С певца Пихатия до той поры не сдернет,
Пока последний поп в последний раз не <------>!
И что же! нет тебя меж нами, милый друг!
И даже — верить ли? — ты ныне свой досуг
Меж недостойными безумно убиваешь,
В купальне — без штанов — с утра ты заседаешь;
Кругом тебя сидят нагие шулера,
Пред вами водки штоф, селедка и икра.
Вы пьете, плещетесь и пьете вновь до рвоты!
40Какие слышатся меж вами анекдоты!
Какой у вас идет постыдный разговор!
И если наконец вмешаешься ты в спор,
То подкрепляешь речь не доводом ученым,
А <-------------> и потрясаешь оным!
Какое зрелище! Но будущность твоя
Еще ужаснее… Так, вижу, вижу я:
В газетной комнате, за «Северной пчелою»,
С разбухшим животом, с отвислою губою,
Среди обжорливых и вялых стариков,
50Тупых политиков и битых игроков
Сидишь ты, то икнешь, то поглядишь сонливо…
«Эй, Вася! трубочку!» — проговоришь лениво…
И тычет в рот тебе он мокрым янтарем,
Не обтерев его прилично обшлагом.
Куря и нюхая, потея и вздыхая,
Вечерней трапезы уныло выжидая,
То в карты взглянешь ты задорным игрокам,
То Петербург ругнешь, за что не знаешь сам…
А там, поужинав, залезешь в колымагу,
60И повезут домой две клячи холостягу,—
Домой, где всюду пыль, нечистота и мрак,
И бродит между книг хозяином прусак,
И счастие еще, когда не встретит грубо
Пришельца позднего из Аглицкого клуба
Лихая бабища — ни девка, ни жена…
Что ж тут хорошего? Ужели не страшна,
О друг наш Лонгинов, такая перспектива?
Опомнись, воротись! Разумно и счастливо
Ты с нами заживешь, как прежде жили мы.
70Здесь бойко действуют кипучие умы:
Прославлен Мухортов отыскиваньем торфа,
Из Вены выгнали барона Мейендорфа,