22 октября 1889. Петербург
22 октября.
Многоуважаемый Александр Николаевич.
Откликнитесь, пожалуйста, и обнадежьте нас. Ведь скоро уж первую книжку 1881 года надо печатать. Крепко надеется на Вас редакция, да как-то было бы даже неестественно не Вами начинать год. Столько уж лет так повелось — ужели возможны исключения? Ежели Вы не намерены допускать таковых, то, пожалуйста, уведомьте, как, когда и через кого получить. Весьма обрадуете1.
Когда я писал в Париже коллоквиум двух мальчиков2, то думал посвятить его Вам для постановки на домашнем детском театре в день ангела (я именно около этого времени писал); но без разрешения Вашего не хотел это сделать, а испрашивать таковое — далеко было. Но ведь Вы не обиделись бы — не правда ли?
Я все письма получаю с упреками, зачем стал мрачно писать. Это меня радует, что начинают чувствовать. А кабы разодрало с верхнего конца до нижнего — и того было бы лучше. Настоящее бы теперь время такую трагедию написать, чтобы после первого акта у зрителей аневризм сделался, а по окончании пьесы все сердца бы лопнули. Истинно Вам говорю: несчастные люди мы, дожившие до этой страшной эпохи.
Жму Вашу руку и с нетерпением ожидаю ответа.
Весь Ваш
М. Салтыков.
Видел в Париже Тургенева и хотел писать статью под названием: «Кто истинно счастливый человек?», но больно уж коротко выходит: Тургенев. Соблюдает все правила общежития, как-то: встречаясь с незнакомой женщиной (разумеется, дамой) на лестнице, поклонится (не бойся! не< >), встречаясь с знакомой дамой на улице, не поклонится (может быть, она к любовнику идет и не желает, чтобы ее узнали) и т. д. Слегка пописывает, слегка < >, ездит в посольство, но не прочь поддерживать сношения и с рефюжье3. Одним словом, умирать не надо. И Вы увидите, всех он
переживет, и когда Виардо последние деньги из него высосет, то примет звание наставника при будущем наследнике престола. Вот-то озлится Достоевский!