АЛЕКСАНДР РОСЛАВЛЕВ

1883—1920

А. Рославлев
А. Рославлев

Александр Степанович Рославлев, родом из Коломны, голодную молодость проведший в ночлежках, писал мрачные стихи, но в литературной памяти остался скорее как фигура юмористическая. Замечательный фельетон К. Чуковского «Третий сорт» (1907) с эпиграфом «Третий сорт ничуть не хуже первого! — Из одного объявления» начинался: «— И я! и я! — тоненьким голосом кричал рыжий, пускаясь за ним вслед. — И я! и я! — Этот рыжий... был, несомненно, Александр Рославлев, автор сборника “В башне”. Он бежал за Валерием Брюсовым и кричал ему: — И я! и я! “И я, как ты, в оцепененье /Слежу в веках земную ось...”. Из дальнейшего оказывается, что Брюсов “расшатал чеку” земной оси, а Рославлев помогал ему в этом странном занятии...», и т. д. Действительно, Рославлев был несомненным эпигоном Брюсова, перенимал его приемы, гиперболизировал их до размашистой яркости и откликался ими сперва на взрыв революции 1905 г. («Красные песни». Ялта, 1906), потом на отчаяние реакции («В башне». СПб., 1907; «Карусели». СПб., 1910). При всем том не следует забывать и едких слов «третий сорт ничуть не хуже первого»: лучшим стихам Рославлева никак нельзя отказать в силе и мрачной выразительности. Выпустив итоговый сборник стихов «Цевница» (СПб., 1912), Рославлев перешел преимущественно на малопритязательную прозу.

НИЩИЙ

В смеющейся, пестрой, весенней толпе
Столкнулся я с нищим,
Жестоко над ним подшутила судьба,
По локоть отрезавши руки;
Он кивнул головой и сказал: —
Подайте безрукому, —
Я не могу убивать...

<1908—1909>

ИДИЛЛИЯ

Когда под ножом гильотины
Зацветут все земные слова,
И зажжется о счастья слеза,
Лишь брызнут святые рубины
И, как плод, упадет голова, —
Палач, погляди мне в глаза,
Чтоб вечером призраком ясным
Появилась на блюде она —
Безгласная в соусе красном
Рядом с доброй бутылкой вина.

<1908—1909>

380

БУКВЫ

Мы серые буквы, нас в ящике много,
Живем мы темно.
Вы славите дьявола, славите Бога,
А нам все равно,

Умелые руки берут нас проворно,
И вашим словам,
Слепые, немые, всегда мы покорны,
Не страшно ли вам?

Быть может, не надо ни слез, ни проклятий,
Ни огненных мук?
Не смерть ли на все наложила печати?
Не замкнут ли круг?

Века за веками вы шли на вершины,
Пытая умы,
Но разве не слышите смеха машины,
Покорной, как мы?

Вам снятся свободные белые птицы,
Любовь и венки.
Но холод и ужас от каждой страницы,
От каждой строки.

<1908—1909>

ТЮРЕМНАЯ

Горе-дерево шумело,
Беспросветное росло,
Мимо птица-смерть летела,
На суку корявом села,
Клювом чистила крыло.
Подавись ты, судьба,
Жизнью краденой, —
Ждут меня два столба
С перекладиной.

Занимался день ненастный,
Безутешно слезы лил.
Кто ты, плотничек несчастный,
Горе-дерево срубил?
Подавись ты, судьба,
Жизнью краденой, —
Ждут меня два столба
С перекладиной.

381

Я искал душе простора...
Здравствуй, ветер, здравствуй, брат,
За моря лети, за горы,
Всем скажи, что воля скоро,
И быстрее мчись назад.
Подавись ты, судьба,
Жизнью краденой, —
Ждут меня два столба
С перекладиной.

Что ж, палач, стоишь да мнешься?
Коль взялся, так начинай!
Ветер, ветер, как вернешься,
Приголубь и укачай.
Подавись ты, судьба,
Жизнью краденой, —
Ждут меня два столба
С перекладиной.

Быть зиме, так быть и лету —
Мне не первому висеть,
Много мыкался по свету
И недаром песню эту
Научился в тюрьмах петь.
Подавись ты, судьба,
Жизнью краденой, —
Ждут меня два столба
С перекладиной.

<1908—1909>

382

Воспроизводится по изданию: Русская поэзия «серебряного века». 1890–1917. Антология. Москва: «Наука», 1993.
© Электронная публикация — РВБ, 2017–2024. Версия 2.1 от 29 апреля 2019 г.