1093. Н. А. БЕЛОГОЛОВОМУ
10 ноября 1884. Петербург
10 ноября.
Многоуважаемый Николай Андреевич.
Хотя Вы не упоминаете о получении моего письма, но думаю, что в настоящее время оно уже Вами получено 1. Благодарю Вас за поздравление меня с ангелом 2, но ныне я уже ангелам не праздную и потому, вместо вчерашнего дня, позвал к себе Лихачевых, Унковских и Соколовых (Н. И. с женою) обедать — сегодня. Это все едино, ведь и по субботам есть можно.
Жемчужникова, о смерти которого Вы меня извещаете, я совсем не знал 3. Я вообще не симпатизирую
Жемчужниковым — всей породе. Они как-то окаменели на Кузьме Пруткове, которого, в сущности, теперь и читать нельзя. На днях был у меня Алексей Жемчужников (старший из братьев), а так как в это же самое время пришел и Н. И. Соколов, с намерением меня выстукать, то Жемчужников, по-видимому, обиделся и ушел. Но все время у него на лице мелькало что-то острое. Согласитесь, что ужасно тяжело видеть шестидесятипятилетнего старика, который вместо до свидания, говорит: до свишвеция. Это уж порода такая, которая ничего не забывает и ничему не научается. Я никогда не мог равнодушно видеть, как Горбунов (тоже за 60 перевалило) передразнивает квартальных и проч. Все мне казалось: ведь у него есть дети, — что они могут подумать об отце, который дряхлым и пьяным голосом, одной ногой в могиле, продолжает коленца откалывать.
Вчера вышла здесь переписка Тургенева (цена 2 р. 50 к.), которая, наверное, наделает шуму. «Новое время» уже начинает полегоньку подругивать, а со временем, конечно, и в азарт войдет 4. Завтра выйдет «Литературный сборник», в котором, между прочим, три главы из романа Толстого и три сказки — мои. Две из них Вы, вероятно, читали; третья — новая, и, по-моему, лучшая 5. Непременно выпишите обе книги, — это Вас развлечет; если хотите, поручите мне.
О житье нашем могу сказать одно: тяжело. Я собственно до такой степени ослаб, что ни за что приняться не могу. И тем не менее, должен писать, потому что образ жизни переменить трудно, а средства уже не те, что прежде. Да и писать в своем месте ходчее было. Вот я в ноябрьской книжке «В<естника> Е<вропы>» крошечку написал, а стоило мне это громадного труда. Для декабрьской книжки тоже чуть-чуть побольше написал, а вышло даже несуразно 6. Самое лучшее и пристойное было бы совсем не писать, да, видно, так уж до гробовой доски и останусь литературным колодником. Вот прочтете письма Тургенева, — увидите, ка́к литературные бара́ живут. Таков же и Толстой. Говорит о вселюбви, а у самого 30 т. р. доходу. Живет для показу в каморке и шьет себе сапоги, а в передней — лакей в белом галстуке. Это не я, дескать, а жена. А Михайловскому, Скабичевскому и иным есть нечего. Особливо последнему. Обиднее всего то, что ни Некрасов, ни Тургенев ни обола Литературному фонду не оставили, а от Толстого и ждать нечего.
Жаль Надсона: юноша талантливый и хороший, а должен умереть. Где тут справедливость? И если б не Давыдова (жена виолончелиста), которая достала для него где-то денег, то он и на юг не попал бы, а так и изныл бы где-нибудь на Песках.
Печальная участь литературных тружеников. Как ни легкомыслен Плещеев, а все-таки подумать страшно, что человек за 60 лет вынужден быть литературным поденщиком. А Владимир Жемчужников на розы все состояние ухлопывает! Где же тут равномерность?
До свидания. Передайте от меня и от жены сердечный привет многоуважаемой Софье Петровне. Крепко жму Вашу руку.
М. Салтыков.
От Елисеевых получил 8 ноября телеграмму за подписью Nadejdinskaia 7.