XXXIV
Было уже десять часов вечера, и в гостиной села Аржаного Сипягин, его жена и Калломейцев играли в карты, когда вошедший лакей доложил о приезде какого-то незнакомца, г. Паклина, который желал видеть Бориса Андреича по самонужнейшему и важнейшему делу.
— Так поздно! — удивилась Валентина Михайловна.
— Как? — спросил Борис Андреич и наморщил свой красивый нос. — Как ты сказал фамилию этого господина?
— Они сказали: Паклин-с.
— Паклин! — воскликнул Калломейцев. — Прямо деревенское имя. — Паклин... Соломин... De vrais noms ruraux, hein? 1
— И ты говоришь, — продолжал Борис Андреич, обращаясь к лакею всё с тем же наморщенным носом, — что дело его важное, нужное?
— Они говорят-с.
— Гм... Какой-нибудь нищий или интриган. («Или то и другое вместе», — ввернул Калломейцев.) Очень может быть. Попроси его в кабинет. — Борис Андреич
1 Настоящие мужицкие фамилии, а? (франц.).
встал. — Pardon, ma bonne 1. Сыграйте пока в экарте. Или подождите меня... я скоро вернусь.
— Nous causerons... allez! 2 — промолвил Калломейцев.
Когда Сипягин вошел к себе в кабинет и увидал мизерную, тщедушную фигурку Паклина, смиренно прижавшуюся в простенок между камином и дверью, им овладело то истинно министерское чувство высокомерной жалости и гадливого снисхождения, которое столь свойственно петербургскому сановному люду. «Господи! Какая несчастная пигалица! — подумал он, — да еще, кажется, хромает!»
— Садитесь, — промолвил он громко, пуская в ход свои благосклоннейшие баритонные ноты, приятно подергивая назад закинутой головкой и садясь прежде гостя. — Вы, я полагаю, устали с дороги; садитесь и объяснитесь: какое такое важное дело привело вас ко мне столь поздно?
— Я, ваше превосходительство, — начал Паклин, осторожно опускаясь на кресло, — позволил себе явиться к вам...
— Погодите, погодите, — перебил его Сипягин. — Я вас вижу не в первый раз. Я никогда не забываю ни одного лица, с которым мне случилось встретиться; я помню всё. А... а... а... Собственно... где я вас встретил?
— Вы, ваше превосходительство, не ошибаетесь. Я имел честь встретиться с вами в Петербурге, у одного человека, который... который с тех пор... к сожалению... возбудил ваше негодование...
Сипягин быстро поднялся с кресла.
— У г-на Нежданова! Я вспоминаю теперь. Уж не от него ли вы приехали?
— Никак нет, ваше превосходительство; напротив... я...
Сипягин снова сел.
— И хорошо сделали. Потому что я в таком случае попросил бы вас немедленно удалиться. Никакого посредника между мною и г-м Неждановым я допустить не могу. Г-н Нежданов нанес мне одно из тех оскорблений, которые не забываются... Я выше мести; но ни о нем я не хочу ничего знать, ни о той девице — впрочем, более развращенной умом, нежели сердцем (эту фразу Сипягин повторял
1 Извини, моя милая (франц.).
2 Мы побеседуем... идите! (франц.).
чуть не в тридцатый раз после бегства Марианны), — которая решилась покинуть кров дома, ее приютившего, чтобы сделаться любовницей безродного проходимца! Довольно с них того, что я их забываю!
При этом последнем слове Сипягин двинул кистью руки прочь от себя, снизу вверх.
— Я забываю их, милостивый государь!
— Ваше превосходительство, я уже доложил вам, что я явился сюда не от их имени; хотя все-таки могу между прочим сообщить вашему превосходительству, что они уже сочетались узами законного брака... («А! всё равно! — подумал Паклин, — я сказал, что совру... вот и соврал. Куда ни шло!»)
Сипягин поерзал затылком по спинке кресла, вправо и влево.
— Это меня нисколько не интересует, милостивый государь. Одним глупым браком на свете больше — вот и всё. Но какое же то самонужнейшее дело, которому я обязан удовольствием вашего посещения?
«А! проклятый директор департамента! — снова подумал Паклин. — Будет тебе ломаться, английская морда!»
— Брат вашей супруги, — промолвил он громко, — г-н Маркелов схвачен мужиками, которых вздумал возмущать, — и сидит взаперти в губернаторском доме.
Сипягин вскочил во второй раз.
— Что... что вы сказали? — залепетал он уж вовсе не министерским баритоном, а так, какою-то гортанной дрянью.
— Я сказал, что ваш зять схвачен и сидит на цепи. Я, как только узнал об этом, взял лошадей и приехал вас предуведомить. Я полагал, что могу оказать этим некоторую услугу и вам и тому несчастному, которого вы можете спасти!
— Очень вам благодарен, — проговорил всё тем же слабым голосом Сипягин — и, с размаху ударив ладонью по колокольчику в виде гриба, наполнил весь дом металлическим звоном стального тембра. — Очень вам благодарен, — повторил он уже более резко, — но знайте: человек, решившийся попрать все законы божеские и человеческие, будь он сто раз мне родственник, в моих глазах не есть несчастный: он — преступник!
Лакей вскочил в кабинет.
— Изволите приказать?
— Карету! Сию минуту карету четверней! Я еду в
город. Филипп и Степан со мною! — Лакей выскочил. — Да, сударь, мой зять есть преступник; и в город еду я не затем, чтобы его спасать! О нет!
— Но, ваше превосходительство...
— Таковы мои правила, милостивый государь; и прошу меня возражениями не утруждать!
Сипягин принялся ходить взад и вперед по кабинету, а Паклин даже глаза вытаращил. «Фу ты, чёрт! — думал он, — да ведь про тебя говорили, что ты либерал?! А ты лев рыкающий!»
Дверь распахнулась — и проворными шагами вошли: сперва Валентина Михайловна, а за нею Калломейцев.
— Что это значит, Борис? Ты велел карету заложить? Ты едешь в город? Что случилось?
Сипягин приблизился к жене — и взял ее за правую руку, между локтем и кистью.
— Il faut vous armer de courage, ma chère 1. Вашего брата арестовали.
— Моего брата? Сережу? за что?
— Он проповедовал мужикам социалистические теории! (Калломейцев слабо взвизгнул.) Да! Он проповедовал им революцию, он пропагандировал! Они его схватили — и выдали. Теперь он сидит... в городе.
— Безумец! Но кто это сказал?..
— Вот господин... господин... как бишь его?.. Господин Конопатин привез эту весть.
Валентина Михайловна взглянула на Паклина. Тот уныло поклонился («А баба какая знатная!» — подумалось ему. Даже в подобные трудные минуты... ах, как был доступен Паклин влиянию женской красоты!)
— И ты хочешь ехать в город — так поздно?
— Я еще застану губернатора на ногах.
— Я всегда предсказывал, что это так должно было кончиться, — вмешался Калломейцев. — Это не могло быть иначе! Но какие славные русские наши мужички! Чудо! Pardon, madame, c’est votre frère! Mais la vérité avant tout! 2
— Неужели ты в самом деле хочешь ехать, Боря? — спросила Валентина Михайловна.
— Я убежден также, — продолжал Калломейцев, —
1 Вам нужно вооружиться мужеством, моя дорогая (франц.).
2 Простите, сударыня, это ваш брат! Но истина прежде всего (франц.).
что и тот, тот учитель, г-н Нежданов, тут же замешан. J’en mettrais ma main au feu 1. Это всё одна шайка! Его не схватили? Вы не знаете?
Сипягин опять двинул кистью руки.
— Не знаю — и не желаю знать! Кстати, — прибавил он, обращаясь к жене, — il paraît, qu’ils sont mariés 2.
— Кто это сказал? Тот же господин? — Валентина Михайловна опять посмотрела на Паклина, но прищурилась на этот раз.
— Да; тот же.
— В таком случае, — подхватил Калломейцев, — он непременно знает, где они. Вы знаете, где они? Знаете, где они? А? А? А? Знаете? — Калломейцев начал шмыгать перед Паклиным, как бы желая преградить ему дорогу, хотя тот и не изъявлял никакого поползновения бежать. — Да говорите же! Отвечайте! А? А? Знаете? Знаете?
— Хоть бы знал-с, — промолвил с досадой Паклин, — в нем желчь наконец шевельнулась и глазки его заблистали, — хоть бы знал-с, вам бы не сказал-с.
— О... о... о... — пробормотал Калломейцев. — Слышите... Слышите! Да этот тоже — этот тоже, должно быть, из их банды!
— Карета готова! — гаркнул вошедший лакей.
Сипягин схватил свою шляпу красивым, бойким жестом; но Валентина Михайловна так настойчиво стала его упрашивать остаться до завтрашнего утра; она представила ему такие убедительные доводы: и ночь-то на дворе, и в городе все будут спать, и он только расстроит свои нервы и простудиться может, — что Сипягин, наконец, согласился с нею; воскликнул:
— Повинуюсь! — и таким же красивым, но уже не бойким жестом поставил шляпу на стол.
— Карету отложить! — скомандовал он лакею, — но завтра ровно в шесть часов утра чтобы она была готова! Слышишь? Ступай! Стой! Экипаж господина... господина гостя отослать! Извозчику заплатить! А? Вы, кажется, что-то говорите, г-н Конопатин? Я возьму вас завтра с собою, г-н Конопатин! Что вы говорите? Я не слышу... Вы ведь пьете водку? Подай водки г-ну Конопатину! Нет? Не пьете? В таком случае... Федор! отведи их в зеленую комнату! Спокойной ночи, г-н Коно...
1 Я готов руку положить в огонь (франц.). Соответствует русскому: Я дам голову на отсечение.
2 говорят, они поженились (франц.).
Паклин вышел, наконец, из терпения.
— Паклин! — завопил он. — Моя фамилия: Паклин!
— Да... да; ну, да это всё равно. Похоже, знаете. Какой у вас, однако, громкий голос при вашей сухощавой комплекции! До завтра, г-н... Паклин... Так я теперь сказал? Siméon, vous viendrez avec nous? 1
— Je crois bien! 2
И Паклина отвели в зеленую комнату. И даже заперли его. Ложась спать, он слышал, как щелкнул ключ в звонком английском замке. Сильно он себя выбранил за свою «гениальную» мысль — и спал очень дурно.
На другое утро рано, в половине шестого, его пришли разбудить. Подали ему кофе; пока он пил — лакей, с пестрым аксельбантом на плече, ждал, держа поднос на руках и переминаясь ногами: «Поспешай, мол, — господа дожидаются». Потом его повели вниз. Карета уже стояла перед домом. Тут же стояла и коляска Калломейцева. Сипягин появился на крыльце, в камлотовой шинели с круглым воротником. Таких шинелей никто уже давно не носил, за исключением одного очень сановного лица, которому Сипягин старался прислуживать и подражать. В важных, официальных случаях он потому и надевал подобную шинель.
Сипягин довольно приветливо раскланялся с Паклиным — и, энергическим движением руки указав ему на карету, попросил его сесть в нее. — Г-н Паклин, вы едете со мною, г-н Паклин! Положите на ко́зла саквояж г-на Паклина! Я везу г-на Паклина, — говорил он, напирая на слово: Паклин! — и на букву а! «Ты, мол, имеешь такое прозвище, да еще обижаешься, когда тебе его иначат? — Так вот же тебе! Кушай! Подавись!» Г-н Паклин! Паклин!! Звучно раздавалось злосчастное имя в свежем утреннем воздухе. Он был так свеж, что заставил вышедшего за Сипягиным Калломейцева несколько раз произнести по-французски: Brrr! brrr! brrr! — и плотнее завернуться в шинель, садясь в свою щегольскую коляску с откинутым верхом. (Бедный его друг, князь Михаил Сербский Обренович, увидев ее, купил себе точно такую же у Бендера... «Vous savez, Binder, le grand carrossier des Champs Elysées?» 3) Из-за полураскрытых ставен
1 Семен, вы поедете с нами? (франц.).
2 Разумеется! (франц.).
3 «Знаете, Бендер, знаменитый каретный мастер с Елисейских полей?» (франц.).
окна в спальне выглядывала, «в чепце, в ночном платочке», Валентина Михайловна.
Сипягин сел, сделал ей ручкой.
— Вам ловко, г-н Паклин? Трогай!
— Je vous recommande mon frère! épargnez-le! 1 — послышался голос Валентины Михайловны.
— Soyez tranquille! 2 — воскликнул Калломейцев, бойко взглянув на нее из-под околыша какой-то им самим сочиненной дорожной фуражки с кокардой... — C’est surtout l’autre qu’il faut pincer! 3
— Трогай! — повторил Сипягин. — Г-н Паклин, вам не холодно? Трогай!
Экипажи покатились.
Первые десять минут и Сипягин и Паклин безмолвствовали. Злополучный Силушка, в своем неказистом пальтишке и помятой фуражке, казался еще мизернее на темно-синем фоне богатой шелковой материи, которою была обита внутренность кареты. Он молча оглядывал и тонкие голубые шторы, быстро взвивавшиеся от одного прикосновения пальца к пружине, и полость из нежнейшей белой бараньей шерсти в ногах, и вделанный спереди ящик красного дерева с выдвижной дощечкой для письма и даже полочкой для книг (Борис Андреич не то что любил, а желал, чтобы другие думали, что он любит работать в карете, подобно Тьеру, во время путешествия). Паклин чувствовал робость. Сипягин раза два взглянул на него через выбритую до лоска щеку и, — с медлительной важностью вынув из бокового кармана серебряную сигарочницу с кудрявым вензелем славянской вязью, — предложил... действительно предложил ему сигару, едва держа ее между вторым и третьим пальцем руки, облеченной в желтую английскую перчатку из собачьей кожи.
— Я не курю, — пробормотал Паклин.
— А! — отвечал Сипягин и сам закурил сигару, которая оказалась превосходнейшей регалией.
— Я должен вам сказать... любезный г-н Паклин, — начал он, вежливо попыхивая и испуская тонкие круглые струйки благовонного дыма... — что я... в сущности... очень вам... благодарен... Я мог показаться... вам вчера... несколько резким... что не в моем... характере (Сипягин с
1 Я вам поручаю своего брата! Пощадите его! (франц.).
2 Будьте покойны! (франц.).
3 Главное, другого-то надо схватить! (франц.).
намерением неправильно рассекал свою речь). Смею вас в этом уверить. Но, г-н Паклин! войдите же и вы в моё... положение (Сипягин перекатил сигару из одного угла рта в другой). Место, которое я занимаю, ставит меня... так сказать... на виду; и вдруг... брат моей жены... компрометирует и себя... и меня таким невероятным образом! А? Г-н Паклин! Вы, может быть, думаете: это — ничего?
— Я этого не думаю, ваше превосходительство.
— Вы не знаете, за что собственно... и где именно его арестовали?
— Слышал я, что в Т... м уезде.
— От кого вы это слышали?
— От... от одного человека.
— Конечно, не от птицы. Но от какого человека?
— От... от одного помощника правителя дел канцелярии губернатора...
— Как его зовут?
— Правителя?
— Нет, помощника!
— Его... его зовут Ульяшевичем. Он очень хороший чиновник, ваше превосходительство. Узнав об этом происшествии, я тотчас поспешил к вам.
— Ну да, ну да! И я повторяю, что весьма вам благодарен. Но какое безумие! Ведь это безумие? а? Г-н Паклин, а?
— Совершенное безумие! — воскликнул Паклин — а у самого по спине теплой змейкой заструился пот. — Это значит, — продолжал он, — не понимать вовсе русского мужика. У г-на Маркелова, сколько я его знаю, сердце очень доброе и благородное; но русского мужика он никогда не понимал (Паклин глянул на Сипягина, который, слегка повернувшись к нему, обдавал его холодным, но не враждебным взором). — Русского мужика даже в бунт можно вовлечь не иначе, как пользуясь его преданностью высшей власти, царскому роду. Должно выдумать какую-нибудь легенду — вспомните Лжедимитрия, — показать какие-нибудь царские знаки на груди, выжженные раскаленными пятаками.
— Да, да, как Пугачев, — перебил Сипягин таким тоном, как будто хотел сказать: «Мы историю еще не забыли... не расписывай!» — и прибавив: — Это безумие! Это безумие! — погрузился в созерцание быстрой струйки дыма, поднимавшейся с конца сигары.
— Ваше превосходительство! — заметил
осмелившийся Паклин, — я сейчас сказал вам, что я не курю... но это неправда — я курю; и сигара ваша так восхитительно пахнет...
— А? Что? что такое? — проговорил Сипягин, как бы просыпаясь; и, не давши Паклину повторить сказанное, чем самым, несомненно, доказал, что очень хорошо слышал его слова, но сделал учащенные вопросы единственно для важности, — подал ему раскрытую сигарочницу.
Паклин осторожно и благодарно закурил.
«Вот, кажется, удобная минута», — подумал он; но Сипягин его предупредил.
— Вы, помнится, говорили мне также, — произнес он небрежным голосом, перерывая самого себя, рассматривая свою сигару, передвигая шляпу с затылка на лоб, — вы говорили... а? вы говорили о том... о том вашем приятеле, который женился на моей... родственнице. Вы их видаете? Они недалеко поселились отсюда?
(«Эге! — подумал Паклин, — Сила, берегись!»)
— Я их видел всего раз, ваше превосходительство! Они живут действительно... не в слишком далеком расстоянии отсюда.
— Вы, конечно, понимаете, — продолжал тем же манером Сипягин, — что я не могу более серьезно интересоваться, как я уже объяснил вам, ни той легкомысленной девицей, ни вашим приятелем. Боже мой! предрассудков у меня нет, но ведь согласитесь: это уже из рук вон. Глупо, знаете. Впрочем, я полагаю, их соединила более политика... (политика!! — повторил он и пожал плечами) — чем какое-либо иное чувство.
— И я так полагаю, ваше превосходительство!
— Да, г-н Нежданов был совсем красный. Отдаю ему справедливость: он своих мнений не скрывал.
— Нежданов, — рискнул Паклин, — быть может, увлекался; но сердце в нем...
— Доброе, — подхватил Сипягин, — конечно... конечно, как у Маркелова. У всех у них сердца добрые. Вероятно, и он участвовал; и будет тоже завлечен... Придется еще заступаться за него!
Паклин сложил руки перед грудью.
— Ах, да, да, ваше превосходительство! Окажите ему ваше покровительство! Право... он стоит... стоит вашего участия.
Сипягин хмыкнул.
— Вы полагаете?
— Наконец, если не для него... то для вашей племянницы; для его супруги! («Боже мой! Боже мой! — думал Паклин, — что это я вру!»)
Сипягин прищурился.
— Вы, я вижу, очень преданный друг. Это хорошо; это похвально, молодой человек. Итак, вы говорите, они живут здесь близко?
— Да, ваше превосходительство; в одном большом заведении... — Тут Паклин прикусил себе язык.
— Те, те, те, те... у Соломина! Вот где! Впрочем, я это знал; мне это сказывали, мне говорили... Да. (Г-н Сипягин нисколько этого не знал и никто об этом ему не говорил; но, вспомнив посещение Соломина, ночные их свидания, он запустил эту удочку... И Паклин разом пошел на нее.)
— Коли вы это знаете... — начал он и вторично прикусил язык. Но уже было поздно... По одному взгляду, брошенному на него Сипягиным, он понял, что тот всё время играл с ним, как кошка с мышью.
— Впрочем, ваше превосходительство, — залепетал было несчастный, — я должен сказать, что собственно ничего не знаю...
— Да я вас не расспрашиваю, помилуйте! Что вы?! За кого вы меня и себя принимаете? — надменно промолвил Сипягин и немедленно ушел в свою министерскую высь.
А Паклин снова почувствовал себя мизерным, маленьким, пойманным... До того мгновения он, куря, клал свою сигару в угол рта, не обращенный к Сипягину, и пускал дым тихонько, в сторону; тут он совсем ее вынул изо рта и совсем перестал курить.
«Боже мой! — внутренно простонал он, а горячий пот обильнее прежнего заструился по его членам. — Что это я сделал! Я выдал всё и всех... Меня одурачили, меня подкупили хорошей сигарой!!. Я доносчик... и как теперь помочь беде! Господи!»
Помочь беде было невозможно. Сипягин начал засыпать достойно, важно, тоже как министр, завернувшись в свою «степенную» шинель... К тому же и четверти часа не прошло, как оба экипажа остановились перед губернаторским домом.