11
Войдя в первую комнату, обставленную койками, на которых лежали раненые, и пропитанную этим тяжелым, отвратительно-ужасным госпитальным запахом, они встретили двух сестер милосердия, выходивших им навстречу.
Одна женщина, лет пятидесяти, с черными глазами и строгим выражением лица, несла бинты и корпию и отдавала приказания молодому мальчику, фельдшеру, который шел за ней; другая, весьма хорошенькая девушка, лет двадцати, с бледным и нежным белокурым личиком, как-то особенно мило-беспомощно смотревшим из-под белого чепчика, обкладывавшего ей лицо, шла, руки в карманах передника, потупившись, подле старшей и, казалось, боялась отставать от нее.
Козельцов обратился к ним с вопросом, не знают ли они, где Марцов, которому вчера оторвало ногу.
— Это, кажется, П. полка? — спросила старшая.— Что, он вам родственник?
— Нет-с, товарищ.
— Гм! Проводите их,— сказала она молодой сестре, по-французски,— вот сюда,— а сама подошла с фельдшером к раненому.
— Пойдем же, что ты смотришь! — сказал Козельцов Володе, который, подняв брови, с каким-то страдальческим выражением, не мог оторваться — смотрел на раненых.— Пойдем же.
Володя пошел с братом, но все продолжая оглядываться и бессознательно повторяя:
— Ах, боже мой! Ах, боже мой!
— Верно, он недавно здесь? — спросила сестра у Козельцова, указывая на Володю, который, ахая и вздыхая, шел за ними по коридору.
— Только что приехал.
Хорошенькая сестра посмотрела на Володю и вдруг заплакала.
— Боже мой, боже мой! Когда это все кончится! — сказала она с отчаянием в голосе.
Они вошли в офицерскую палату. Марцов лежал навзничь, закинув жилистые, обнаженные до локтей руки за голову и с выражением на желтом лице человека, который стиснул зубы, чтобы не кричать от боли. Целая нога была в чулке высунута из-под одеяла, и видно было, как он на ней судорожно перебирает пальцами.
— Ну что, как вам? — спросила сестра, своими тоненькими, нежными пальцами, на одном из которых, Володя заметил, было золотое колечко, поднимая его немного плешивую голову и поправляя подушку.— Вот ваши товарищи пришли вас проведать.
— Разумеется, больно,— сердито сказал он.— Оставьте, мне хорошо! — И пальцы в чулке зашевелились еще быстрее.— Здравствуйте! Как вас зовут, извините? — сказал он, обращаясь к Козельцову.— Ах, да, виноват, тут все забудешь,— сказал он, когда тот сказал ему свою фамилию.— Ведь мы с тобой вместе жили,— прибавил он без всякого выражения удовольствия, вопросительно глядя на Володю.
— Это мой брат, нынче приехал из Петербурга.
— Гм! А я-то вот и полный выслужил,— сказал он, морщась.— Ах, как больно!.. Да уж лучше бы конец скорее.
Он вздернул ногу и, промычав что-то, закрыл лицо руками.
— Его надо оставить,— шепотом сказала сестра, со слезами на глазах,— уж он очень плох.
Братья еще на Северной решили идти вместе на пятый бастион; но, выходя из Николаевской батареи, они как будто условились не подвергаться напрасно опасности и, ничего не говоря об этом предмете, решили идти каждому порознь.
— Только как ты найдешь, Володя? — сказал старший.— Впрочем, Николаев тебя проводит на Корабельную, а я пойду один и завтра у тебя буду.
Больше ничего не было сказано в это последнее прощанье между двумя братьями.