НИКОЛАЙ ШИПИЛОВ

Снегу намело, как в Новый Год.
Утром дворник матом снег покрыл.
Рыжеусый вислоухий кот
По-собачьи на крыльце завыл.
Оставляя первые следы
На снегов девичьей простыне
Яшка-дворник, вечно пьяный в дым,
От стены качается к стене.

Что ж, пора за дело и скорей —
Навести ревизию в казне,
В мыслях развести вчерашний клей,
В памяти скрепить обрывки дней.
Все похожи — клей один с другим,
Без боязни спутать их и смять...
Те круги войдут вон в те круги,
А их сегодня ровно тридцать пять.

Милая прекрасная пора
Золотым сеченьем дней легла,
Белое сияние утра
Юными надеждами зажгла.
Кто я там, на будущем кругу?
Кто я там, стоящий у руля?
Сам перед собой всегда в долгу,
А долг мой — это вечных три рубля.

Не маляр, не плотник, не гусляр,
Не поэт, но, что всего больней,
Я сегодня, вроде, юбиляр,
Вспомни, мой товарищ, обо мне!
Я сегодня, вроде, юбиляр,
Мне в подарок выпал первый снег,
А гитара спрятана в футляр,
И голоса лежат струна к струне.

Ох уж, эти виды из окна!
Окна не застыли и на треть,
Даже площадь Красная видна,
Если хорошенько потереть.
Помаячив от стены к стене,
Прихватив капусты в погребке,
Посчитавши мелочь в кулаке,
Яшка направляется ко мне.

В нашем доме, где дети, коты и старушки
Во дворе дотемна прожигали житьё,
Жили двое в служебке: дурак и дурнушка,
И любили: она — никого, он — ее.

Он ей пот утирал потемневшим платочком,
А она хохотала с метлою в руках.
Их жалели старушки, жалели — и точка.
В тот момент забывая о своих дураках.

Я носил им тайком свои детские книжки,
Я грозил кулаком тем, кто их обижал,
Все равно им рога подставляли мальчишки,
Когда старый фотограф к нам во двор приезжал.

Я по свету бродил. Часто был я без света,
Мне любимые люди ловушки плели.
Кто меня породил? Я считаю, что ветер
Самых дальних краев, самой милой земли.

И упал я, сгорел, словно синяя стружка
От огромной болванки с названьем «народ»,
И несут меня двое — дурак и дурнушка,
Утирая друг другу платочками пот.

Иван, Сергей да Николай — всё рядовые —
Бойцы-окопники, кирзовая нога, —
Им выпадают все осадки годовые:
Дожди свинцовые да красные снега.

А на пулеметы — неохота им была,
    Да все равно пехота-пехотурушка пошла...
    Вот она, родная, врукопашную пошла.
    Стоило ль родиться для такого ремесла?

Иван, Сергей да Николай — еще живые, —
Смеясь над жизнью непонятною штабной,
Свои сто граммов выпивают фронтовые
Перед атакою решительной ночной.

Дотов злые соты. Пуля жалит, как пчела.
    Но все равно пехота-пехотурушка пошла...
    Вот она, родная, на «Ура!» вперед пошла.
    Стоило ль родиться для такого ремесла?

Иван, Сергей да Николай давно устали —
Ведь не из стали же они, не из брони! —
То вспомнят запахи карболки госпитальной,
То деревень своих дрожащие огни.

А во чистом поле ни лощинки, ни угла,
    Но все равно лавиной ярость львиная пошла,
    Вот она лавиною невинная пошла...
    И во чистом поле подчистую полегла.

Друг мой Ванька, Ванька Жуков,
Мне сегодня грустно жутко,
Даже некому не в шутку
Написать десяток фраз.
Я не знаю, что случилось,
Жизнь, как «мессер», задымилась,
Сделай божескую милость,
Приезжай ко мне сейчас!

Я куплю крючок и лески,
Леденцов и в цирк билеты,
Золоченые орехи
И зеленый сундучок,
Мы поедем по железке
На другой конец планеты
И на прошлые огрехи
Плюнем мы через плечо.

Пусть придут из райсобеса
Секретарь и участковый —
Где же им понять, повесам,
Чудакам, городовым:
Пусть я не имею веса,
Пусть я в жизни бестолковый,
Но тебя не дам в обиду
Я ни мертвым, ни живым.

А пока писать кончаю,
До свиданья, друг Ванюшка.
Я ночую у подружки —
Ей мешает верхний свет.
Мне сейчас бы рюмку чаю
Или лучше водки кружку,
И любимую игрушку —
Пачку крепких сигарет.

В этом тихом коридоре
Тишины — на полшага.
Это наша территория
А далее — врага.
За стеной собачий холод,
За спиной собачий вой
Нивы сжаты, рощи голы —
Не придумать ничего.

Мне хозяюшка постелит
В коридоре у стены.
У нее на всю неделю
Постояльцы учтены.
А хозяюшка-старушка
Перекрестит горстью рот,
Выпьет кружку — и на пушку
Разговорами берет.

Ой, хозяюшка-хозяйка,
Не скажу — а ты пойми:
Если в этом мире зябко,
Так ведь это ж — общий мир.
Слышишь-чуешь: треплет ветер
Красный флаг на сельсовете,
Так оставь расспросы эти,
Лучше денежку возьми.

Тихо маясь в глаукоме,
Не советуй мне стократ
Поменять в райисполкоме
Слово «рай» на слово «ад».
И вообще: умри, слепая!
Дай ночлежнику покой!
Нет и мне средь зрячих пая —
Я и сам давно слепой.

В этом тихом коридоре
Я прилягу, где велят.
Это наша территория —
Моя и кобеля.
А хозяюшка-старуха
За стеной застонет глухо,
И летит январским пухом
Снег на русские поля.

Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя.
То как зверь она завоет,
То заплачет как дитя.
Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей,
Выпьем с горя! Где же кружка?
Сердцу станет веселей...

Я эмигрант в своей Отчизне,
День, год, и десять лет, и двести.
Жизнь все причудливей, капризней
К цели летит, а я на месте.

Вещи — портфель, да две котомки.
Вещие сны ночами дразнят.
Я — эмигрант, со станом тонким
Ты мне и Родина, и праздник.

Как нас крутила, как вертела
Жизнь от притона до вертепа —
Два потерявших силу тела,
Двух эмигрантов из совдепа!

Окна чужих домов манили,
Стены чужих домов не грели.
Но мы себе не изменили,
Шли мы, гребли к заветной цели.

Господи, не дай меня в трату,
Милой отчизны эмигранта.
Но на ветрах сезонных стынет
Глас вопиющего в пустыне...

По площадям, по узеньким проулкам,
В очередях встречаю я ее.
Ее шаги звучат уже не гулко,
Ее походка старость выдает.
Она смешна, когда начнет резвиться,
Она страшна, когда обнажена,
Но силе удивится, как девица,
Бессилью удивится, как жена.

Ее покой такой, что не завидуй,
Ее победы бедами грозят.
Она смеется — только не для виду,
А не смеяться ей уже нельзя.
Она поет, когда бывает туго,
Когда полощут валерьянкой рот,
Когда другие ищут пятый угол,
Она струной звенит, она поет.

Но все короче, глуше, все надсадней,
Дыханье брать становится трудней,
Все чаще тянет в сельский палисадник,
Где мальвы цвет склонялся бы над ней,
И стала бы она совсем простою,
Легко дыша под старою ветлой,
И пели б ветры в струнах травостоя
По-русски чисто, грустно и светло.

То жизнь моя, бесценная подачка
Далеких предков, чей затерян след,
То жизнь моя, бесцельная раскачка —
Пока качаюсь, глядь, а цели нет.
Она исчезла в грубости хотений,
С больной любовью, с жалостью слепой,
Смешалась и мелькнула смутной тенью,
Как старый сторож у дверей сельпо.

Никого не пощадила эта осень,
Даже солнце не в ту сторону упало.
Вот и листья расползаются, как гости
После бала, после бала, после бала.

Эти двое в темнокрасном
Взялись за руки напрасно:
Ветер дунет посильней, и все пропало.
А этот в желтом одинокий
Всем бросается под ноги —
Ищет счастья после бала, после бала.

А один совсем зеленый,
Бурным танцем запаленный,
Не поймет, куда летит — куда попало...
И у самой двери рая
Не поймет, что умирает:
Как же можно после бала, после бала?

Никого не пощадила эта осень,
Листопад идет, как шторм в сто тысяч баллов,
И как раны ножевые на асфальте неживые
Пятна пепла после бала, после бала.