1047. Н. К. МИХАЙЛОВСКОМУ
29 июня 1884. Сиверская
29 июня.
Многоуважаемый Николай Константинович.
Очень жалею, что Вы не решаетесь позвать к себе Гаспера. Дело это интересует Вас столько же, сколько и меня. Тем не менее я вместе с сим пишу к Гасперу и прошу его известить меня, в каком положении дела, и даже приехать ко мне для объяснений 1. Самое неприятное тут то, что разговору об деле всего на десять минут, а между тем поезда так устроены, что придется валандаться с Гаспером 6—7 часов. Ну да впрочем, это уж в последний раз.
Я все-таки не уверен, что Кр<аевский> не уворует. И что всего неприятнее — это то, что придется его обличать. Я просил Гаевского, чтоб он наблюл за этим делом и предотвратил скандал; но сколько я ни пишу по этому поводу писем, ответа не получаю 2. Богатство, в глазах многих людей, имеет особое обаяние, и если даже оно сопряжено с воровством, то и тогда ему прощается. Вот почему Краевского знают за вора и все-таки жмут ему руки. Даже у Некрасова был этот культ богатства. Он смеялся над Краевским, но уважал его.
Я полагаю, что поселиться Вам в Твери все-таки будет удобнее, нежели остаться в Любани, и я не думаю, чтоб тут могли встретиться препятствия. Ведь надо же где-нибудь жить. Я совершенно не знаю Новгорода, но думаю, что и там все-таки лучше, чем в Любани. В Любани, мне кажется, и жилья настоящего нет. Впрочем, я сужу как старик и притом больной. Я даже теперь не могу наверное сказать, чем разыграется для меня нынешнее прелестное лето, проведенное на даче, за которую заплачено 1000 рублей.
Я очень рад, что Вы собираетесь работать, хотя, конечно, это для Вас будет трудно. Сужу по себе: с тех пор как у меня душу запечатали 3, нет ни охоты, ни повода работать. Вся суть заключалась в непрерываемом общении с читателем. Для русского литературного деятеля это, покаместь, единственная подстрекающая сила. Антонович — недюжинный человек, а стушевался, будучи лишен этого общения.
А надежд на восстановление общения очень мало. Так мало, что я и не думаю об нем. Если найдется возможность, буду кой-что кропать, а не то так и ухну в Лету без разговоров. Ужасно как нелестно быть свидетелем своей собственной смерти и пережить ее.
Прощайте, будьте здоровы. Ежели что узнаю от Гаспера до 4 июля, то дам Вам знать. В противном случае, сделаю расчет (ежели таковой будет) и поручу ему доставить деньги Людмиле Николаевне.
Искренно Вам преданный
М. Салтыков.
Если что напишется, не знаю, где и печатать. Ежели в «Русской мысли» — противно в Москву ходить. Ежели в «Вестнике Европы» — Стас<юлевич> ломаться будет. Совсем несносное положение. Посоветуйте. Ведь, в сущности, писать все-таки надо. Не умирать же заживо.