Хабаровский резидент

ЛАДНО, ЛАДОНЬ

ЧЕТВЕРТЫЙ ПУТЬ

РЕМИНГТОН УВЛЕКАЕТСЯ ФОЛКНЕРОМ
Фокусы Юл Айтна.

---

Оживленный разговор перешел в странную беседу. Под липами на тротуаре зазвучали дикие слова: подпольный ЦК, листовки, программа, бомбы, револьверы, пулеметы. И наконец было сказано слово "выдал". "Подлец". Страшный разговор кончился символическим мордобоем. Друг не поверил в предательство друга. Что-то его заставило вывернуть ситуацию наоборот.

Улитин объяснил ситуацию Азефа. Мало того. Улитин заявил, что ситуацию Азефа устроила и вдохновила Елена Каган. Улитин знал, конечно, что Елена – давно жена Храмова-Рабиновича, но сделал вид, что не знает.

Рабинович-Храмов побелел.

– Но у вас нет никаких доказательств. Чем вы можете доказать? Это говорит озлобленность. Я не знаю, что тут нужно. Третейский суд, что ли. Он был мой друг!

– Он был мой друг задолго до того, как вы его узнали, а потом друг моих друзей, которых он хотел подвести под расстрел, а потом уж ваш друг. Я об этом молчал 20 лет.

Жертва еврейской солидарности?

---

Почему он жив? Почему у него целы все ребра и все суставы? Почему ему не ломали суставы и не перебивали ребра? Почему его не душили руки ежовского виртухая и он не харкал кровью и не терял сознание? Почему его не скручивали, не избивали и не бросали голым на цементный пол? ПОЧЕМУ ОН НЕ БЫЛ В КАРЦЕРЕ? Почему он так быстро раскололся? Почему он не отстаивал свои убеждения? Он ведь так любит свои убеждения. Свои, но не чужие. Почему он переложил все это на чужие плечи? А он читал книги – прочел 200 книг из библиотеки Бутырской тюрьмы – и давал показания. В конечном счете он выгадал и поступил правильно, но почему?

Зачем он остался жив, когда для красоты легенды нужно, чтобы он умер?

По поводу убеждений.

Но котируется только антисоветчина. "Доктор Живаго" – это не "Война и мир". Это больше, чем "Война и мир". Это "Интеллигенция и революция". Это "Россия и революция". Высокомерье – это сила отталкивания. Только в стихах воевать. Рукописи уничтожены. Литературно-уголовной ценности не представляет. Поэт и царь. Лермонтов и император Николай. Имена не те. Подписи нет. Текст нерусский. Кто смог бы прочитать? Она не Брэт Эшли, я не Джейк, он не Майкл, да и Билла не было, и уж конечно не было Ромеро. Какая ж это "Фиеста"? Все есть. Все было. В чьем-то воображении – да. Лучшие люди России на новом этапе.

---

В сквере против ЦК партии за Политехническим музеем стоит черный крест на черном полумесяце. Памятник гренадерам, падшим под Плевной в 1877 году. На черном чугуне золотые буквы – цитата из Евангелия от Иоанна:

– БОЛЬШИ СЕЯ ЛЮБВЕ НИКТОЖЕ ИМАТЬ, ДАКТО ДУШУ СВОЮ ПОЛОЖИТ ЗА ДРУГИ СВОЯ.

Вот тут мы и встретились. Через 23 года. 5 сентября 1961 года – первая и последняя встреча. Начнем с конца. Последнее, что он позволил себе сказать, звучало так:

– Как много гадости в человеке, было и есть в каждом, но я рад, что во мне меньше.

Повернулся и зашагал оскорбленной походкой. Ему вдогонку раздался хохот. Мне было весело. Я торжествовал. Курносый фюрер получил щелчок по носу. А он такие вещи ужасно не любит.

Предпоследняя тирада:

– Значит, Иван Шатилов ни для кого не существует? А Иван Шатилов существует!

Это было в ответ на ту часть разговора, которая касалась Стромынской Мадонны:

– Ты считаешь гробокопательством и то, что я напишу ей записку?

– Я думаю, скорей всего она просто не ответит.

Пауза. А перед этим был разговор. Он сказал:

– Я был влюблен в нее.

Последовал неожиданный вопрос:

– Ты был с ней близок?

Я на это ответил:

– На такие вопросы не отвечаю.

Холодный ветер в августе. Он предлагал еще только одну встречу – в более теплой обстановке.

---

Ветер дул действительно жутко холодный. Поговорим только о Ней. Он хочет знать все, что я о ней знаю. Я предложил обратиться к первоисточнику. Он может встретиться с ней сам. Адрес? Могу ли продиктовать по телефону? Зачем по телефону, я могу сейчас дать. Разве он забыл дорогу? Могу дать и телефон. Почему бы нет? Он записал.

Мазур погиб в войну. Сухов погиб на фронте. В Сталинграде живет кто-то другой. Насколько ему известно. Он никогда потом ни с кем не встречался. Стромынская Мадонна писала ему, но не все доходило. Он ее не видел 23 года. Какая она? Правда, что она тяжело больна? Правда ли, что у нее туберкулез? Кто муж? Не ифлиец? Какой у нее вид? Часто ли мы встречаемся? Она хорошо живет? В той же комнате. Две дочери или одна? О Нине почему-то не спросил. Таню Чичканову не помнит. Первая встреча в "Новом мире" произвела такое хорошее впечатление и на него и на девочек. Было столько домашних радостей. Он рассказывал жене и дочки рассказывали. Такое теплое чувство. А письмо сбило с курса. Письмо очень не понравилось. Над письмом он долго голову ломал. Теперь требует объяснений. Он считает, что кто-то оказал влияние. В этой связи было сказано:

– Соврал!

Ну вот, я так и знал: сначала на ты, а через 5 минут уже "врешь". Хмель дружбы и похмелье фамильярности. Откуда же больше и ждать? Он пояснил свою мысль:

– Тебе хочется видеть, но ты . . .

Слово "боишься" сказано не было. Что-то еще было насчет "врешь", на что последовала холодная вежливость:

– Я такого разговора не поддерживаю.

Нужно было просто послать к ЧБ, но это значило переходить на его язык. Неужели это единственное, что остановило желание его видеть?

---

Он отбыл 5 лет. Он был осужден на вечную ссылку. Он много пережил. Он переживал 20 лет. Но он все тот же. Так это же как раз и может быть основанием для других. Он считает правильным решение не поддерживать дружбы. Он так и считает? А какие у него основания? Неужели есть? Неужели в самом деле? Условно. "Если" и так и далее. Но он не ожидал такого. В "Новом мире" его так приветливо окликнули. Были рады его видеть. Он не проявлял инициативы. Он не чувствует себя виноватым перед кем бы то ни было. Глупо его обвинять в чем-то. Речь идет о той же фразе, которую он вдруг впервые за 20 лет услышал от собеседника:

– Вы очень быстро раскололись. Как поленышки!

Эмоциональный контекст: а я, дурак, держался до конца и именно из-за этого пострадал больше всех.

Задело.

Ссылка кончилась в 1954 году. Реабилитирован в 1956 году. Ни слова о семье. Ни слова о Москве. Что-то невразумительное о прописке. Было множество наивных вопросов, из-за них собеседник забывал задать свои более существенные вопросы. Интерес и не должен поддерживаться. На этом стояла и будет стоять беседа с хабаровским резидентом. Но хабаровский резидент был когда-то друг. Но бывший друг может многое прояснить из того, что до сих пор подернуто туманом. Но главное – то – не интересоваться. Конечно, очень интересно, НО.

А он спрашивал, не стеснялся. Был вопрос о 51-м годе. Конкретизации не потребовалась. Мрачный хохот последовал за вопросом хабаровского резидента:

– Ты, значит, хотел, чтобы я получил 25 лет?

– Хотел ли я? Я был уверен в этом. Иначе чем бы объяснить 25 вопросов майора ГБ Портнова в 1952 году.

---

"Хабаровский резидент" нужен в чистом виде, и первый читатель для него – хабаровский резидент. Но для него нужно все. Значит, не в чистом виде?

В московских интеллектуальных кругах уже давно сложилось убеждение что поэт Коган – это второй Павлик Морозов. В каких это кругах? – настороженно спрашивает хабаровский резидент. Следует неопределенное пояснение.

ш – Ты встречался с женой Павла Когана?

у – У него их было три, и ни с одной я не встречался.

ш – А кто твои друзья сейчас? Я не прошу фамилий, но кто?

у – Поэты, театральные критики, художники, журналисты, актеры. Есть даже один министр.

ш – А ты почему всем не рассказал, как только вышел и узнал? А ты почему его не убил?

Ах вон что. Я же был должен еще и это сделать?

у – Всем было известно.

ш – Я бы его убил.

Я посмотрел в лицо собеседнику. Верю. Убил бы. Чужими руками.

ш – Перед нами он выдал другую группу, и всех расстреляли. Я тоже ожидал расстрела.

у – Я тоже.

Обо всем этом впервые рассказал такой Якубович, тогдашний начальник Управления НКВД по Москве и Московской области. Это он арестовывал Блюхера и Кальнина. Он появился в тюремной камере через год после этих расстрелов.

---

Это был следующий заход. Палачи казнили палачей. Герлин уже погиб.

Почему в квартире поэта Когана на Ленинградском шоссе мы видели голубую фуражку НКВД? А вся квартира оплачивалась НКВД. Дядя жены был работником НКВД. А следователь Рацкис, который вел дело группы Шатилова, Мазура, Сухова, контрреволюционной организации "Ленинская народная партия" и слежку в ИФЛИ – сначала предполагался и планировался арест в гостинице "Москва", но потом решили последить еще месяц – был приятелем поэта Когана. Через него он устроил себе две командировки в лагеря Карельской области и в район Архангельска с той же специальной целью. Ситуация Азефа окончательно прояснилась.

Мертвые сраму не имут, но смердят страшно. Но живые остались и помнят. Как жаль, что не все расстреляны. Тогда бы никто не смог испортить законченную биографию русского советского поэта. Остались документы в лубянских архивах. Финансовая сторона предприятия всегда требует письменной документации. На папках – надпись "Хранить вечно". По поводу личного опыта индивидуального бессмертия – чисто философский вопрос.

Так погиб в глазах потомков великий русский поэт Павел Коган. Выпьем цинандали. Сухое вино в память о мокром деле. Вдруг хабаровский резидент спросил:

ш – А ты не еврей?

Я расхохотался. Наконец-то стало весело.

у – Что ж ты раньше, 23 года тому назад не требовал анкетных данных по национальному вопросу?

А ты стал антисемит?

ш – Почему именно из евреев вербовались самые добросовестные палачи сталинского режима?

Тут наступила пауза. Он закурил "Казбек". Я закурил "Памир".

---

на том, чтобы уместиться на газетном развороте. Максимум 18 000 слов. У Олдриджа в новом романе 400 000 слов или 1000 страниц, а "Спэктейтор" советует из выброшенных по сокращении страниц сделать новую книгу "К вопросу о политическом положении в Египте". А вы делаете ту же ошибку. Некоторый просвет может появиться с книгой "Удар": тут впервые сделана попытка непосредственного разговора с читателем. Нет, я не еврей. Я падишах. Но, увы, тут еще долго предстоит знакомиться друг с другом.

Павел Улитин поддержал хабаровского резидента в нужном направлении. Он хороший человек. Никто плохо не думает о контрреволюционной антисталинской организации под названием "Ленинская народная партия". Все вспоминают с удовольствием. А хотя бы потому, что целью было возвратиться к ленинским принципам развития мировой революции. И не все друзья от него отвернулись. Очередь за Стромынской Мадонной. Но он же сам к ней не идет. В каких кругах на прощальном обеде так тепло всех нас вспоминали? В кругах Ванькиной Джиоконды. Она избегает встреч наедине. Павел Улитин предпочитает встречи в нейтральном месте.

В свете высоких материй и низших центров на практике очень полезно звучат слова Фолкнера в Стокгольме и голос Липпмана из Нью-Йорка. Автандил Константинович все еще не директор. Юрий Владимирович – все тот же главный переводчик из ВИНИТИ. Извините, я отвлекся.

Он привык уничтожать рукописи. За 20 лет успела выработаться такая привычка. Он не верит в главную ошибку Троцкого. Но вместе с тем от своего нового знакомого требует заполнения анкетных данных. Твоя программа? Твои политические убеждения? Твоя цель в жизни? И еще 25 пунктов.

ш – А ты не член партии?

у – Какой?

ш – КПСС.

Я улыбнулся и промолчал. Формулировка спецколлегии повторяет тезисы доклада Хрущева о культе личности. 23 года назад за это расстреливали. А он рвется в борьбу. А он вступает в КПСС.

– Я отвечу письменно.

– Нет, письменно не надо.

– Почему не надо? Я отвечу письменно.

---

Конкретнее. Вербует ли он единомышленников или не вербует? Вербует. Но сам вступает в КПСС. Карьера беллетриста и оратора его не вдохновляет. Он видит много гадости в человечестве и горит желанием испытывать удовольствие от борьбы. Он – в пару с Дон-Кихотом с Площади Свердлова. С Шепиловым ему не по пути. Он не ходит в Сандуны. Он не встречается с троцкистом. Павла Улитина он готов не считать отступником, если он примет участие в борьбе. Но 1000 раз была права Стромынская Мадонна в разговоре у Кропоткинской.

Пациент воскрес, история продолжается.

Слово "обыватель" действует на общих основаниях с диа-матом. Уничтожительное впечатление. Как просто смешать человека с дерьмом. Но он любит учить. Он привык исправлять ошибки. Да, он сам страдает от своих ошибок. А теперь расплачиваются дети. Две дочери и сын 5 лет. Какой замечательный сын. Но обидных вещей он и тут услышал немало. Хотя, по его словам, высокомерие напускной позиции против Гренадеров под Плевной исчезло. Он надеется "сколупнуть" "шелуху" и все "наносное" и "напускное" с Павла Улитина, чтобы открыть ему самому того чистого, того великолепного, того настоящего, того прежнего и молодого Павла Улитина, который оставил такое светлое впечатление в его жизни.

Да, идея еврейского отечества у поэта Когана была поставлена на практическую основу. Ну как не вспомнить слова жены Азефа: "Эх, милый, если бы я была мальчишкой, я бы еще не то сделала!"

Встреча на скамейке скверика у Кропоткинской за 10 дней до ареста никогда не забудется. Она убеждала, она молила, она советовала, она предостерегала, она просила. И вдруг выясняется:

– Я бы должен тогда сам пойти и все рассказать. Чепуховое дело. И никто бы не пострадал. И ничего бы не было.

---

ш – А почему ты не раскололся?

Вот это вопрос. Значит, я должен был расколоться и сразу же всех вас, гадов, выдать? Так-таки мой долг был такой? Ну и ну.

А он почти гордо:

– Я сразу оценил обстановку. Им все известно.

у – Но вы бы хоть для видимости хоть немного бы посопротивлялись, ведь некрасиво же так!

ш – Им все было известно.

у – У них не было юридических доказательств.

ш – В те времена юридические доказательства не требовались.

у – Как же, вас же судил все-таки суд, а не ОСО.

ш – Все равно.

Пауза.

Он:

– И ты бы не пострадал так. Зачем было себя истязать? Нужно было трезво посмотреть и расколоться.

Тут Павел Улитин не выдержал и в лицо Ивану Шатилову заговорил о себе в третьем лице:

– Павел Улитин тогда был таким человеком, которого можно было забить до смерти, но расколоть – нельзя. Вот так.

Мы опять возвратились на шестой этаж в комнату 104.

---

Хабаровский резидент упражняется в применении метафор:

– Ты мне напоминаешь картину, на которой лежит много слоев краски и их надо соскоблить, чтобы увидеть первоначальное полотно.

Вот пожалуйста. Не успел повеселеть, как тут же и обнаглел. Дружба еще не возвратилась, а уже прет амикошонство. И все это по-товарищески. От чистого сердца. От душевной простоты. Без вывертов. Без напускного. Ну что с ним будешь делать? Но как ему дать понять?

Я покачал головой и тихо произнес:

– Горькое похмелье фамильярности.

– Да никакой фамильярности нет! Чего ты на себя напускаешь!

Вот.

Идеальный герой оказался простаком. Обаятельный злодей был разоблачен как подлец самой идейной марки. Так вот в чем дело. Так вот как это все получилось. А простак опять мне дает советы:

– Подумай!

Подумаю. А то чем мне еще заниматься, как не подумать. Для того и пишется "Хабаровский резидент".

Публикуется впервые.