Говорят, из Блоя Апшина,
Из семейства Минтотаури,
Без помехи крал, разбойничал
Под защитой брони кованной.
Он добром наполнил горницу,
Словно хан, казной— поборами.
Гоготур сильнее Апшины,
С ним и Апшина не справится, —
Он мизинцем бросит Апшину
Через скалы островерхие.
Говорил царь слова крепкие:
«Гоготур мне стоит тысячи,
Он один зерно отборное
Среди тысячи дружинников».
Мощью дышит он чрезмерною,
Как волна размывчивый песок,

Гонит он бесчисленных врагов,
А в бою Гоготур, как смерть, велик
И, как смертный час, суров и строг.
На врагов он наводит страх,
Словно ангел смерти Азраил.
Опрокинет он врагов отряд,
Как теченье лодку утлую.
Ах, щадят, должно быть, воина
Херувимы— покровители!
Сколько раз его упрашивал
Царь: «Иди ко мне на царский двор», —
Неизменно отвечал герой:
«Царь, в долине мне ‹не› дышится,
Горный ветер мне лицо свежит.
Сердце плачет, словно женщина,
Хлеб здесь — камень и вода горька.
Вся в огне душа заклятая!
На уста печать положена,
И недугом тело схвачено».
Гоготуру так мучительно,
Что не слышен здесь войны рожок.
На исходе и кончается
Ароматное двухвесенье,
Но сидит он дома в праздности,
Землю пашет и работает.
Говорит, не миновать войны,
А теперь пора косе гулять.
То, что добыто разбоями,
Никогда не тешит досыта,
И никто не помнит в Пшавии
Громовых раскатов голоса,
Чтобы он прямым разбойником
На дороге стал кому— нибудь.
Он возьмет чинару рослую,
На плечо положит запросто
И, попыхивая трубкою,
Восвояси возвращается;
И домой приходит в сумерки,
К очагу садится дымному,
Чтоб развлечься, понемножечку
Длинный свой чубук потягивает,
Иногда бандуру пробует,
Быстро щиплет струны пальцами,

Иногда горланит песенку —
Лишь бы притолка не рухнула,
Иногда ногою топает —
Вся окрестность с ним приплясывает.

Есть старинная пословица:
Коль дерзка бывает женщина
И на ветер сердце бросила,
Ум от страсти улетучится.
Говорит слова бесстыжие,
Одурелая и шалая,
Все покроет мужним именем,
Ни о чем другом не думает.
Пусть у мужа совесть, как ночь, черна,
Пусть он смело грабит проезжий люд,
Лишь бы только он мечом владел
И держал ружье в руках,
Лишь бы он жену сумел одеть
В платье шелковое красное.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

К Гоготуру пристает жена:
«Для чего тебе осиный стан —
Чтобы вечно раскорякою
Дома дрыхнуть, как горячечный?
Для чего тебе стальной убор,
Меч проклятый, без зазубринки,
Заповедной кровью смоченный,
Истреблять людей приученный?
Посмотри, слеза обидная
Каплет с губ суровых лезвия!
Вспомни о разбойном промысле
И промысли жизнь счастливую,
Поруби ты кистам головы,
На хевсуров наложи оброк, —
Говорят люди, конь Апшины
Чепраком покрыт серебряным».
«Что ты мелешь, баба глупая,
Без понятья, необдуманно!

Если делать тебе нечего,
Ты бы мне о том поведала.
Сразу жизнь мне опостылеет,
Если буду сыт чужим добром.
Ты не суй свой нос, безродная,
В дело честное булатное.
Твое дело веретенное,
Веретенное— чулочное.
Лишь тогда увидит шашка свет,
Если близко, близко вражий меч.
Не звучал еще в долине царский рог:
«Эй, пшавелы, нас сжимает враг!
Собирайся, верный мой народ,
Люди прочные, военные.
Пусть ведет дружину Гоготур,
Он еще довольно моложав».
А до этого я красную росу
Запрещаю моему мечу.
Уж не я ли на боку лежал
В дни кромешные, татарские!
Я врага приветил издали,
Как жирафа тигр, приветливо...
Изрубил я в битве девять мечей,
А десятым бел— костяной кинжал.
Если ты не ведьма чарая,
Что ты хочешь, злоязычница?»
«Я скажу тебе, бессовестный:
Ты в семье обуза тяжкая,
На какую не потребуют
Спины битые, татарские,
Из войны ты много выгоды
Вынес, кроме ран полученных?
Коли сыт ты добрым именем,
Ну и лопай свои подвиги».
Гоготур— герой печалится,
Меч рукой тихонько трогает,
И корой лафани нежною
Крепко стан свой перепоясывает.
Перекинул щит через левое,
А на правое плечо взял пищаль свою,
Словно дерево огромное,
На подъем чрезмерно трудную,
И жене своей ответил так:

«Ходоком всю землю выхожу.
Я сказал и это сделаю:
Не кручинься, быть по— твоему».
И пошел обратно к родичам,
Говорит, смеется в бороду.

О ту пору о весеннюю,
Как фиалка заневестилась,
Как нагорьями зелеными
Гор окружность закурчавилась;
Снег в ложбинах стаял пятнами,
И земля набухла влагою;
К зеленям прозрачным тянутся
Бычьи и оленьи головы;
Дуры— птицы свистом— щебетом
Гомонят сильнее прежнего;
Как Арагва черно— талая
Воет, роется и прядает,
И с ресниц дремоту стряхивают
Пробужденные окрестности;
Воду впитывают трещины,
Тает лед на горной скатерти, —
Из— за церковки Копальской — вдруг —
Человек, как глыба, кряжистый.
Он ползет, как тяжкий оползень,
Лицо каменное, хмурое,
А другой — с горы спускается,
Он поет, и ржет гора в ответ,
Он коня слегка подбадривает.
Кулики пищат болотные,
Статный конь под ним приплясывает,
Словно чует победителя,
А с черкески красной свесилась
Дашна, солнцем упоенная.
Гоготура видит Апшина
И смеется тихо в бороду,
Вскачь пустился, переводит дух
И ругается невежливо,
Далеко кремневка Апшины
Заиграла острым лучиком...

«Дай мне, пшав, оружье бранное,
С неуклюжего меч валится,
Прямодушен храбрый Апшина:
Не таится, не подкрадывается.
Что глядишь ты вопросительно:
Говорит с тобою Апшина.
А не то, гляди, потребую
У меча службу горячую».
Гоготур решил: попробую
Показаться жалким Апшине.
Любопытно, что он сделает —
Пожалеет ли, помилует
Или втопчет в пыль дорожную.
«Что ты, брат мой, заговариваешься,
Я не женщина беременная,
И меня мать в люди вывела,
Не в навозной куче нянчила.
Почему ты хочешь, Апшина,
Снять с меня оружье бранное?
Или в Бога ты не веруешь!
Стыд мне застит солнце милое,
Люди скажут мне: кикимора,
Быть тебе в лепешку сплющенным.
Ты побойся бога, Апшина.
Брат, зачем тебе мой черный стыд,
Сбить папаху, пустить по миру
И позор скормить молве людской?
Человек ты видный, с именем,
А со мной враждуешь попусту.
Не снимай с меня стальной убор —
Так и быть, начнем речь бранную!»
«Пшав, довольно я замешкался;
Подавай меч, не улещивай.
Подавай кремневку крепкую:
У меня пускай погреется.
За неделю пути горного
Даже очи обезлюдели.
Подавай убранство бранное,
А не то изволь песок лизать,
И трепать Арагве каменной
На порогах твои косточки».
Дал он меч ему, кремневку дал.
А последним дал щит выпуклый.

До уздечки добирается
Нежный родич, чадо милое,
Понукает коня Апшина.
Конь глотнул, как птица воздуха.
Гоготур— герой не выдержал.
Зароптал, преобразился весь.
«Ты звенишь моим оружием —
Или стыд тебя гнушается,
За дела твои бесстыжие
На каменьях мозг твой высушить!»
Вот Гоготур распаляется,
Повалил, бьет, треплет Апшину.
Страх ступил на горло Апшине,
Он лежит туго спеленутый,
Гоготур ведет речь умную:
«Ты хорош ездок, да я строптив.
Я просил, а ты был глух и черств,
А теперь твоя кривая шашка мне
Приглянулась, с ней твой Лурджа конь,
С ней твой круглый, твой тяжелый щит:
Зря пыхтел ты под доспехами».
«Пощади!»— взмолился Апшина,
Выплюнул язык расщепленный,
Весь истаял черным-иссиня,
Сохраняя злость дремучую.
«Соблазнился я, запутался,
О тебе слыхал сторонкою,
Думал, ты — ограда ветхая,
Из камней трухлявых хижина;
По заслугам ты захвален, Пшав,
Мощно мышцей ты орудуешь,
Побратаемся, помиримся,
И верни мне звон оружия!
Трудно молвить: слово вяжет стыд;
Брат, верни мне облик воина,
А не то спать уложи навек,
Освежи грудь светлой дашною.
С легким сердцем разве мыслимо
Снять с себя ярмо военное?
На чужих плечах примеривать
Дашну, меч, убранство светлое?
Все равно обезоруженный
Герой смертью покрывается».

«Поумнел ты поздно, Апшина,
Вот когда ты образумился,
Знаешь сам, земля Грузинская,
Вся как есть, врага чурается,
А хотел с меня оружье снять!
Узнаю тебя, безбожника:
Всюду рыскаешь и нюхаешь.
Видно, ты, хвастун бессовестный,
Точно крыса поскребущая
Черноусая на мельнице.
Заикнулся б ты о голоде,
Я б тебя утешил досыта.
Ты на братский меч позарился:
Видно, в Бога ты не веруешь.
Или ты в кувшинах глиняных
Серебро хранишь военное.
Если любишь светлой шашки взмах,
Свист полета, скорость коршуна,
Посмотри, как темен враг числом,
Как он борется, упорствует.
Вдруг тебя облепит тысяча,
Бьют тебя и улюлюкают,
Плечо тает, и ломается
В самом стержне шашка хрупкая,
Запасную шашку вытащи —
Побегут враги косулями.
Ты же дальше их преследуешь,
Волчьим потом обливаешься.
Вот и шашки ты сподобишься,
И папаху свою выслужишь;
А не то ходи в косыночке,
Словно баба неумытая.
Ты встречал людей беспомощных,
Никогда войны не видевших.
Закаленный враг железо ест
И деревья выкорчевывает.
Мне не надо твоего меча,
У меня своих достаточно.
Вот, бери коня, бери доспех,
Иди с миром, по-хорошему,
Да прошу — коль будешь хвастаться
Своей удалью военною —
Мое имя вставить в очередь.

Да поручится хохматский крест
И Копала, драгоценная,
В том, что ты не скроешь истины
О своем ярме и выкупе».
За плечо приподнял воина,
Из бечевок руки выпростал,
Приподнялся бедный Апшина
Посиневший, весь в слезах:
«Ах, не крепок я,
Пошатнулся я, не выстоял.
Я теперь пойду в свою избу.
Головою стены выскоблю...
Гоготур, дай поцелую в лоб
За чудесный подвиг ласковый».
Обнялись, упрочили союз,
Апшина бурдюк развязывает,
Гоготуру указует честь.
Им палаткой служит дерево,
Апшина— друг пенит рог,
Мощно родича приветствует:
«Ты живи, Гоготур, не век, не два,
А живи, пока роса течет,
А роса течет, пока солнце горит.
Живи утром, живи вечером,
Ты живи, покуда лес шумит
И земля пирует зеленью,
Ты живи, пока товар возить
Муравью купцом не будет велено.
Да почиет сам Лошарский крест
На твоих желаньях избранных!»
Гоготур говорит молитвенно:
«Да хранит тебя иконы лик,
Ты героем не прикинулся:
На язык тебя я пробовал,
Да избавит бог своих людей
От вражды и злого шопота
И да будет им не омрачен
Братский час веселья общего».
Соскоблили, в вино бросили
С рукоятей пыль серебряную,
С порошком заветным, дружеским
Рог совместно опорожнили,
Друг для друга пели сладостно

Песни нежные, приятные,
А потом в разные стороны
Расходились одиночками.

Темь. В пространстве тают шорохи;
Стерла звуки ночь огромная;
Дремлет гор семейство темное,
Изваянье вечной горечи;
Льдистой митрой удручаются
Отрешенные от зелени.
И прозрачны козьи пастбища,
Из гранитной крепи выбиты,
И вскипает злобной пеною
Черный рев ручья хевсурского.
А в деревне, за околицей,
Слышно, как в ворота ломятся.
Ведет тяжбу ядовитую
Чей-то голос, желчью вскормленный:
«Будь ты проклята во праотцах,
Да пригнет тебя Хохматский крест,
Нашла время спать, негодница,
С глаз долой моих, безродная,
Где тебе равняться с Апшиной,
Равнять солнце с хилым месяцем.
Возьми серебро военное,
Лошадь сеном не закармливай.
А случится на рассвете гость,
Все добро сгреби, отдай ему.
Пусть седлает моего коня
Не за полцены, без выкупа.
Разве я не внятно говорю,
Что ж ты голову повесила?
Я на поле брошу милый плуг,
Будет прихоть мне своячницей».
Вот пришла беда, скрутила вдруг
Старшину в Хевсурах знатного.
Трижды лунный серп истаивал,
Дома Апшина ворочается,
Слег в постель, вздыхает жалобно,
Словно плакать ему хочется.

Все молчит герой обиженный,
А молчать ему не терпится.
Язык сохнет, слово просится.
Отдал лошадь, снял оружие,
Божьим воином стал храбрый муж.

Собирались в Хохмат люди горные,
Серебро звенит военное,
У дверей пивоварни топчутся.
Минди, Мамука, врагами богатые,
И Хирчлей переступил порог,
По заслугам муж захваленный.
Женщины мужчин сторонятся.
В черных косынках праздничных,
Пиво пьют, поют, забор городят
Из голов бараньих обглоданных.
Сильными устами молится
Апшина, хевсурский староста,
Пред иконой он, как выборный,
За народ и мир предстательствует:
«Охраняет Георгий— мученик,
Дорогие Хевсуры, ваши хижины,
Подставляет к победе лестницу,
На задворки смерть выпроваживает. —
Говорю вам, победители,
По земле ходите радостно».
До сих пор округа Блойская
По ночам слышит стон жалобный.
Добровольно сердце геройское
Схоронило себя заживо.