МЫ ПРОВОДИЛИ ВЕЧЕР НА ДАЧЕ...

Мы проводили вечер на даче у княгини Д.

Разговор коснулся как-то до m-me de Staël1). Барон Д. на дурном французском языке очень дурно рассказал известный анекдот: вопрос ее Бонапарту, кого почитает он первою женщиною в свете, и забавный его ответ: «Ту, которая народила более детей» («Celle qui a fait le plus d’enfants»).

— Какая славная эпиграмма! — заметил один из гостей.

— И поделом ей!— сказала одна дама.— Как можно так неловко напрашиваться на комплименты?

— А мне так кажется, — сказал Сорохтин, дремавший в гамбсовых креслах, — мне так кажется, что ни m-me de Staël не думала о мадригале, ни Наполеон об эпиграмме. Одна сделала вопрос из единого любопытства, очень понятного; а Наполеон буквально выразил настоящее свое мнение. Но вы не верите простодушию гениев.

Гости начали спорить, а Сорохтин задремал опять.

— Однако в самом деле, — сказала хозяйка, — кого почитаете вы первою женщиною в свете?

— Берегитесь: вы напрашиваетесь на комплименты...

— Нет, шутки в сторону...


1) госпожи де Сталь (франц.).

516

Тут пошли толки: иные называли m-me de Staël, другие Орлеанскую деву, третьи Елисавету, английскую королеву, m-me de Maintenon, m-me Roland и проч. ...1)

Молодой человек, стоявший у камина (потому что в Петербурге камин никогда не лишнее), в первый раз вмешался в разговор.

— Для меня, — сказал он, — женщина самая удивительная — Клеопатра.

— Клеопатра? — сказали гости, — да, конечно... однако почему ж?

— Есть черта в ее жизни, которая так врезалась в мое воображение, что не могу взглянуть почти ни на одну женщину, чтоб тотчас не подумать о Клеопатре.

— Что ж это за черта? — спросила хозяйка, — расскажите.

— Не могу; мудрено рассказать.

— А что? разве неблагопристойно?

— Да, как почти все, что живо рисует ужасные нравы древности.

— Ах! расскажите, расскажите.

— Ах, нет, не рассказывайте, — прервала Вольская, вдова по разводу, опустив чопорно огненные свои глаза.

— Полноте, — вскричала хозяйка с нетерпением. — Qui est-ce donc que l’on trompe ici?2) Вчера мы смотрели «Anthony» 3), a вон там у меня на камине валяется «La Physiologie du mariage»4). Неблагопристойно! Нашли чем нас пугать! Перестаньте нас морочить, Алексей Иваныч! Вы не журналист. Расскажите просто, что знаете про Клеопатру, однако... будьте благопристойны, если можно...

Все засмеялись.

— Ей-богу, — сказал молодой человек, — я робею: я стал стыдлив, как ценсура. Ну, так и быть...


1) госпожу де Ментенон, госпожу Ролан (франц.).

2) Кого здесь обманывают? (франц.),

3) «Антони» (франц.).

4) «Физиология брака» (франц.).

517

Надобно знать, что в числе латинских историков есть некто Аврелий Виктор, о котором, вероятно, вы никогда не слыхивали.

— Aurelius Victor? — прервал Вершнев, который учился некогда у езуитов, — Аврелий Виктор, писатель четвертого столетия. Сочинения его приписываются Корнелию Непоту и даже Светонию; он написал книгу de Viris illustribus — о знаменитых мужах города Рима, знаю...

— Точно так, — продолжал Алексей Иваныч, — книжонка его довольно ничтожна, но в ней находится то сказание о Клеопатре, которое так меня поразило. И, что замечательно, в этом месте сухой и скучный Аврелий Виктор силою выражения равняется Тациту: Наес tantae libidinis fuit ut saepe prostiterit; tantae pulchritudinis ut multi noctem illius morte emerint... 1)

— Прекрасно! — воскликнул Вершнев. — Это напоминает мне Саллюстия — помните? Tantae...

— Что же это, господа? — сказала хозяйка, — уж вы изволите разговаривать по-латыни! Как это для нас весело! Скажите, что значит ваша латинская фраза?

— Дело в том, что Клеопатра торговала своею красотою, и что многие купили ее ночи ценою своей жизни...

— Какой ужас! — сказали дамы,— что же вы тут нашли удивительного?

— Как что? Кажется мне, Клеопатра была не пошлая кокетка и ценила себя не дешево. Я предлагал ** сделать из этого поэму, он было и начал, да бросил.

— И хорошо сделал.

— Что ж из этого хотел он извлечь? Какая тут главная идея — не помните ли?

— Он начинает описанием пиршества в садах царицы египетской.


1) Она отличалась такой похотливостью, что часто торговала собой; такой красотой, что многие покупали ее ночь ценою смерти... (лат.).

518

Темная, знойная ночь объемлет африканское небо; Александрия заснула; ее стогны утихли, дома померкли. Дальний Фарос горит уединенно в ее широкой пристани, как лампада в изголовье спящей красавицы.

Светлы и шумны чертоги Птоломеевы: Клеопатра угощает своих друзей; стол обставлен костяными ложами; триста юношей служат гостям, триста дев разносят им амфоры, полные греческих вин; триста черных евнухов надзирают над ними безмолвно.

Порфирная колоннада, открытая с юга и севера, ожидает дуновения Эвра; но воздух недвижим — огненные языки светильников горят недвижно; дым курильниц возносится прямо недвижною струею; море, как зеркало, лежит недвижно у розовых ступеней полукруглого крыльца. Сторожевые сфинксы в нем отразили свои золоченые когти и гранитные хвосты... только звуки кифары и флейты потрясают огни, воздух и море.

Вдруг царица задумалась и грустно поникла дивною головою; светлый пир омрачился ее грустию, как солнце омрачается облаком.

О чем она грустит?

Зачем печаль ее гнетет?
Чего еще недостает
Египта древнего царице?
В своей блистательной столице,
Толпой рабов охранена,
Спокойно властвует она.
Покорны ей земные боги,
Полны чудес ее чертоги.

519

Горит ли африканский день,
Свежеет ли ночная тень,
Всечасно роскошь и искусства
Ей тешат дремлющие чувства,
Все земли, волны всех морей
Как дань несут наряды ей,
Она беспечно их меняет,
То в блеске яхонтов сияет,
То избирает тирских жен
Покров и пурпурный хитон,
То по водам седого Нила
Под тенью пышного ветрила
В своей триреме золотой
Плывет Кипридою младой.
Всечасно пред ее глазами
Пиры сменяются пирами,
И кто постиг в душе своей
Все таинства ее ночей?..

Вотще! в ней сердце томно страждет,
Оно утех безвестных жаждет —
Утомлена, пресыщена,
Больна бесчувствием она...

Клеопатра пробуждается от задумчивости.

И пир утих и будто дремлет,
Но вновь она чело подъемлет,
Надменный взор ее горит,
Она с улыбкой говорит:
В моей любви для вас блаженство?
Внемлите ж вы моим словам;
Могу забыть я неравенство,
Возможно, счастье будет вам.
Я вызываю — кто приступит?
Свои я ночи продаю,
Скажите, кто меж вами купит
Ценою жизни ночь мою?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

520

— Этот предмет должно бы доставить маркизе Жорж Занд, такой же бесстыднице, как и ваша Клеопатра. Она ваш египетский анекдот переделала бы на нынешние нравы.

— Невозможно. Не было бы никакого правдоподобия. Этот анекдот совершенно древний. Таковой торг нынче несбыточен, как сооружение пирамид.

— Отчего же несбыточен? Неужто между нынешними женщинами не найдется ни одной, которая захотела бы испытать на самом деле справедливость того, что твердят ей поминутно: что любовь ее была бы дороже им жизни.

— Положим, это и любопытно было бы узнать. Но каким образом можно сделать это ученое испытание? Клеопатра имела всевозможные способы заставить должников своих расплатиться. А мы? Конечно: ведь нельзя же такие условия написать на гербовой бумаге и засвидетельствовать в Гражданской палате.

— Можно в таком случае положиться на честное слово.

— Как это?

— Женщина может взять с любовника его честное слово, что на другой день он застрелится.

— А он на другой день уедет в чужие края, а она останется в дурах.

— Да, если он согласится остаться навек бесчестным в глазах той, которую любит. Да и самое условие неужели так тяжело? Разве жизнь уж такое сокровище, что ее ценою жаль и счастия купить? Посудите сами: первый шалун, которого я презираю, скажет обо мне слово, которое не может мне повредить никаким образом, и я подставляю лоб под его пулю, — я не имею права отказать в этом удовольствии первому забияке, которому вздумается испытать мое хладнокровие. И я стану трусить, когда дело идет о моем блаженстве? Что жизнь, если она отравлена унынием, пустыми желаниями! И что в ней, когда наслаждения ее истощены?

— Неужели вы в состоянии заключить такое условие?..

521

В эту минуту Вольская, которая во все время сидела молча, опустив глаза, быстро устремила их на Алексея Иваныча.

— Я про себя не говорю. Но человек, истинно влюбленный, конечно не усумнится ни на одну минуту...

— Как! даже для такой женщины, которая бы вас не любила? (А та, которая согласилась бы на ваше предложение, уж, верно, б вас не любила.) Одна мысль о таком зверстве должна уничтожить самую безумную страсть...

— Нет, я в ее согласии видел бы одну только пылкость воображения. А что касается до взаимной любви... то я ее не требую: если я люблю, какое тебе дело?..

— Перестаньте — бог знает, что вы говорите. — Так вот чего вы не хотели рассказать —

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Молодая графиня К., кругленькая дурнушка, постаралась придать важное выраженье своему носу, похожему на луковицу, воткнутую в репу, и сказала:

— Есть и нынче женщины, которые ценят себя подороже...

Муж ее, польский граф, женившийся по расчету (говорят, ошибочному), потупил глаза и выпил свою чашку чаю.

— Что вы под этим разумеете, графиня? — спросил молодой человек, с трудом удерживая улыбку.

— Я разумею, — отвечала графиня К., — что женщина, которая уважает себя, которая уважает... — Тут она запуталась; Вершнев подоспел ей на помощь.

— Вы думаете, что женщина, которая себя уважает, не хочет смерти грешнику — не так ли?

Разговор переменился.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Алексей Иваныч сел подле Вольской, наклонился, будто рассматривал ее работу, и сказал ей вполголоса: — Что вы думаете об условии Клеопатры?

Вольская молчала. Алексей Иваныч повторил свой вопрос.

— Что вам сказать? И нынче иная женщина дорого себя ценит. Но мужчины девятнадцатого столетия

522

слишком хладнокровны, благоразумны, чтоб заключить такие условия.

— Вы думаете, — сказал Алексей Иваныч голосом, вдруг изменившимся, — вы думаете, что в наше время, в Петербурге, здесь, найдется женщина, которая будет иметь довольно гордости, довольно силы душевной, чтоб предписать любовнику условия Клеопатры?..

— Думаю, даже уверена.

— Вы не обманываете меня? Подумайте, это было бы слишком жестоко, более жестоко, нежели самое условие...

Вольская взглянула на него огненными пронзительными глазами и произнесла твердым голосом: Нет.

Алексей Иваныч встал и тотчас исчез.


Воспроизводится по изданию: А. С. Пушкин. Собрание сочинений в 10 томах. М.: ГИХЛ, 1959—1962. Том 5. Романы, повести.
© Электронная публикация — РВБ, 2000—2024. Версия 6.0 от 1 декабря 2019 г.