ГЛАВА III.
ЦАРСТВОВАНІЕ ѲЕОДОРА БОРИСОВИЧА ГОДУНОВА.
Г. 1605.
Присяга Ѳеодору. Достоинства юнаго Царя. Избраніе Басманова въ Военачальники. Присяга войска. Измѣна Басманова. Самозванецъ усиливается. Измѣна Голицыныхь и Салтыкова. Измѣна войска. Походъ къ Москвѣ. Оцѣпенѣніе умовъ въ столицѣ. Измѣна Москвитянъ. Сведеніе Ѳеодора съ престола. Присяга Лжедимитрію. Заточеніе Патріарха и Годуновыхъ. Цареубійство.
Еще Россіяне погребли Бориса съ честію во храмѣ Св. Михаила, между памятниками своихъ Вѣнценосцевъ Варяжскаго племени; еще Духовенство льстило ему и въ могилѣ: Святители въ окружныхъ грамотахъ къ монастырямъ
107Г. 1605. писали о безпорочной и праведной душѣ его, мирно отшедшей къ Богу ([306])! Еще всѣ, отъ Патріарха и Синклита до мѣщанъ и земледѣльцевъ, съ видомъ усердія присягнули Присяга Ѳеодору. «Царицѣ Маріи и дѣтямъ ея, Царю Ѳеодору и Ксеніи ([307]), обязываясь страшными клятвами не измѣнять имъ, не умышлять на ихъ жизнь, и не хотѣть на Государство Московское ни бывшаго Великаго Князя Тверскаго, Слѣпца Симеона, ни злодѣя, именующаго себя Димитріемъ; не избѣгать Царской службы, и не бояться въ ней ни трудовъ, ни смерти.» Достоинства юнаго Царя. Достигнувъ вѣнца злодѣйствомъ, Годуновъ былъ однакожь Царемъ законнымъ: сынъ естественно наслѣдовалъ права его, утвержденныя двукратною присягою ([308]), и какъ бы давалъ имъ новую силу прелестію своей невинной юности, красоты мужественной, души равно твердой и кроткой; онъ соединялъ въ себѣ умъ отца съ добродѣтелію матери, и шестнадцати лѣтъ удивлялъ Вельможъ даромъ слова и свѣдѣніями необыкновенными въ тогдашнее время: первымъ счастливымъ плодомъ Европейскаго воспитанія въ Россіи; рано узналъ и науку правленія, отрокомъ засѣдая въ Думѣ; узналъ и сладость благодѣянія, всегда употребляемый родителемъ въ посредники между закономъ и милостію ([309]). Чего не льзя было ожидать Государству отъ такого Вѣнценосца? Но тѣнь Борисова съ ужасными воспоминаніями омрачала престолъ Ѳеодоровъ: ненависть къ отцу препятствовала любви къ сыну. Россіяне ждали только бѣдствій отъ злаго племени, въ ихъ глазахъ опальнаго предъ Богомъ, и страшась быть жертвою Небесной казни за Годунова, не устрашились подвергнуться сей казни за преступленіе собственное: за вѣроломство, осуждаемое уставомъ Божественнымъ и человѣческимъ.
Еще Ѳеодоръ, столь юный, имѣлъ нужду въ совѣтникахъ: мать его блистала единственно скромными добродѣтелями своего пола. Немедленно велѣли тремъ знатнѣйшимъ Боярамъ, Князьямъ Мстиславскому, Василью и Дмитрію Шуйскимъ, оставить войско и быть въ Москву, чтобы правительствовать въ Синклитѣ; возвратили свободу, честь и достояніе славному Бѣльскому ([310]), чтобы также пользоваться его умомъ и свѣдѣніями въ Думѣ. Избраніе Басманова въ Военачальники. Но всего важнѣе было избраніе главнаго Воеводы: искали уже не старѣйшаго, а способнѣйшаго, и
108Г. 1605. выбрали — Басманова, ибо не могли сомнѣваться ни въ его воинскихъ дарованіяхъ, ни въ вѣрности, доказанной дѣлами блестящими. Юный Ѳеодоръ, въ присутствіи матери, сказалъ ему съ умиленіемъ: «служи намъ, какъ ты служилъ отцу моему» — и сей честолюбецъ, пылая (такъ казалось) чувствомъ усердія, клялся умереть за Царя и Царицу ([311])! Басманову дали въ товарищи одного изъ знатнѣйшихъ Бояръ, Князя Михайла Катырева-Ростовскаго, добраго и слабодушнаго. Послали съ ними и Митрополита Новогородскаго, Исидора, чтобы войско въ его присутствіи цѣловало крестъ на имя Ѳеодора. Нѣсколько дней прошло въ тишинѣ для столицы. Дворъ и народъ торжественно молились о душѣ Царя усопшаго; гораздо искреннѣе молились истинные друзья отечества о спасеніи Государства, предвидя бурю. Съ нетерпѣніемъ ждали вѣстей изъ Кромскаго стана — и первыя донесенія новыхъ Воеводъ казались еще благопріятными.
Невидимо держа въ рукѣ судьбу отечества, Басмановъ 17 Апрѣля ([312]) прибылъ въ станъ, и не нашелъ тамъ уже ни Мстиславскаго, ни Шуйскихъ; созвалъ всѣхъ, чиновниковъ и рядовыхъ, подъ знамена; извѣстилъ ихъ о воцареніи Ѳеодора, и прочиталъ имъ грамоты его, весьма милостивыя: юный Монархъ обѣщалъ вѣрному, усердному войску безпримѣрныя награды послѣ сорочинъ Борисовыхъ. Сильное внутреннее движеніе обнаружилось на лицахъ: нѣкоторые плакали о Царѣ усопшемъ, боясь за Россію; другіе не таили злой радости. Но войско, подобно Москвѣ, присягнуло Ѳеодору. Присяга войска. Съ симъ извѣстіемъ Митрополитъ Исидоръ возвратился въ столицу: самъ Басмановъ доносилъ о томъ.... а чрезъ нѣсколько дней узнали его измѣну!
Измѣна Басманова. Удививъ современниковъ, дѣло Басманова удивляетъ и потомство. Сей человѣкъ имѣлъ душу, какъ увидимъ въ роковый часъ его жизни; не вѣрилъ Самозванцу; столь ревностно обличалъ и столь мужественно разилъ его подъ стѣнами Новагорода Сѣверскаго; былъ осыпанъ милостями Бориса, удостоенъ всей довѣренности Ѳеодора, избранъ въ спасители Царя и Царства, съ правомъ на ихъ благодарность безпредѣльную, съ надеждою оставить блестящее имя въ лѣтописяхъ и палъ къ ногамъ Разстриги, въ видѣ гнуснаго предателя?
109Г. 1605. Изъяснимъ ли такое непонятное дѣйствіе худымъ расположеніемъ войска? Скажемъ ли, что Басмановъ, предвидя неминуемое торжество Самозванца, хотѣлъ ускореніемъ измѣны спасти себя отъ уничиженія: хотѣлъ лучше отдать и войско и Царство обманщику, нежели быть выданнымъ ему мятежниками ([313])? Но полки еще клялися именемъ Божіимъ въ вѣрности къ Ѳеодору: какою новою ревностію могъ бы одушевить ихъ Воевода доблій, силою своего духа и закона обуздавъ зломысленниковъ? Нѣтъ, вѣримъ сказанію Лѣтописца, что не общая измѣна увлекла Басманова, но Басмановъ произвелъ общую измѣну войска ([314]). Сей честолюбецъ безъ правилъ чести, жадный къ наслажденіямъ временщика, думалъ, вѣроятно, что гордые, завистливые родственники Ѳеодоровы никогда не уступятъ ему ближайшаго мѣста къ престолу, и что Самозванецъ безродный, имъ (Басмановымъ) возведенный на царство, естественно будетъ привязанъ благодарностію и собственною пользою къ главному виновнику своего счастія: судьба ихъ дѣлалась нераздѣльною — и кто могъ затмить Басманова достоинствами личными? Онъ зналъ другихъ Бояръ и себя: не зналъ только, что сильные духомъ падаютъ какъ младенцы на пути беззаконія! Басмановъ, вѣроятно, не дерзнулъ бы измѣнить Борису, который дѣйствовалъ на воображеніе и долговременнымъ повелительствомъ и блескомъ великаго ума государственнаго: Ѳеодоръ, слабый юностію лѣтъ и новостію Державства, вселялъ смѣлость въ предателя, вооруженнаго суемудріемъ для успокоенія сердца: онъ могъ думать, что измѣною спасаетъ Россію отъ ненавистной Олигархіи Годуновыхъ, Вручая скипетръ хотя и самозванцу, хотя и человѣку низкаго происхожденія, но смѣлому, умному, другу знаменитаго Вѣнценосца Польскаго, и какъ бы избранному Судьбою для совершенія достойной мести надъ родомъ святоубійцы; могъ думать, что направитъ Лжедимитрія на путь добра и милости: обманетъ Россію, но загладитъ сей обманъ — ея счастіемъ! Можетъ быть, Басмановъ выѣхалъ изъ столицы еще въ нерѣшимости, готовый дѣйствовать по обстоятельствамъ, для выгодъ своего честолюбія; можетъ быть, онъ рѣшился на измѣну единственно тогда, какъ увидѣлъ преклонность и Воеводъ и войска къ обманщику. Всѣ цѣловали крестъ Ѳеодору (ибо никто не
110Г. 1605. дерзнулъ быть первый мятежникомъ), но большею частію съ нехотѣніемъ или съ уныніемъ. И тѣ, которые дотолѣ не вѣрили мнимому Димитрію, стали вѣрить ему, будучи поражены незапною смертію Годунова, и находя въ ней новое доказательство, что не самозванецъ, а дѣйствительно наслѣдникъ Іоанновъ требуетъ своего законнаго достоянія: ибо Всевышній — какъ они думали ([315]) — несомнительно благоволитъ о немъ и ведетъ его, чрезъ могилу хищника, на царство. Замѣтили также, что въ присягѣ Ѳеодоровой Самозванецъ не былъ именованъ Отрепьевымъ; слагатели ея, вѣроятно безъ умысла, написали единственно: клянемся не приставать къ тому, кто именуетъ себя Димитріемъ ([316]). «Слѣдственно» — говорили многіе — «сказка о бѣгломъ Діаконѣ Чудовскомъ уже торжественно объявляется вымысломъ. Кто же сей Димитрій, если не истинный?» Самые вѣрные имѣли печальную мысль, что Ѳеодору не удержаться на престолѣ. Такое расположеніе умовъ и сердецъ обѣщало легкій успѣхъ измѣнѣ: Басмановъ наблюдалъ, рѣшился, и готовя Россію въ даръ обманщику, безъ сомнѣнія удостовѣрился, посредствомъ тайныхъ сношеній, въ его благодарности.
Самозванецъ усиливается. Оставленный на свободѣ въ Путивлѣ, Лжедимитрій въ теченіе трехъ мѣсяцевъ укрѣплялъ свои города и вооружалъ людей; писалъ къ Мнишку, что надѣется на счастіе болѣе, нежели когда нибудь; посылалъ дары къ Хану, желая заключить съ нимъ союзъ; ждалъ новыхъ сподвижниковъ изъ Галиціи, и былъ усиленъ дружиною всадниковъ, приведенныхъ къ нему Михайломъ Ратомскимъ, который увѣрялъ его, что въ слѣдъ за нимъ будетъ и Воевода Сендомирскій съ Королевскими полками ([317]). Но только смерть Борисова, только измѣна Воеводъ Царскихъ могла исполнить дерзкую надежду Разстриги: о первой свѣдалъ онъ въ концѣ Апрѣля отъ бѣглеца Дворянина Бахметева ([318]); о второй въ началѣ Мая, вѣроятно отъ самого Басманова — и съ того времени зналъ все, что происходило въ станѣ Кромскомъ.
Отдавъ честь мужа Думнаго и славу знаменитаго витязя за прелесть исключительнаго Вельможства подъ скиптромъ бродяги, Басмановъ, увѣренный въ сей наградѣ, увѣрилъ въ ней и другихъ низкихъ самолюбцевъ: Боярина Князя
111Г. 1605. Измѣна Голицыныхъ и Салтыкова. Василья Васильевича Голицына, брата его Князя Ивана, и Михайла Глѣбовича Салтыкова ([319]), которые также не имѣли ни совѣсти, ни стыда, и также хотѣли быть временщиками новаго царствованія въ воздаяніе за гнусное злодѣйство. Но и злодѣи ищутъ благовидныхъ предлоговъ въ своихъ ковахъ: обманывая другъ друга, лицемѣры находили въ Лжедимитріи всѣ признаки истиннаго ([320]), добродѣтели Царскія и свойства души высокой; дивились чудесной судьбѣ его, ознаменованной перстомъ Божіимъ; злословили царство Годуновыхъ, снисканное Лукавствомъ и беззаконіемъ; оплакивали бѣдствіе войны междоусобной и кровопролитной, необходимой для удержанія короны на слабой главѣ Ѳеодоровой, и въ торжествѣ Разстриги видѣли пользу, тишину, счастіе Россіи. Они условились въ предательствѣ, и спѣшили дѣйствовать. Еще нѣсколько дней коварствовали втайнѣ, умножая число надежныхъ единомышленниковъ (между коими отличались ревностію Боярскіе Дѣти городовъ Рязани ([321]), Тулы, Коширы, Алексина); успокоивали совѣсть людей малоумныхъ, недальновидныхъ, твердя и повторяя, что для Россіянъ одна присяга законная: данная ими Іоанну и дѣтямъ его; что новѣйшія, взятыя съ нихъ на имя Бориса и Ѳеодора, суть плодъ обмана и недѣйствительны, когда сынъ Іоанновъ не умиралъ и здравствуетъ въ Путивлѣ. Измѣна войска. Наконецъ, 7 Мая ([322]), заговоръ открылся: ударили тревогу; Басмановъ сѣлъ на коня, и громогласно объявилъ Димитрія Царемъ Московскимъ. Тысячи воскликнули, и Рязанцы первые: «да здравствуетъ же «отецъ нашъ, Государь Димитрій Іоан«новичь!» Другіе еще безмолвствовали въ изумленіи. Тогда единственно проснулись Воеводы вѣрные, обманутые коварствомъ Басманова: Князья Михайло Катыревъ-Ростовскій, Андрей Телятевскій, Иванъ Ивановичь Годуновъ; но поздно! Видя малое число усердныхъ къ Ѳеодору, они бѣжали въ Москву, вмѣстѣ съ нѣкоторыми чиновниками и воинами, Россіянами и чужеземцами ([323]): ихъ гнали, били; настигли Ивана Годунова, и связаннаго привели въ станъ, гдѣ войско въ несчастномъ заблужденіи торжествовало измѣну какъ свѣтлый праздникъ отечества. Никто не смѣлъ изъявить сомнѣнія, когда знаменитѣйшій противникъ Самозванца, Герой Новагорода-Сѣверскаго, уже призналъ въ немъ
112Г. 1605. сына Іоаннова — и радость, видѣть снова на тронѣ древнее племя Царское, заглушала упреки совѣсти для обольщенныхъ вѣроломцевъ!.... Въ сей памятный беззаконіемъ день первенствовалъ Басмановъ дерзкимъ злодѣйствомъ, а другой измѣнникъ подлымъ лукавствомъ: Князь Василій Голицынъ велѣлъ связать себя, желая на всякій случай увѣрить Россію, что предается обманщику невольно ([324])!
Нарушивъ клятву, войско съ знаками живѣйшаго усердія обязалось другою: измѣнивъ Ѳеодору, быть вѣрнымъ мнимому Димитрію, и дало знать Атаману Корелѣ, что они служатъ уже одному Государю. Война прекратилась: Кромскіе защитники выползли изъ своихъ норъ и братски обнимались съ бывшими непріятелями на валу крѣпости; а Князь Иванъ Голицынъ спѣшилъ въ Путивль, уже не къ Царевичу, а къ Царю ([325]), съ повинною отъ имени войска и съ узникомъ Иваномъ Годуновымъ въ залогъ вѣрности. Лжедимитрій имѣлъ нужду въ необыкновенной душевной силѣ, чтобы скрыть свою чрезмѣрную радость: важно, величаво сидѣлъ на тронѣ, когда Голицынъ, провождаемый множествомъ сановниковъ и Дворянъ ([326]), смиренно билъ ему челомъ, и съ видомъ благоговѣнія говорилъ такъ: «Сынъ Іоанновъ! войско вручаетъ тебѣ державу Россіи, и ждетъ твоего милосердія. Обольщенные Борисомъ, мы долго противились нашему Царю законному: нынѣ же, узнавъ истину, всѣ единодушно тебѣ присягнули. Иди на престолъ родительскій; царствуй счастливо, и многія лѣта! Враги твои, клевреты Борисовы, въ узахъ. Если Москва дерзнетъ быть строптивою, то смиримъ ее. Иди съ нами въ столицу, вѣнчаться на царство!»..... Въ сей самый часъ, по извѣстію Лѣтописца, нѣкоторые Дворяне Московскіе, смотря на Лжедимитрія, узнали въ немъ Діакона Отрепьева ([327]): содрогнулись, но уже не смѣли говорить, и плакали тайно. Походъ къ Москвѣ. Хитро представляя лице Монарха великодушнаго, тронутаго раскаяніемъ виновныхъ подданныхъ, счастливый обманщикъ не благодарилъ, а только простилъ войско; велѣлъ ему итти къ Орлу ([328]), и самъ выступилъ туда 19 Мая изъ Путивля съ 600 Ляховъ, съ Донцами и своими Россіянами, старѣйшими другихъ въ измѣнѣ; хотѣлъ видѣть развалины Кромъ, прославленныя мужествомъ ихъ защитниковъ, и
113Г. 1605. тамъ, оглядѣвъ пепелище, валъ, землянки Козаковъ и необозримый, укрѣпленный станъ, гдѣ въ теченіе шести недѣль болѣе осмидесяти тысячь добрыхъ воиновъ за семидесятью огромными пушками укрывалось въ бездѣйствіи, изъявилъ удивленіе и хвалился чудомъ Небесной къ нему милости. Далѣе на пути встрѣтили Разстригу Воеводы, Михайло Салтыковъ, Князь Василій Голицынъ, Шереметевъ и Глава предательства, Басмановъ.... сей послѣдній съ искреннею клятвою умереть за того, кому онъ жертвовалъ совѣстію и бѣднымъ отечествомъ! Единодушно принятый войскомъ какъ Царь благодатный, Лжедимитрій распустилъ часть его на мѣсяцъ для отдохновенія ([329]), другую послалъ къ Москвѣ, а самъ съ двумя или тремя тысячами надежнѣйшихъ сподвижниковъ шелъ тихо въ слѣдъ за нею. Вездѣ народъ и люди воинскіе встрѣчали его съ дарами; крѣпости, города сдавались: изъ самой отдаленной Астрахани привезли къ нему въ цѣпяхъ Воеводу, Михайла Сабурова, ближняго родственника Ѳеодорова. Только въ Орлѣ горсть великодушныхъ не хотѣла измѣнить закону: сихъ достойныхъ Россіянъ, къ сожалѣнію неизвѣстныхъ для Исторіи, ввергнули въ темницу ([330]). Всѣ другіе ревностно преклоняли колѣна, славили Бога и Димитрія, какъ нѣкогда Героя Донскаго или завоевателя Казани! На улицахъ, на дорогахъ тѣснились къ его коню, чтобы лобызать ноги Самозванца! Все было въ волненіи, не ужаса, но радости. Исчезъ оплотъ стыда и страха для измѣны: она бурною рѣкою стремилась къ Москвѣ, неся съ собою гибель Царю и народной чести. Тамъ первыми вѣстниками злополучія были бѣглецы добросовѣстные, Воеводы Катыревъ-Ростовскій и Телятевскій съ ихъ дружинами ([331]). Ѳеодоръ, еще пользуясь Царскою властію, изъявилъ имъ благодарность отечества торжественными наградами — и какъ бы спокойно ждалъ своего жребія на бѣдственномъ тронѣ, видя вокругъ себя уже не многихъ друзей искреннихъ, отчаяніе, недоумѣніе, притворство, а въ народѣ еще тишину, но грозную: готовность къ великой перемѣнѣ, тайно желаемой сердцами ([332]). Оцѣпенѣніе умовъ въ столицѣ. Можетъ быть, зломысліе и лукавство нѣкоторыхъ Думныхъ Совѣтниковъ, благопріятствуя Самозванцу, усыпляли жертву на канунѣ ея закланія: обманывали Ѳеодора, его мать и ближнихъ, уменьшая опасность
114Г. 1605. или предлагая мѣры недѣйствительныя для спасенія. Власть верховная дремала въ палатахъ Кремлевскихъ, когда Отрепьевъ шелъ къ столицѣ, — когда имя Димитрія уже гремѣло на берегахъ Оки, — когда на самой Красной площади толпился народъ, съ жадностію слушая вѣсти объ его успѣхахъ. Еще были Воеводы и воины вѣрные: юный Стратигъ Державный, въ видѣ Ангела красоты и невинности, еще могъ бы смѣло итти съ ними на сонмы ослѣпленныхъ клятвопреступниковъ и на подлаго Разстригу: въ дѣлѣ законномъ есть сила особенная, непонятная и страшная для беззаконія. Но если не коварство, то чудное оцѣпенѣніе умовъ предавало Москву въ мирную добычу злодѣйству. Звукъ оружія и движенія ратныя могли бы дать бодрость унылымъ и страхъ измѣнникамъ; но спокойствіе, ложное, смертоносное, господствовало въ столицѣ, и служило для козней вожделѣннымъ досугомъ. Дѣятельность Правительства оказывалась единственно въ томъ, что ловили гонцевъ съ грамотами отъ войска и Самозванца къ Московскимъ жителямъ ([333]): грамоты жгли, гонцевъ сажали въ темницу; наконецъ не устерегли — и въ одинъ часъ все совершилось!
Измѣна Москвитянъ. Лжедимитрій, угадывая, что его письма не доходятъ до Москвы, избралъ двухъ сановниковъ смѣлыхъ, расторопныхъ, Плещеева и Пушкина ([334]): далъ имъ грамоту и велѣлъ ѣхать въ Красное село, чтобы возмутить тамошнихъ жителей, а чрезъ нихъ и столицу. Сдѣлалось, какъ онъ думалъ. Купцы и ремесленники Красносельскіе, плѣненные довѣренностію мнимаго Димитрія, присягнули ему съ ревностію, и торжественно ввели гонцевъ его (1 Іюня) въ Москву, открытую, безоружную: ибо воины, высланные Царемъ для усмиренія сихъ мятежниковъ, бѣжали назадъ, не обнаживъ меча; а Красносельцы, слава Димитрія, нашли множество единомышленниковъ въ столицѣ, мѣщанъ и людей служивыхъ; другихъ силою увлекли за собою: нѣкоторые пристали къ нимъ только изъ любопытства. Сей шумный сонмъ стремился къ Лобному мѣсту, гдѣ, по данному знаку, все умолкло, чтобы слушать грамоту Лжедимитріеву къ Синклиту, къ Большимъ Дворянамъ, сановникамъ, людямъ Приказнымъ, воинскимъ, торговымъ, среднимъ и чернымъ ([335]). «Вы клялися отцу моему» — писалъ Разстрига — «не измѣнять его дѣтямъ и
115Г. 1605. потомству во вѣки вѣковъ, но взяли Годунова въ Цари. Не упрекаю васъ: вы думали, что Борисъ умертвилъ меня въ лѣтахъ младенческихъ; не знали его лукавства и не смѣли противиться человѣку, который уже самовластвовалъ и въ царствованіе Ѳеодора Іоанновича, — жаловалъ и казнилъ, кого хотѣлъ. Имъ обольщенные, вы не вѣрили, что я, спасенный Богомъ, иду къ вамъ съ любовію и кротостію. Драгоцѣнная кровь лилася.... Но жалѣю о томъ безъ гнѣва: невѣдѣніе и страхъ извиняютъ васъ. Уже судьба рѣшилась: города и войско мои. Дерзнете ли на брань междоусобную въ угодность Маріи Годуновой и сыну ея? Имъ не жаль Россіи: они не своимъ, а чужимъ владѣютъ; упитали кровію землю Сѣверскую и хотятъ разоренія Москвы. Вспомните, что было отъ Годунова вамъ, Бояре, Воеводы и всѣ люди знаменитые: сколько опалъ и безчестія несноснаго? А вы, Дворяне и Дѣти Боярскіе, чего не претерпѣли въ тягостныхъ службахъ и въ ссылкахъ? А вы, купцы и гости, сколько утѣсненій имѣли въ торговлѣ, и какими неумѣренными пошлинами отягощались? Мы же хотимъ васъ жаловать безпримѣрно: Бояръ и всѣхъ мужей сановитыхъ честію и новыми отчинами, Дворянъ и людей Приказныхъ милостію, гостей и купцевъ льготою, въ непрерывное теченіе дней мирныхъ и тихихъ. Дерзнете ли быть непреклонными? Но отъ нашей Царской руки не избудете: иду и сяду на престолѣ отца моего; иду съ сильнымъ войскомъ, своимъ и Литовскимъ: ибо не только Россіяне, но и чужеземцы охотно жертвуютъ мнѣ жизнію. Самые невѣрные Ногаи хотѣли слѣдовать за мною: я велѣлъ имъ остаться въ степяхъ, щадя Россію. Страшитесь гибели, временной и вѣчной; страшитесь отвѣта въ день суда Божія: смиритесь, и немедленно пришлите Митрополитовъ, Архіепископовъ, мужей Думныхъ, Большихъ Дворянъ и Дьяковъ, людей воинскихъ и торговыхъ, бить намъ челомъ, какъ вашему Царю законному.» Народъ Московскій слушалъ съ благоговѣніемъ и разсуждалъ такъ ([336]): «Войско и Бояре поддалися безъ сомнѣнія не ложному Димитрію. Онъ приближается къ Москвѣ: съ кѣмъ стоять намъ противъ его силы? съ горстію ли бѣглецовъ Кромскихъ? съ нашими ли старцами, женами и младенцами? и за кого? За
116Г. 1605. ненавистныхъ Годуновыхъ, похитителей Державной власти? Для ихъ спасенія предадимъ ли Москву пламени и разоренію? Но не спасемъ ни ихъ, ни себя сопротивленіемъ безполезнымъ. Слѣдственно не о чемъ думать: должно прибѣгнуть къ милосердію Димитрія!»
И въ то время, когда сіе беззаконное Вѣче располагало Царствомъ, главные совѣтники Престола трепетали въ Кремлѣ отъ ужаса. Патріархъ молилъ Бояръ дѣйствовать, а самъ, въ смятеніи духа, не мыслилъ явиться на лобномъ мѣстѣ въ ризахъ Святительскихъ, съ крестомъ въ десницѣ, съ благословеніемъ для вѣрныхъ, съ клятвою для измѣнниковъ: онъ только плакалъ ([337])! Знатнѣйшіе Бояре, Мстиславскій и Василій Шуйскій, Бѣльскій и другіе Думные Совѣтники вышли изъ Кремля къ гражданамъ, сказали имъ нѣсколько словъ въ увѣщаніе, и хотѣли схватить гонцевъ Лжедимитріевыхъ: народъ не далъ ихъ и завопилъ: «Время Годуновыхъ миновалось! Мы были съ ними во тьмѣ кромѣшней: солнце восходитъ для Россіи! Да здравствуетъ Царь Димитрій! Клятва Борисовой памяти! Гибель племени Годуновыхъ!» Съ симъ воплемъ толпы ринулись въ Кремль. Стража и тѣлохранители исчезли вмѣстѣ съ подданными для Ѳеодора: дѣйствовали одни буйные мятежники; вломились во дворецъ, и дерзостною рукою коснулись того, кому недавно присягали: стащили юнаго Царя съ престола ([338]), гдѣ онъ искалъ безопасности! Мать злосчастная упала къ ногамъ неистовыхъ и слезно молила не о царствѣ, а только о жизни милаго сына! Сведеніе Ѳеодора съ престола. Но мятежники еще страшились быть извергами: безвредно вывели Ѳеодора, его мать и сестру изъ дворца въ Кремлевскій собственный домъ Борисовъ, и тамъ приставили къ нимъ стражу; всѣхъ родственниковъ Царскихъ, Годуновыхъ, Сабуровыхъ, Вельяминовыхъ, заключили, имѣніе ихъ расхитили, домы сломали; не оставили ничего цѣлаго и въ жилищѣ иноземныхъ Медиковъ, любимцевъ Борисовыхъ; хотѣли грабить и погреба казенные, но удержались, когда Бѣльскій напомнилъ имъ, что все казенное уже есть Димитріево ([339]). Сей пѣстунъ меньшаго Іоаннова сына ([340]) явился тогда вдругъ главнымъ совѣтникомъ народа, какъ злѣйшій врагъ Годуновыхъ, и вмѣстѣ съ другими Боярами, малодушными или коварнымъ старался утишить мятежъ именемъ Царя новаго. Всѣ дали присягу
117Г. 1605. Присяга Лжедимитрію. Димитрію, и (3 Іюня) Вельможи, Князья Иванъ Михайловичь Воротынскій, Андрей Телятевскій, Петръ Шереметевъ, Думный Дьякъ Власьевъ, и другіе знатнѣйшіе чиновники. Дворяне, граждане выѣхали изъ столицы съ повинною къ Самозванцу въ Тулу ([341]). Уже вѣстникъ Плещеева и Пушкина предупредилъ ихъ; уже Разстрига зналъ все, что сдѣлалось въ Москвѣ, и еще не былъ спокоенъ: послалъ туда Князя Василья Голицына, Мосальскаго и Дьяка Сутупова ([342]) съ тайнымъ наказомъ, а Петра Басманова съ воинскою дружиною, чтобы мерзостнымъ злодѣйствомъ увѣнчать торжество беззаконія.
Сіи достойные слуги Лжедимитріевы, принятые въ Москвѣ какъ полновластные исполнители Царской воли, начали дѣло свое съ Патріарха. Слабодушнымъ участіемъ въ козняхъ Борисовыхъ лишивъ себя довѣренности народной, не имѣвъ мужества умереть за истину и за Ѳеодора, онѣмѣвъ отъ страха, и даже, какъ увѣряютъ, вмѣстѣ съ другими Святителями бивъ челомъ Самозванцу ([343]), надѣялся ли Іовъ снискать въ немъ срамную милость? Но Лжедимитрій не вѣрилъ его безстыдству; не вѣрилъ, чтобы онъ могъ съ видомъ благоговѣнія возложить Царскій вѣнецъ на своего бѣглаго Діакона — и для того Послы Самозванцевы объявили народу Московскому, что рабъ Годуновыхъ не долженъ остаться Первосвятителемъ. Свергнувъ Царя, народъ во дни беззаконія неусомнился свергнуть и Патріарха ([344]). Заточеніе Патріарха и Годуновыхъ. Іовъ совершалъ Литургію въ храмѣ Успенія: вдругъ мятежники неистовые, вооруженные копьями и дреколіемъ, вбѣгаютъ въ церковь; не слушаютъ Божественнаго пѣнія; стремятся въ Олтарь, хватаютъ и влекутъ Патріарха; рвутъ съ него одежду Святительскую.... Тутъ несчастный Іовъ изъявилъ и смиреніе и твердость: снявъ съ себя панагію и положивъ ее къ образу Владимірской Богоматери, сказалъ громогласно: «Здѣсь, предъ сею Святою иконою, я былъ удостоенъ сана Архіерейскаго, и 19 лѣтъ хранилъ цѣлость Вѣры: нынѣ вижу бѣдствіе Церкви, торжество обмана и ереси. Матерь Божія! спаси Православіе!» Его одѣли въ черную ризу, таскали, позорили въ храмѣ, на площади, и вывезли въ телегѣ изъ города, чтобы заключить въ монастырѣ Старицкомъ. — Удаливъ важнѣйшаго свидѣтеля истины, противнаго Самозванцу, рѣшили судьбу Годуновыхъ,
118Г. 1605. Сабуровыхъ и Вельяминовыхъ ([345]): отправили ихъ скованныхъ въ темницы городовъ дальнихъ, Низовыхъ и Сибирскихъ (ненавистнаго Семена Годунова задавили въ Переславлѣ). Немедленно рѣшили и судьбу Державнаго семейства.
Цареубійство. Юный Ѳеодоръ, Марія и Ксенія, сидя подъ стражею въ томъ домѣ, откуда властолюбіе Борисово извлекло ихъ на ѳеатръ гибельнаго величія, угадывали свой жребій. Народъ еще уважилъ въ нихъ святость Царскаго сана, — можетъ быть, и святость непорочности: можетъ быть, въ самомъ неистовствѣ бунта желалъ, чтобы мнимый Димитрій оказалъ великодушіе, и взявъ себѣ корону, оставилъ жизнь несчастнымъ хотя въ уединеніи какого нибудь монастыря пустыннаго. Но великодушіе въ семъ случаѣ казалось Разстригѣ несогласнымъ съ Политикою: чѣмъ болѣе достоинствъ личныхъ имѣлъ сверженный, законный Царь, тѣмъ болѣе онъ могъ страшить Лжецаря, возводимаго на престолъ злодѣйствомъ нѣкоторыхъ и заблужденіемъ многихъ; успѣхъ измѣны всегда готовитъ другую — и никакая пустыня не скрыла бы Державнаго юношу отъ умиленія Россіянъ. Такъ, вѣроятно, думалъ и Басмановъ; однакожь не хотѣлъ явно участвовать въ дѣлѣ ужасномъ: зло и добро имѣютъ степени! Другіе были смѣлѣе: Князья Голицынъ и Мосальскій, чиновники Молчановъ и Шерефединовъ ([346]), взявъ съ собою трехъ звѣровидныхъ Стрѣльцевъ, 10 Іюня пришли въ домъ Борисовъ: увидѣли Ѳеодора и Ксенію сидящихъ спокойно подлѣ матери, въ ожиданіи воли Божіей (347); вырвали нѣжныхъ дѣтей изъ объятій Царицы, развели ихъ по особымъ комнатамъ, и велѣли Стрѣльцамъ дѣйствовать: они въ ту же минуту удавили Царицу Марію: но юный Ѳеодоръ, надѣленный отъ природы силою необыкновенною, долго боролся съ четырмя убійцами, которые едва могли одолѣть и задушить его ([347]). Ксенія была несчастнѣе матери и брата: осталась жива: гнусный сластолюбецъ Разстрига слышалъ объ ея прелестяхъ, и велѣлъ Князю Мосальскому взять ее къ себѣ въ домъ. Москвѣ объявили, что Ѳеодоръ и Марія сами лишили себя жизни ядомъ; но трупы ихъ, дерзостно выставленные на позоръ, имѣли несомнительные признаки удавленія ([348]). Народъ толпился у бѣдныхъ гробовъ, гдѣ лежали двѣ вѣнценосныя жертвы, супруга и сынъ
119Г. 1605. властолюбца, который обожалъ — и погубилъ ихъ, давъ имъ престолъ на ужасъ и на смерть лютѣйшую! «Святая кровь Димитріева, » говорятъ Лѣтописцы, «требовала крови чистой ([349]), и невинные пали за виновнаго, да страшатся преступники и за своихъ ближнихъ!» Многіе смотрѣли только съ любопытствомъ, но многіе и съ умиленіемъ; жалѣли о Маріи, которая, бывъ дочерью гнуснѣйшаго изъ палачей Іоанновыхъ и женою святоубійцы, жила единственно благодѣяніями, и коей Борисъ не смѣлъ никогда открывать своихъ злыхъ намѣреній ([350]); еще болѣе жалѣли о Ѳеодорѣ,
120Г. 1605. который цвѣлъ добродѣтелію и надеждою: столько имѣлъ, и столько обѣщалъ прекраснаго, для счастія Россіи, если бы оно угодно было Провидѣнію! —Нарушили и спокойствіе могилъ: выкопали тѣло Борисово, вложили въ раку деревянную, перенесли изъ церкви Св. Михаила въ дѣвичій монастырь Св. Варсонофія на Срѣтенкѣ ([351]), и погребли тамъ уединенно, вмѣстѣ съ тѣлами Ѳеодора и Маріи!
Такъ совершилась казнь Божія надъ убійцею Димитрія истиннаго, и началася новая надъ Россіею подъ скиптромъ ложнаго!