Варлам Тихонович Шаламов (5 [18] июня 1907, Вологда — 17 января 1982, Москва) — русский советский прозаик и поэт, наиболее известный как автор цикла рассказов и очерков «Колымские рассказы», повествующего о рабском труде и быте заключённых советских исправительно-трудовых лагерей в 1930—1950-е годы.
Родился 18 июня (1 июля) 1907 в Вологде в семье священника. Воспоминания о родителях, впечатления детства и юности воплотились впоследствии в автобиографической прозе «Четвертая Вологда» (1971).
Стихи Варлам писад с детских лет и наметил себе жизненную цель: поступить в Московский университет и — стать если не Шекспиром, то хотя бы Лермонтовым.
В 1914 поступил в гимназию Александра Благословенного. В 1923 окончил Вологодскую школу 2–й ступени, которая, как он писал, «не привила мне любовь ни к стихам, ни к художественной литературе, не воспитала вкуса, и я делал открытия сам, продвигаясь зигзагами — от Хлебникова к Лермонтову, от Баратынского к Пушкину, от Игоря Северянина к Пастернаку и Блоку». В 1924 Шаламов уехал из Вологды и устроился работать дубильщиком на кожевенном заводе в г. Кунцево Московской обл. В 1926 поступил в МГУ на факультет советского права.
В это время Шаламов писал стихи, которые были положительно оценены Н. Асеевым, участвовал в работе литературных кружков, посещал литературный семинар О. Брика, различные поэтические вечера и диспуты. Был начитан, обладал незаурядным литературным дарованием. Стремился активно участвовать в общественной жизни страны. Установил связь с троцкистской организацией МГУ, участвовал в демонстрации оппозиции к 10–летию Октября под лозунгами «Долой Сталина!», «Выполним завещание Ленина!» 19 февраля 1929 был арестован за распространение «Завещания Ленина». В автобиографической прозе «Вишерский антироман» (1970–1971, не завершена) написал: «Этот день и час я считаю началом своей общественной жизни — первым истинным испытанием в жестких условиях».
Шаламов был осужден на три года исправительных работ на строительстве Березниковского химкомбината на реке Вишере на Северном Урале. Этого первого срока Шаламову хватило, чтобы до конца жизни возненавидеть каторгу и каторжный труд: принудительный труд никого не может исправить, он либо окончательно ставит узника вне общества, прививая ему уголовное мировоззрение, либо в той или иной мере калечит личность. Он пережил побои и унижения, но сохранил себя, благодаря любви к литературе.
В 1931 был освобожден и восстановлен в правах. До 1932 работал на строительстве химкомбината в г. Березники, затем возвратился в Москву. До 1937 работал журналистом в журналах «За ударничество», «За овладение техникой», «За промышленные кадры». В 1936 состоялась его первая публикация — рассказ «Три смерти доктора Аустино» был напечатан в журнале «Октябрь».
12 января 1937 Шаламов был арестован «за контрреволюционную троцкистскую деятельность», осужден на 5 лет заключения в лагерях с использованием на тяжелых физических работах и отправлен на Колыму. Автор уже находился в следственном изоляторе, когда в журнале «Литературный современник» вышел его рассказ «Пава и дерево». Следующая публикация Шаламова (стихи в журнале «Знамя») состоялась только в 1957.
Условия, в которых находились на Колыме заключенные, были рассчитаны на скорое физическое уничтожение. Шаламов работал в забоях золотого прииска в Магадане, затем, будучи осужден на новый срок по вымышленному обвинению, переболел тифом, попал на земляные работы, в 1940–1942 работал в угольном забое, в 1942–1943 на штрафном прииске в Джелгале. В 1943 получил новый 10–летний срок «за антисоветскую агитацию» — назвал И. Бунина русским классиком. Попал в карцер, после которого чудом выжил, работал в шахте и лесорубом, пытался бежать, после чего оказался на штрафной зоне.
Жизнь Шаламову спас врач А. М. Пантюхов, которому удалось направить его на фельдшерские курсы при Центральной больнице для заключенных. По окончании курсов Шаламов работал в хирургическом отделении этой больницы и фельдшером в поселке лесорубов. В 1949 Шаламов начал записывать стихи, составившие сборник «Колымские тетради» (1937–1956). Сборник состоит из 6 разделов, озаглавленных Шаламовым «Синяя тетрадь», «Сумка почтальона», «Лично и доверительно», «Златые горы», «Кипрей», «Высокие широты». В 1952 Шаламов послал свои стихи Б. Л. Пастернаку, который дал им высокую оценку.
В стихах Шаламов считал себя «полпредом» заключенных, гимном которых стало стихотворение «Тост за речку Аян–урях». Впоследствии исследователи творчества Шаламова отмечали его стремление показать в стихах духовную силу человека, способного даже в страшных условиях лагеря думать о любви и верности, о добре и зле, об истории и искусстве. Важным поэтическим образом Шаламова является стланник — колымское растение, выживающее в суровых условиях. Сквозная тема его стихов — отношения человека и природы («Славословие собакам», «Баллада о лосенке» и др.). Поэзия Шаламова пронизана библейскими мотивами. Одним из главных произведений Шаламов считал поэму «Аввакум в Пустозерске», в которой, согласно авторскому комментарию, «исторический образ соединен и с пейзажем, и с особенностями авторской биографии».
Шаламов свой третий срок получил за то, что назвал Колыму «Освенцимом без газовых камер и крематориев».
В 1951 Шаламов был освобожден из лагеря как отбывший срок, но еще в течение двух лет ему было запрещено покидать Колыму, он работал фельдшером лагпункта и уехал только в 1953. Его семья распалась, взрослая дочь не знала отца. Здоровье было подорвано лагерями, он был лишен права жить в Москве. Шаламову удалось устроиться на работу агентом по снабжению на торфоразработках в пос. Туркмен Калининской обл. В 1954 начал работу над рассказами, составившими сборник «Колымские рассказы« (1954–1973). Этот главный труд жизни Шаламова включает в себя шесть сборников рассказов и очерков — «Колымские рассказы», «Левый берег», «Артист лопаты», «Очерки преступного мира», «Воскрешение лиственницы», «Перчатка, или КР–2». Все рассказы имеют документальную основу, в них присутствует автор — либо под собственной фамилией, либо называемый Андреевым, Голубевым, Кристом. Однако эти произведения не сводятся к лагерным мемуарам. Шаламов считал недопустимым отступать от фактов в описании жизненной среды, в которой происходит действие, но внутренний мир героев создавался им не документальными, а художественными средствами. Стиль писателя подчеркнуто антипатетичен: страшный жизненный материал требовал, чтобы прозаик воплощал его ровно, без декламации. Проза Шаламова трагедийна по своей природе, несмотря на наличие в ней немногочисленных сатирических образов. Автор не раз говорил и об исповедальном характере «Колымских рассказов». Свою повествовательную манеру он называл «новой прозой», подчеркивая, что ему «важно воскресить чувство, необходимы необычайные новые подробности, описания по–новому, чтобы заставить поверить в рассказ, во все остальное не как в информацию, а как в открытую сердечную рану». Лагерный мир предстает в «Колымских рассказах» как мир иррациональный.
Шаламов отрицал необходимость страдания. Он убедился в том, что в пучине страдания — в колымских лагерях — происходит не очищение, а растление человеческих душ. В письме к А.И.Солженицыну он писал: «Лагерь — отрицательная школа с первого до последнего дня для кого угодно».
В 1956 Шаламов был реабилитирован за отсутствием состава преступления и переехал в Москву. В 1957 стал внештатным корреспондентом журнала «Москва», тогда же были опубликованы его стихи. Тяжело заболел, получил инвалидность. В 1961 вышла книга его стихов «Огниво». В 1979 в тяжелом состоянии был помещен в пансионат для инвалидов и престарелых. Потерял зрение и слух, с трудом двигался.
Книги стихов Шаламова выходили в СССР в 1972 и 1977. «Колымские рассказы» изданы в Лондоне (1978, на русском языке), в Париже (1980–1982, на французском языке с предисл. А. Д. Синявского), в Нью-Йорке (1981–1982, на английском языке). После их публикации к Шаламову пришла мировая известность. В 1980 французское отделение Пен–клуба наградило его Премией свободы.
Умер Шаламов в Москве 17 января 1982.
Источник: Экциклопедия «Кругосвет»
Представляем первый и второй тома из Собрания сочинений В. Т. Шаламова в 6 томах (плюс 7-й том, дополнительный), вышедшего в 2013 г.
Благодарим всех, кто патронирует РВБ на Патреоне, и персонально Дмитрия Бальзака за поддержку шаламовского проекта.
«Колымские рассказы» не представляют собой рассказы как таковые, в них нет сюжета, нет пресловутых характеров.
Я вычеркнул — все, что можно было снять из классических жанра. Рассказы остались.
... рассказы эти показывают человека в исключительных обстоятельствах, когда все отрицательное обнажено безгранично, с новостями весьма примечательного отрицательного рода.
Человек в глубине души несет дурное начало, а доброе проясняется не на самом дне, а гораздо дальше.
Вот этот-то зёв — и Освенцим, и Колыма — есть опыт 20-го столетия, и я в силах этот опыт закрепить и показать...
Я летописец собственной души, не более. Можно ли писать, чтобы чего-то не было злого и для того, чтобы не повторилось. Я в это не верю, и такой пользы мои рассказы не принесут.
Все может повториться, и никого это не остановит и не останавливает. Вы же видите, что война идет все время, что людей убивают. Атомная бомба — единственная гарантия мира.
... Человек оказался гораздо хуже, чем о нем думали русские гуманисты XIX и XX века. Да и не только русские, зачем это все скрывать? «КР» об этом именно говорят.
Любая цивилизация рассыплется в прах в три недели, и перед человеком предстанет облик дикаря. Хуже дикаря, ибо все дикарское — пустяки по сравнению со средствами уничтожения и давления.
... я не вижу никаких причин исключить лагерную тему из литературного сырья для современного писателя. Напротив — я вижу именно в лагерной теме выражение, отражение, познание, свидетельство главной трагедии нашего времени. А трагедия заключается в том, как могли люди, воспитанные поколениями на гуманистической литературе («от ликующих, праздно болтающих»), прийти при первом же успехе к Освенциму, к Колыме.
Это не только русская загадка, но, очевидно, мировой вопрос.
В. Т. Шаламов — А. А. Кременскому, <1972>
Каждый мой рассказ — пощечина по сталинизму, и, как всякая пощечина, имеет законы чисто мускульного характера.
... Здесь изображены люди в крайне важном, не описанном еще состоянии, когда человек приближается к состоянию, близкому к состоянию зачеловечности. Проза моя — фиксация того немногого, что в человеке сохранилось. Каково же это немногое? И существует ли предел этому немногому, или за этим пределом смерть — духовная и физическая?
Демонстративно отказываясь от художественности, Шаламов создаёт лучшую художественную прозу о ГУЛАГе — безжалостное и талантливое свидетельство об обстоятельствах, в которых человек перестаёт быть человеком.
О чём эта книга? — О жизни (вернее, умирании) заключённых ГУЛАГа в конце 1930-х — 1940-х годах. В «Колымских рассказах» Шаламов отразил собственный опыт: на Колыме писатель провёл более пятнадцати лет (1937–1951), работая на золотых приисках и угольных шахтах, не раз становился доходягой и выжил только благодаря тому, что друзья устроили его фельдшером в лагерную больницу. Это художественное исследование новой и непредставимой до появления ГУЛАГа и Освенцима реальности, в которой человек низводится до уровня животного; анализ физической, психической и нравственной деградации, исследование вопроса о том, что помогает выжить в ситуации, в которой выжить нельзя. Как писал сам Шаламов, «разве уничтожение человека с помощью государства — не главный вопрос нашего времени, нашей морали, вошедший в психологию каждой семьи?»
Варвара Бабицкая. Варлам Шаламов. Колымские рассказы
Для Шаламова было очень важно осознание того, что лагерь — мироподобен. В нем нет ничего, чего бы не было в советском обществе на воле: ни в его социальном устройстве, ни в его духовной атмосфере. Различие лишь в степени висящих над человеком угроз и промежутке времени, в течение которого удается о них не думать. Проза Шаламова посвящена жизни заключенного в лагере, но ее тема гораздо шире...
Безусловно, Солженицын и Шаламов сумели показать лагерную систему как основу советского строя, основополагающий тип отношения идеологической власти к человеку и, одновременно, причину развала этой власти, державшейся на тотальном страхе и зависимости от привилегий, не щедро раздаваемых начальством. Именно это тотальное уничтожение любого проявления личности, любой попытки личности реализовать хотя бы в мысли свою суверенность называлось и продолжает называться социальной справедливостью. Солженицын на собственном — лагерном и послелагерном опыте ищет путь сопротивления системе и пытается передать его читателю...
Шаламов был в условиях, где не существовало надежды сохранить существование, он свидетельствует о гибели людей, раздавленных лагерем. Кажется чудом, что самому автору удалось не только уцелеть физически, но и сохраниться как личность. Впрочем, на заданный ему вопрос: «Как Вам удалось не сломаться, в чем секрет этого?» Шаламов ответил не раздумывая: «Никакого секрета нет, сломаться может всякий». Этот ответ свидетельствует, что автор преодолел искушение счесть себя победителем ада, который он прошел и объясняет, почему Шаламов не учит тому, как сохраниться в лагере, не пытается передать опыт лагерной жизни, но лишь свидетельствует о том, что представляет собой лагерная система. Впрочем, некоторые практические советы в его рассказах найти можно. Во-первых, это рекомендации не пытаться спастись за счет «ударного труда», ибо в лагере убивает не маленькая пайка, но большая. Усиленная работа ведет к скорейшему истощению. Во-вторых, это настойчивое предупреждение об опасности надежды...
Лагерь так и не отпускал Шаламова до конца его жизни. Уже в доме престарелых он прятал под подушку сухари. В конце концов его повезли в интернат для психохроников, привязав к стулу и без верхней одежды, несмотря на морозный день. Через несколько дней он умер от воспаления легких. На соседней койке лежал прокурор сталинских времен, поедавший собственные экскременты.
Юлий Шрейдер. Искушение адом
Кажется, его судьба затем и послана была ему, чтобы вместив в себя самые страшные испытания, которые нес человеку в нашем многострадальном отечестве тоталитарный режим, стать вместе с тем и непреложным приговором этому режиму. Этой кровавой власти.
Евгений Шкловский. Варлам Шаламов
В лагерях происходило «массовое изнурение людей от непосильного труда и голода», приводившее «к полной потере трудоспособности, инвалидности и смерти», никто не отвечал за гибель людей «от истощения, аварий и катастроф», «применялись массовые репрессии, направленные к физическому уничтожению невиновных людей»...
В 1930–1940-х годах в лагерях, тюрьмах, колониях и на этапах только от истощения, непосильного труда и болезней погибло не менее 500 тыс. заключенных, а всего в 1930–1953 годах — не менее 1,7 млн человек. В это число, по оценкам современных специалистов, не входят сотни тысяч так называемых актированных заключенных — освобожденных администрацией по актам еле живых «доходяг», умиравших на свободе, за воротами лагерей, чья смертность не учитывалась в гулаговской статистике. В царской России за тридцать лет, в 1885–1915 годах, в тюремной системе гражданского ведомства умерло 126 тыс. человек. В СССР столько заключенных погибло лишь в одном 1938 году.
Система, исправно действовавшая всю войну и с новой силой набросившаяся на сограждан в послевоенные годы, когда было беспрецедентно ужесточено уголовное законодательство, просуществовала до 1956 года. С 1920-х и до середины 1950-х годов через ГУЛАГ прошло от 15 до 18 млн человек. Эта цифра сравнима с потерями страны в годы Второй мировой войны.
Кирилл Александров. Врата адовы