” была создана эпохой, которую Толстой называл ”концом века”. Самым характерным признаком этой эпохи он считал ”охлаждение любви”: ”При таком переходе от одного века к другому будут всякие бедствия: предательства, обманы, жестокости и войны, и по причине беззакония охладеет любовь” (36, 231).

Слова эти могут служить определением внутреннего смысла той исторической темы, которую развивал Толстой в ”Воскресении”. Силой, способной победить ”холод” и ”охлаждение любви”, была, как утверждал Толстой, ”духовная революция”.

”Воскресение” — исповедальный роман, в котором воплощены отчаяние и надежды Толстого, и вся смута, переполнявшая его в последние годы жизни. В нем чувствуется ”жгучее пламя хулы на себя”, которое давало себя знать уже в ”Исповеди”. <...>

В дневнике 1901 г. появилась у Толстого никем еще не объясненная запись, которую можно принять за набросок нового сюжета и за признание в своих сомнениях и душевных страданиях, вызванных и романом, и отношением к нему, и всем тем, что называется ”воскресением”. ”Мы все в жизни, — пишет Толстой, — как неуки лошади, обратанные, введенные в хомут и оглобли. Сначала бьешься, хочешь жить для себя, по своей воле — ломаешь хомут, рвешь возжи, постромки, но не уйдешь, умаешься и только тогда успокоишься, когда забудешь о своей воле и подчинишься высшей воле и повезешь” (54, 89).

Следующая запись заключала в себе одну-единственную строку: ”Если буду жив” в излюбленной толстовской криптограмме: ”Е.Б.Ж” (54, 89). Но роман ”Воскресение” так и остался ”неоконченным”.

— Э. Г. Бабаев. Судьба «Воскресения». (Первые отклики газетной и журнальной критики в России) (1991)


Воскресение [Содержание, оглавление, критика] // Л. Н. Толстой. Собрание сочинений в 22 томах. М.: Художественная литература, 1983. Т. 13.
© Электронная публикация — РВБ, 2002—2024. Версия 3.0 от 28 февраля 2017 г.