Адольф Аврусин

Это сердце
стучит так громко,
с такой тревогой
за судьбы равных
(а равными
оно считает
всех).

Революционер!
Еще не время,
еще не время
складывать голову.
Будут новые революции,
твой опыт бесценен.

Художник,
взбунтуйся!
Перечеркни фотографии будней —
ищи основу.
В полотнах
          красок
и философий
нужда большая.

Каменщик
с руками в наростах раствора,
скульптор,
перепачканный гипсом,
доярка,
сливающая в бидоны
серебряное молоко, —
за вас тревожась,
стучит сердце.

Мое сердце
не принадлежит мне,
а кому —
не знаю.
Может, оно у лайки,
не стучащее,
горячо умершее;

может, оно у бандита,
под пулями уходящего
в смертельную тайгу;
может, оно прибито
стрелой к дереву.

Или подарил его девушке,
с которой заговорить не решаюсь.
В груди тесно двум сердцам,
она ловит мои взгляды,
чтобы отдать
свое сердце мне.

Мое сердце и со мной
и не со мной.

Оно озаряет
карточный стол
и не позволяет
молчать рукам;

оно вытягивает
на бульваре ноги
и оскорбляет
не пожелавшую
заинтересоваться мной.

Сердце воина,
сердце труса;
сердце евнуха,
сердце любовника.

Всем нужно сердце,
на всех должно
хватить его.

Когда обвинят
в бессердечности —
усмехнитесь.

Мы-то знаем,
где оно!

Нарисую домишку
с голубою трубою,
с золотою каймою
на трубе голубой,

на окошки повешу
занавески из тюля,
из причудливой ткани
с кружевною каймой.

На обед приготовлю
суп с куриною ножкой,
похлебаю немножко
мельхиоровой ложкой,

а потом дорисую
в три ступеньки крылечко,
нарисую в окошке
три герани и кошку.

Дом готов, все на славу,
выйду в свет — танцплощадку,
подберу друга жизни,
заживем с ней вдвоем.

Заведу для расчетов
по хозяйству тетрадку
и к обители счастья
неспеша поплывем.

Порция постели,
порция обеда,
порция чистого белья.
Как же можно без милой,
жить без милой нельзя.

Легким ветром
пролетел сон звонкий.
Алое утро.

Распахивают километры
дали
ногам беспокойным.
Ветер попутный.

Смирный булыжник
машет
пылью вдогонку —
на счастье!

Из-под небесной шапки
руку навстречу
лес тянет.

Рюкзак бормочет тощий,
зовет в гости
кусок хлеба.

Штаны по иголке
скучают,
одна подметка случайно
цела.

Шагаю.

Ночью легким ветром
прилетит сон звонкий.

Назавтра опять
шагать.

Волга просится в меня
голосами волн,
забытой
и вновь вспомнившейся
первой бурей
с первым страхом
и первой преодоленной паникой.

Волга просится в меня
ленивым покачиванием поплавка
на невсамделишных волнышах.

Одноглазые бакены
с нервным тиком,
подвыпившие берега;
стыдливые островки,
прикрывающие тиной наготу песка.

Из воды торчит
Затопленная белокожая колокольня
с кровяными ссадинами кирпича.

Маленькая девочка входит в воду.
У нее солнечная спина,
радующая глаз.

Подсмотри рано утром —
мраморная Ассоль
окунается в розовые паруса волн.

К вечеру
возвращаются к причалам лодки.
Гребцы
медленно бредут по домам.

Через город к реке
провожает воздух
мелодии танцев.

Волга просится в меня
голосами волн.

Город на ночь
надевает пижаму
с полосками уличных огней.

Ползет троллейбус,
шаря поверху
в поисках дороги.

Ветер
в лоб наповал,
по лицу, наотмашь.

Люди
    спешат
          по домам.

Процеженный лесом
снег
лежит у корней.

Не хочется
уезжать в Москву,
впрочем...
если раскрасить асфальты
хотя бы в семь цветов...
или вырезать на спутнике
сердце,
пронзенное стрелой.

Мудрею.
Становлюсь дремучей.

Все острей желания,
все глубже прячу их.