---

1. И. А. Крылов
2. Полн. собр. соч.
3. Т. 2

---

АМЕРИКАНЦЫ
Опера комическая в двух действиях

ПРЕДИСЛОВИЕ

Г. Крылов, известный публике своими сочинениями, сделал основание оперы «Американцы». Молодость, живость воображения и, смею сказать, некоторая небрежность в слоге и в характерах были повсюду приметны. Опера принята на театр, учена и — не была играна в течение 12 лет. Ежели не хороша — не надобно было принимать на сцену; ежели слаба — нужно исправить. Но чтобы так судить, надобно любить национальный театр.

Между тем меценат дарований и директор театра Александр Львович Нарышкин желал дать публике новую русскую оперу. — Исполняя волю моего начальника, которого благоволения ко мне врезаны в грудь мою, я хотел поправить «Американцев», и вылилось, что, кроме стихов, в ней не осталось ни строки, принадлежащей перу г. Крылова.

Я говорю это не с тем, чтобы показать, какого уважения достойна проза моя. Знатоки будут ценить ее. Суждение советников Дурындиных мне не нужно. Но говорю для того, чтобы то, что покажется слабым и не выработанным в прозе, не было отнесено на счет г. Крылова.

Успех пиесы зависит от публики. Хорошее не теряет своей цены от минутного суждения, так как дурное не будет хорошим оттого, что часто сочинители и переводчики сами себе аплодируют.

Многие пишут для русского театра. Я сохраняю всякое уважение к их дарованиям: но не хотел бы принять насчет моего пера некоторых сочинений и — ни одного перевода.

Дон Гусман,	гишпанский вельможа и военачальник.
Дона Ельвира,	сестра его.
Ацем,	начальник американцев.
Цимара,	любовница Гусмана		сестры Ацемовы.
Сорета,	любовница Фолета
Фолет,	новопоселившийся гишпанец.
Фердинанд,	подчиненный Гусмана.
Воины гишпанские.
Воины американские.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Вместе

Дон Гусман Стороной поди своею, Их ищи по всем местам.   Фолет В лес к зверям итти не смею. Где найдешь их по кустам? Лучше здесь их кликать нам.

(в кустах).

Вместе

Дон Гусман Они были сами. Здесь между лесами Еще поглядим.   Цимара и Сорета Они пришли сами Увидеться с нами. Покажемся им.   Фолет Иль между лесами Знакомства с бесами Искать мы хотим? —

(выходя из кустов).

Я искал тебя, милая Цимара, чтобы сделать тебе предложение для общего нашего счастия.

Говори. — Я не умею тебе ни в чем отказать.

Мы, американки, не любим медлить: чем скорее, тем лучше.

Это мой обычай. — Я люблю, чтобы у меня кипело, Соретушка!

В чем твое предложение?

В том, чтобы уйти с нами в эту деревню, которая в двухстах шагах за этою горою.

А оттоль уехать в Мадрид. Я получил повеление от двора, чтобы, оставя поиски над американцами, возвратиться туда. Сверх того я не имею уже никакой надежды отыскать сестру мою, которая похищена у меня вашими земляками. — Итак, милая Цимара, согласись оставить варварскую Америку и быть украшением мадридских красавиц.

Да, поедем, американское мое золото, с нами. Ты можешь там многим завертеть головы и сделать честь вкусу такого молодца, каков я.

Да зачем ехать в такую даль, когда вы сами можете у нас остаться?

Земляки наши будут любить вас, как братьев.

Этого сделать нельзя. Мы клялись возвратиться в наше отечество.

Для чего ж 15 гишпанцев перебежали к нам?

Для того, что они бесчестные люди. А честь есть такая честь — по признанию философа Дона Цапата, Педрилла, Фердинанда, которую всегда ставят за честь, чтобы иметь честь...

Фолет! Это темно для самого европейца; а ты хочешь, чтобы американки...

Моя должность просветить их и доказать им, что в Мадриде, с помощию философии, более плутов, нежели в здешней стороне жителей.

Останьтесь лучше с нами. Останься, Фолет!

Ария

Да разве очень весело жить у вас?

Так весело, что умрешь со смеху. — Там ты видишь алебастровую головку; там продолговатую, подщекатуренную рожицу; там поджарого, тоненького, как ниточку, петиметрика; там такую манерную кралечку, что чуть

буркалы мелькают из-под бровей; там знатность, богатство, чины...

Чины? — А кто они такие?

Это — это конфеты. Надобно только осторожно кушать, чтобы язык не проглотить.

У тебя также есть чины?

Пропасть! — разве ты забыла, что я Дон Фолет, Педрилло, Фердинандо, Кастиландо, Драбандо и чорт знает что!

Послушай, Гусман! Если ты любишь богатство, здесь его много; если ты без чинов жить не можешь, пошли за ними Фолета в Мадрид.

Как же не так! там без денег ничего не дадут.

Твоя невинность восхищает меня, нежная Цимара! но чины такая вещь, которую вы здесь не понимаете: за ними нельзя послать.

Почему нельзя? Я слышала, что у вас они продаются.

За американское золото? — случается!

Нет, Цимара, надобно иметь сердце, неустрашимость, знания, чтобы приобрести их.

Понимаю, ты имеешь сердце, чтобы их желать, а не имеешь его, чтобы со мной остаться? Прощай! (Уходит.) 

Постой, жестокая!

Оставьте это слово гишпанкам! Говорите американкам: смугленькая, кругленькая, полненькая, плотненькая.

Я слышу шум. Это американцы; а я послал большую часть солдат для поисков над ними, и деревня наша без защиты. Поспешу туда. — Фолет! Останься здесь и уговори Сорету, чтобы она согласилась притти с своей сестрой в нашу деревню; там мы можем более успеть.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

(особо.)

Если бы мне удалось сманить Сорету, это бы очень здорово было для меня. Такая красавица в Европе не жена, а золотая руда для мужа.

(особо.)

Попробую уговорить его здесь остаться. (Ему.)  Фолет! любишь ли ты меня?

Я, Соретушка? люблю, горю, киплю...

Ну, так останься жить у нас!

С вашими дикарями? — я со страха умру.

Не бойся; ты легко заслужишь их уважение.

Легко? а чем? вы народ непросвещенный, у вас надобно быть в самом деле умным, чтобы почитали умницей, и храбрым, чтобы почитали за храброго; а у меня сроду этой дряни в голове не бывало.

Я тебя научу, как землякам моим понравиться. Вставай, рано, ложись поздно, будь прилежен к охоте — вот и все.

Спасибо! Этакая глупость мне в ум не приходила! Я гишпанец и люблю сидеть, поджав руки, целый век.

Ну так ищи случая сразиться с леопардом или львом.

Мне сразиться с леопардом или львом? — у нас поединки запрещены, и это мой любезный закон.

Не то окажи свою храбрость на войне.

На войне? Ежели неприятель за тысячу верст от меня, то я его доеду; а вблизи у меня охоты нет. Это правило философа Дона Цапата, Педрилла, Фердинанда.

Кажется, гишпанцы не так миролюбивы.

И я был очень задорен; но надобно тебе заметить, что я учился в Андалузском университете. Профессор мой был великий философ! «Друг мой», — говорил он мне сиплым голосом: — «будь мудрым! пусть лучше тебя бьют, нежели чтобы ты бил», — и я всегда поступал по его правилам.

Как бы ни было, земляки мои будут тебе ради.

О! нет, нет, и не думай, чтоб я согласился остаться здесь. — Охота, сражения со львами, поединки с барсами — все это не по зубам. Поедем лучше с нами в Европу, Соретушка!

Ты не находишь здесь упражнений: что ж я там буду делать?

Пропасть! — ничего!

Ничего? Я со скуки умру.

Пустое, моя кралечка; надобно на себя напустить только лень или одурь — и ничего не захочется делать.

Спасибо за вашу лень и одурь. Мне это совсем не нравится.

Всякая земля имеет свой обычай; у нас так это очень не худо. Наши женщины, как голландский сыр: чем более попорчены, тем более их любят. — Побывай ужо в нашей деревне с твоею сестрою, ты увидишь там часть наших обычаев. Если они тебе не понравятся, я останусь с моею смугленькою обезьяночкою.

С этим условием, изволь. Я тотчас буду к тебе с сестрою.

(испугавшись.)

А я один останусь?

Не бойся; мы тотчас придем.

Кто? я боюсь, Соретушка? — Знай, что я век не струшу, когда ваши дикари далеко от меня.

Прекрасно. Послушай, Фолет: вы, европейские мужчины, трусливее наших женщин. (Уходит.) 

Зато наша женщина не струсит десяти ваших мужчин.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

(один.)

Мне кажется, что я напрасно снаряжаюсь в Европу. — Между тем как я легко могу здесь обманывать всех, как дураков, там буду сам обманут, как невежда. Подумаем, чтобы сказал об этом мудрый и просвещенный мой Дон Цапато, Педрилло, Фердинандо. — Лучше обмануть, нежели быть обманутым.

Ария

Однако очень темно становится. Страх и трусость сломили в минуту храбрость мою. Я боюсь, чтобы мне прежде не закипеть на американском вертеле, нежели подружиться с дикарями. Они великие охотники до молоденького жаркого.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

(ударя его по плечу.)

Фолет!

Ай! — а! это ты, Цимара! Не испугалась ли ты? что до меня касается, то я струсил.

Разве не с тобою твое ружье?

Со мною; но когда я трушу, то и пушка не поможет.

Ты очень небоязлив. Послушай: Сорета звала меня в вашу деревню, и хотя я на Гусмана осердилась, но ни в чем ему отказать не могу.

Сокровище, а не женщина! так и не отказывай!

Поди же и скажи ему, что мы скоро к вам будем. Теперь нельзя для того, что брат наш следом идет за мною.

Следом! — с американцами? пропал я! ах! я бы хотел иметь теперь рысьи ноги. Тут-то бы ты моей храбрости посмотрела! О Гишпания! Гишпания! там, бывало, вмиг стрячка дашь от неприятеля.

А ты бегивал?

Удавалось! — Надобно знать, что я вспыльчив и сердит, и если я сражусь, тогда пластом положу неприятеля; а потому-то профессор Дон Цапато, Педрилло, Фердинандо всегда мне говаривал: сердись издали!

Но он уже близко!

Близко? — вот теперь-то ты увидишь, что когда я рассержусь, тогда рысист, как заяц... (Убегает из всей силы.) 

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

(одна.)

Мне кажется, что брат мой строго за мной присматривает. Если он узнает, что я люблю гишпанца! — Он их ненавидит, и между тем любит пленницу свою Ельвиру. Я сама не любила гишпанцев; но приближилась к Гусману — сердце мое начало биться сильно, сильно и — я в нем нашла первого своего друга, полюбила его нежно и с ним всю Европу. Как это странно! Один человек может заставить любить целый свет!

Ария

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Оставь свой страх, нежная Ельвира, ты увидишь, что сердце американца нежнее, чувствительнее, нежели европейца; ты увидишь. — Ты здесь, Цимара? разве не знаешь, что за этою горою гишпанское селение? — (Особо.)  Подозрение мое увеличивается!

Знаю. Что до этого за нужда?

Берегись, если я что замечу!

Гусман! любезный брат! так я навсегда разлучена с тобою?

(особо.)

Она сестра Гусмана! перестань плакать, Ельвира, и будь моею сестрою.

Ельвира! я постараюсь, чтоб ты забыла Гишпанию. Если ты не найдешь во мне гибкости и лукавства европейца, то найдешь душу, сердце, желание тебе угодить.

Ария

Верю; сердце мое — твой защитник. Во враге — вижу я моего любовника; в его воле — мои законы.

(вбегая, шепчет Цимаре.)

Они скоро должны быть, а брат мой здесь.

(особо.)

Догадки мои становятся основательнее. (К ним.)  Вы шепчете — бойтесь! Американец столь же страшен во гневе, как нежен в любви. — Ельвира! печаль твоя раздирает душу мою.

Ария

Время прекратит печаль твою. Может быть, одноземцы твои увидят нашу невинность, справедливость и обоймут тех, которых они терзают; брат твой найдет во мне друга, прижмет его к сердцу.

(тихо Цамаре.)

Пойдем с нею в шалаш; а как скоро брат уйдет, тогда побежим к нашим милым, а ему скажем, что из шалаша не выйдем.

(тихо.)

Хорошо. Какая ты обманщица!

(тихо.)

Я познакомилась с европейцами!

Сестрицы! проводите к себе Ельвиру; а я пойду осмотреть, нет ли опасности от гишпанцев (особо) , и замечать за вами.

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

(входит в ужасном страхе.)

Уф! какая скотская темнота! Верно профессор мой Дон Цапато, Педрилло, Фердинандо посмотрел бы издали. (Оглядываясь.)  Всякое дерево кажется мне лешим! И в такую дьявольскую ночь делать надобно любовные свидания! Если бы я был американец, то бы носа из шалаша не высунул. — Скитаться одному между дерев, зверей, американцев и леших! — О! премудрый Дон Цапато, Педрилло, Фердинандо! правда твоя, что всего лучше любить и сражаться издали. — Но где Гусман? может быть, он здесь, и так же трусит, как и я. — Ась? — кто тут? — беда моя! со всех сторон шум и ужас. — Я думаю, что лешие со всего света собрались сюда. — Истолкут они меня, как в ступе.

Ария

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Я думаю, что они здесь. Фолет! Фолет! никого неслышно!

Сестры мои ушли из шалашей. Жестокие европейцы! Вы далеко простираете свои злодейства. Послушаю, не здесь ли они?

Я дрожу. Что с нами будет?

Не бойся. Ежели Фолет и Гусман здесь, нам хорошо будет.

(находя Фолета.)

Кто это?

(лежа.)

Это я, Соретушка, твой милый Фолет, первый ученик философа Дона Цапата, Педрилла, Фердинанда.

(рассердясь.)

Кто ты такой?

Тьфу! как это глупо! приголубь меня, Соретушка!

Постараюсь, не могу ль от него чего узнать. — Ты худое место выбрал спать.

Ничего, ничего! Философия, — когда она в росхмель — везде прикорнуть может. Тьфу к чорту! дай мне, Соретушка, ручку поцеловать! (Целуя руку Ацема.)  Какая нежная, мяконькая ручонка! не мадридской чета. Там как копченые полотки.

Чуть удерживаюсь от бешенства! Сказывай, бездельник, почему ты знаешь Сорету?

Какой глупый вопрос! разве ты не Сорета?

Нет, бездельник!

Ну, так поди же к чорту. Если бы ты была Сорета, я бы тебя сюда попросил.

Я ее брат! дорого ты заплатишь!

Пустое; я за последние клюнул — ха! ха! ха! как я рад, что у тебя такие прекрасные сестрицы. Поедем в Мадрид. Ты можешь ими там сделать свое счастие.

Это сумасшедший человек.

Послушай, американская харя! не нападай на мое сумасшествие. За него деньги платят.

Я теряю терпение.

(лезет обнять его.)

Ну, так помиримся и поцелуемся, дорогой зять!

(ударяя его по голове.)

Вот приступ к миру. (В сторону.)  Он, верно, притворяется.

Какая чертовская лапа!

Сказывай, где сестра моя? или я тебя на месте убью!

(вывертываясь из рук.)

Чорт тебя возьми! хорошо тебе, что я трус и что философ Дон Цапато, Фердинандо, Педрилло велел мне сердиться издали. — Я б тебя надвое расплющил или бы — ушел. Ты меня надсадил в самое темя. (Уходит из рук.) 

(ища его.)

Ты не уйдешь от меня.

(тихо.)

Притаюсь. — Гусман! Сорета!

(тихо.)

Это голос Фолета.

(тихо.)

Они, верно, здесь.

(особо).

(Подходя к нему.)

Вместе

Ацем (ища друг друга). Как досадно, что не видно В темноте его ночной. Европеец сей бесстыдный Был бы вмиг растерзан мной!  Цимара, Сорета, Гусман   и Фолет Как досадно, что не видно Их нам в темноте ночной; Но, оставя их, бесстыдно Нам без них итти домой!

Фолет, Сорета,		подойдите!
Гусман, Цимара

Чего еще вы здесь годите?

За нами ходят по следам.

Пойдем отсель скорее к			нам.
			вам.

Вместе

Ацем Коль вас догнать успею, И вами овладею, Свирепостью моею В один исторгну час Коварный дух из вас.   Цимара и Сорета Сей грозный слыша глас, От страха леденею И силы не имею В ужасный столь нам час. Спаси, Гусман, ты нас!

Вместе

Дон Гусман Сберись с душой своею. Не дам тебя злодею! Защитою моею Спасу обоих вас. Не оставляйте нас!

(вместе с прежними).

Они ушли! злодеи! но недолго будут наслаждаться своею изменою! Они, без сомнения, скроются в этой деревне. Поспешим. — Жестокие гишпанцы! вы не довольны тем, что похищаете наше золото; вы хотите лишить нас первого сокровища: невинности и добродетели!

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

(которого она тащит за руку).

Дуэт

Перестань же досаждать!

Иль за брань твою в награду,

Не такую уж досаду

От меня		должна ты		ждать.
		ты должен

Смотри, какая вертушка! Если бы не ты, то я бы всем вашим дикарям распроломал головы.

Лжешь! — Разве не ты меня тащил оттуда с такою скоростию, что я не успевала бежать за тобой? — это от храбрости?

Конечно! Я боялся тебя оставить, ибо философ Дон Цапато, Педрилло, Фердинандо именно говорит в аргументе о ретираде: «Когда бежишь, тогда и других тащи». Он слов-па на ветер не молвит.

Философы ваши такие же трусы, как и ты. Ты и теперь еще дрожишь.

Конечно, дрожу; для того, что сразиться не с кем.

Для чего не сразился ты давича с моим братом?

По двум причинам: первое, что я не хотел брата твоего на месте приколоть; второе, что я сержусь издали.

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

(садится с Соретою на пол.)

Сорета! Фолет! вы здесь уже? если бы не Гусман, то я бы умерла от страха.

И Соретушка также, если бы не мое мужество — в ногах.

Ты мне его довольно показал.

Больше было некогда. Чем богат, тем и рад.

Сядьте лучше здесь, мои милые!

Сядем.

Ну-тко, Фолет, покажи мне, что в Мадриде хорошего?

Разве я зрительная трубка? там все хорошо: женщины, дома, а более всего философ Дон Цапато, Педрилло, Фердинандо. Это кузов мудрости.

На что у вас строят такие высокие шалаши? в нашем можно спокойнее жить.

Конечно; а особливо на что такие высокие и широкие? ее лучше ли пониже и поуже?

Правда, правда, пониже и поуже — это гораздо лучше.

Тебе не нравятся, Цимара, эти картины?

Нет; на них начерчены люди, деревья, реки. — Это хорошо, но все одно и то же. Напротив, на наших полях я вижу всякий месяц новое, переменное.

Всякий месяц новое, переменное? Вот те Америка! Это хоть бы в Европе!

Эти писанные люди хороши; но живой всякий милее. С ним лучше тысячу раз.

Правда, правда, Соретушка! И Дон Цапато, Педрилло, Фердинандо то же говаривал. — А я, как ученик его, люблю больше оригиналы, нежели копии.

Много у вас рисованных женщин?

Полон Мадрид. Редко, редко столкнешься не с рисованною, а то все как будто подщекатуренные рожицы.

Ну, Гусман, ты хотел уверить меня, что Европа лучше Америки. Я у вас много вижу мудреного, а мало хорошего.

Это от того, что ты не была ученицею у философа Дона Цапата, Педрилла, Фердинанда. Он бы тебе все показал попросту.

Твоя невинность и неопытность не позволяет тебе видеть цену европейских выгод. — Но не довольно ли для тебя, когда ты можешь сделать меня счастливым?

Ария

Не будь так жестокосерда, Цимара! Если ты не захочешь разделить счастья и богатства моего со мною, ты

предпишешь мне смерть. Поедем — и вечный брак увенчает взаимную нашу привязанность.

Соретушка! качнем без дальних обиняков в Мадрид. Я не охотник болтать одно и то же. Ты знаешь, что я тебя люблю столько же, как и ваше золото, и что эту любовь надобно побриллиантить, — то есть жениться.

А там что, Фолет?

А там — любовь научит, что там.

А там — ты меня оставишь.

Оставлю! — Я? Сорету! — Гишпанец, ученик Дона Цапата, Педрилла, Фердинанда оставит жену, когда вся его философия, все его богатство состоит в прелестях его милой Сореты! О нет, нет! ты мое сердце, душа, жизнь, а я не что иное, как твое туловище.

Ах, Гусман! говорят, что у вас в обычае оставлять жен.

Ты мучишь меня своим подозрением. — Везде есть дурные люди, порочные души, но сердце Гусмана, твоего друга, любовника — нет, оно не знает подлой измены: оно всегда нежно, чувствительно, постоянно.

И ты также, Фолет? и любовь твоя будет вечно постоянна, тверда?

Ах, Соретушка! и камень от жару трескается, и железо ржавчина съедает.

Если ты меня любишь, тогда не захочешь возвратиться к себе. Брат твой, без сомнения, узнал, что вы здесь. —

Подумайте об опасности. Поедем лучше со мною. Счастливое и блистательное состояние тебя ожидает.

Нет, Гусман, я тебя должна оставить.

Оставить? — Ты жизнь у меня отнимаешь.

(Фолету.)

Фолет! он умрет.

А после воскреснет. У него такая глупая привычка, что умирает не до смерти.

Пойдем, сестрица! Скоро начнет рассветать: нам надобно успеть возвратиться.

(удерживая.)

Жестокая Цимара!

Кругленькая Сорета!

Я умру без тебя.

Я лопну, как брандер.

Что мне начать, не знаю я.

С Гусманом		силы нет расстаться.
С Фолетом

Боюсь у них еще остаться,

Душа смущается моя.

Пойдем — нет сил — на чем решиться?

Гусман		драгой! я вся твоя.
Фолет

(Фолету).

ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ

(Американцам про Фолета.)

(выбегая).

ЯВЛЕНИЕ ДВЕНАДЦАТОЕ

(входя).

(сестрам).

(вместе).

(вместе)

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

(одна.)

Ацем собрал все силы свои, чтобы сделать нападение на ту деревню, в которой мой брат. Чем кончится это сражение? — И Гусман и Ацем мне милы. Кому пожелать победы? — К жизни обоих привязана моя жизнь; с потерею одного все благо мое потеряно.

Ария

Кто идет с этих гор? Страх мой умножается. — Ацем и брат мой! — Ах! кто из двух, сделавшись убийцею, повергнет меня во гроб с собою?

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

(сестрам.)

Подите отсюда. Ваше преступление будет жестоко наказано. Следовать за теми, которые, презирая нашу невинность, не смеют сразиться с нами, но ищут развратить подлостью! — ищут потрясти вместе с нами и вашу добродетель! — Ельвира! я тебя поручаю им.

(особо.)

Ах! я вижу, что мой нежный брат погиб. Я трепещу узнать об нем — и хочу наведаться обо всем от Сореты и Цимары.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

(к воинам.)

Друзья! победа увенчала наше мужество. Подите и успокойтесь. —

Подведите ко мне пленников.

Все кости во мне, как в мешке, трясутся. О премудрый Дон Цапато, Фердинандо, Педрилло! Можешь ли ты видеть без трепета драгоценную отрасль философии в таком дьявольском страхе?

Фолет! трусость твоя увеличивает торжество врага нашего. Укрепись!

Думаете ли вы, что и на горячей сковороде можно быть равнодушным? — Мне, кажется, что со всех сторон ребры мои шинкуют.

Подлый человек! Ты умел делать зло с бодростью и при малейшем наказании дрожишь от робости!

(с принужденною смелостию.)

Я — робею? — врешь ты, американский кот! Я дрожу для того, что у меня — лихорадка.

Чудовище! изобретай все возможные мучения. Тому, кто разлучен с Цимарою, смерть не страшна. Я трепещу жизни.

О бесценная Гишпания! о чудный философ Дон Цапато, Педрилло, Фердинандо! зачем меня чорт в Америку занес?

(американцам.)

Приготовьте костры; и мы тотчас предадим торжественно огню этих преступников.

Огню? — Вот те шутка. — Скажи мне, не дурак ли ты? — Можно ли жарить христиан и в том числе философа, как поросят? есть ли в тебе хоть на грош ума и мудрости? — есть ли в тебе хоть крошечка человечества?

Гипшанец говорит о человечестве! — Не употребляй во зло того священного имени, которое вы покрыли ужасом. — Какое вы имеете право гнать нас, нашу невинность, нравы? — Право жестокости и бесчеловечия! — Американец добр, человеколюбив; но с гипшанцами — с чудовищами — самая благость делается фурией. (Уходит.) 

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Итак, я лишусь тебя, нежная Цимара!

Итак, я буду изжарен, кругленькая Соретушка, и земляки твои все то сожрут, что во мне есть хорошего и сочного? Чтобы дьявол их побрал с американским вкусом! Прости, мой дорогой Мадрид! Простите, все трактиры, где и пивал до храбрости и беспамятства! — Прости, милая философия, которая научила меня трусить вблизи и горячиться издали! — прости и ты, велемудрый Дон Цапато, Педрилло, Фердинандо — алмаз философии! — Я чуть на ногах стою.

Ты еще более мучишь меня своею трусостию. К чему все твои восклицания? Они нам не помогут.

Да что ж мне делать с такими скотами, которые не учили ни риторики, ни философии? — Чем можно растрогать тех, которые не умеют рассуждать ни obiective, ни subiective и которые в глаза не видывали Дона Цапата, Педрилла, Фердинанда?

Чорт возьми твоего Дона Цапата, Педрилла, Фердинанда!

Не бранитесь, сударь! Нам очень худо, что его с нами нет. Он бы никогда не впал в заблуждение быть изжаренным. Если бы он не мог уговорить своим сиплым и величественным голосом всю эту американскую дрянь, по крайней мере он бы дал тягу с великим красноречием.

Да кончи это бога ради!

Погодите немного: как скоро нас сожгут, тогда я вам ни слова не скажу более.

Нет ли с тобою ножа?

Да что вам в нем? — Всю Америку перочинным ножичком не перережешь. Американцы не гусиные перья.

По крайней мере себя можем зарезать.

Себя? — Разве я воробей или голубь? — Покорно благодарствую! Философия говорит, что я мысленное животное, одаренное разумом, и, следственно, могу других резать, когда не струшу.

Низкий трус!

Могу сказать, что и вы не самый отчаянный герой, когда прибираетесь к ножичку.

Перестанешь ли ты меня терзать?

Ни слова более! — Мне надобно еще покаяться прежде, нежели меня положат на сковороду. (Томным голосом.)  Во имя философии и первого ее основателя в Андалузии Дона Цапата, Педрилла, Фердинанда каюсь и клянусь всеми силлогизмами и софизмами, что я был великий плут. Иного обокрал при солнечном сиянии, иного ободрал ночною порою, иного поддел наверную, призывая всегда в помощь философию и мудреца Дона Цапата, Педрилла, Фердинанда. Кого развел, кого сосватал — лгал, пил, плутовал, мошенничал. Простите меня! а я прощаю тех, которые со мною то же делали.

Можно ли выслушать терпеливо все, чем он меня мучит?

Простите и вы меня! Кошелек ваш может быть самым лучшим переводчиком. Добродетели мои ему очень известны. — Я вам также прощаю, что за вас меня изжарят.

Кончи это! — (Американцам.)  Друзья мои! Вы можете быть нашими спасителями. Возьмите этот кошелек и отпустите нас.

Да, да, возьмите! Это очень здорово. С деньгами никогда желудок не болит.

Видить ли, Фолет? И последнее наше средство ни к чему не служит.

Очень вижу, что они глупы, как лошади. В Мадриде можно бы было уйти за это из-под виселицы.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Бросьте их в костер.

Ай! у меня уже рука отгорела!

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

(Видя костер.)

(Ацему).

(кроме Ацема).

(Американцам.)

Вместе

Ацем Мне слова твои священны, Будь спокойна навсегда.   Ельвира и Фолет Дух и сердце восхищенны, Что прошла сия беда.   Дон Гусман Дух и сердце возмущенны Их согласьем навсегда. Хор Нам слова твои священны! Мы покорны им всегда.

(Ельвире.)

Ельвира! прелести твои удерживают меч моего правосудия. Я согласен забыть поступок твоего брата и Фолета.

Меня будто со сковороды сняли. Правда твоя, великий Дон Цапато, Педрилло, Фердинандо, что я не буду изжарен! Разве со временем повесят!

(Ельвире.)

Но прощаю с тем, чтобы они заменили нашу потерю собою, оставшись здесь; и чтобы ты согласилась быть моею. Оставь нас. Я поговорю с ними.

(особо).

(особо).

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

(Гусману.)

Ты должен избрать одно из двух: или отдать мне сестру свою и быть моим другом, или умереть.

(особо.)

Опять умереть?

Как! я соглашусь, чтоб моя сестра была твоею женою, чтобы она здесь осталась?

(ему.)

Что вы это вздумали? я рад оставить здесь мать, жену, сестру, философию и даже все — лишь бы только самому лыжи навострить.

Молчи, бездельник! Горесть и досада отнимают у меня способности говорить.

Я буду вашим переводчиком. Помоги мне, Дон Цапато, Педрилло, Фердинандо! (Ацему.)  Скажи мне, господин Ацем — да с тем, чтобы сердиться издали, — можно ли здесь просвещенной женщине остаться? Она умрет от скуки. У вас нет ни карет, ни модных лавок, ни чепчиков, ни тюрбанов; а ты сам видишь, что это великая потеря для философии.

У нас есть то, что делает человека счастливым: сердце, добродетель, спокойствие.

Ты прав, господин неуч! (Дону Гусману.)  Бросьте ему свою сестрицу, это небольшая дань, и оставайтесь здесь сами.

Молчи! — Ацем! будь мне другом. Оставь Америку и поедем со мною в Европу. Я имею покровителей, я там силен.

Гусман! силен ли я, ты можешь спросить у тех, которые пали от руки моей.

Если ты любишь храбрость, то у нас будешь иметь более случаю блеснуть ею. Там ты научишься истинному мужеству.

А я научу тебя играть на гитаре и плясать в присядку. Это очень не худо. Иногда можешь тряхнуть перед ротою. — Постой-ко, я тебе дам первый урок. (Ацем его не допускает.)  А! не хочешь! ну, так я тебе предложу науки.

А что это такое науки?

Экий невежда! Науки — это прекрасная вещь, а особливо если учишься у Дона Цапата, Педрилла, Фердинанда. Слушай: науки начинаются с ученья. Их можно назвать ключом или большой дорогой к познаниям: они ослепляют разум, открывают темноты, показывают блеск, когда темно, и темноту, когда светло, — они, словом, за одного битого дают двух небитых. — Понял ли? Уж подлинно науки!

И что потом?

Потом бросил книги, да взял карты — и ступай на все четыре стороны.

Ты своим болтанием все испортишь!

Послушай, Гусман! мы без наук счастливы, а вы страдаете с познаниями. Первая наука быть добрым и быть счастливым — она в наших сердцах.

Ты можешь быть у нас значащим человеком.

Вот так — как я. Передо мною все снимали шляпы издали, — а особливо, когда просят, чтоб я долг заплатил. Это не шутка!

Мне никто не кланяется и никто не желает зла. Верно, у вас в Мадриде это редко, — но кончим. Готовьтесь или быть сожжены, или исполнить мое предложение.

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Безумный болтун! я от твоих глупостей могу быть несчастлив; но обожди, я тебе за это заплачу.

(гордо.)

Пожалуйте, не горячитесь, господин Дон Гусман, мы не в Мадриде. Оставьте свою знатность: она вам здесь может послужить к тому только, что вас прежде изжарят, нежели меня; но также на простом, а не на параванском масле.

Как, негодница!

Так же, простешенько. — Что ты расхорохорился? Мы у дикарей, а не на парадном месте. Погодите. — Ваше могущество так же закипит, как и моя философия. А, впрочем, я твой слуга покорный. Ступай себе в Гишпанию, кланяйся от меня велемудрому Дону Цапате, Педрилле, Фердинанду, и поучись у него сердиться издали. — А я здесь остаюсь с моею кругленькою Соретушкою. Цимары ты отсюда не выманишь. — Если ты жалуешь Ацема, возьми его с собой. — Может быть, он тебя посадит где-нибудь на вертел или изгрызет от скуки.

(сердито.)

Бездельник! смеешь ли? (Особо.)  Но надобно притвориться, или он все испортит. (К нему.)  Послушай, Фолет! я шутил; неужели ты подумал? — Ты знаешь, что я тебя люблю.

(дразня.)

Послушай, Фолет, я шутил, — ты знаешь, что я тебя люблю — кланяюсь за твою любовь. Она самая сентиментальная: на конюшню да в палки. Экая любовь выехала! Я знаю все твои силлогизмы: первая посылка — пятьдесят палок; вторая — прибавь ему! ломай руки и ноги — вот те заключение. Спасибо за эдакую логику! Тут всякая философия втупик станет.

(лаская.)

Перестань, дорогой Фолет!

Эк умильно, как река льется! послушай только, так он запустит жильца в бок. — Слушай, ласковый господчик! ни вся философия, ни самый Дон Цапато, Педрилло, Фердинандо не могут уговорить меня своими ласками: я окрысился и начинаю сердиться — вблизи.

(схватя его.)

Так знай же, бездельник, что я!..

Государи, караул! грабят, давят, режут!

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

(вбегает и разымает иx.)

Это что за крик? — Гусман, Фолет! — как вам не стыдно! прямые вы гишпанцы! ежели нельзя других бить, так вы сами деретесь.

(вырываясь.)

Пусти меня! — Я рассердился, как американец. Во мне теперь столько огня, что я всякого проглочу.

Да полно, прожора!

Он расхвастался своею знатностью! спроси-ка у Дона Цапата, Фердинанда, Педрилла — он в отрасли благородства его сомневается и доказывает аргументально, что дерево его фамилии еще в шестом столетии повихнулось. — Я сам знатнее его: разверни-ка мифологию, прочитай главу о Юпитере, ты увидишь, что коза, или старушка Амалтея питала его молоком своим; — а Амалтея была по мужескому колену правнучатная сестра моей прабабушке.

Перестанешь ли ты?

Не могу. Я с сердцов раздуваюсь, как индейский петух!

Ария

Полно, Фолет; что ты ни есть, но ты мне мил, любезен. Перестань ссориться. Пойдем к нам в шалаш, мы уже с братом помирились. Он хочет знать с нетерпением, на чем вы решились. Как скоро ты остаешься здесь, то в минуту женишься на мне, и я тебе дам самый, самый крепкий поцелуй.

Поцелуй? — прощай, мать Гишпания, со всею своею прелестию! (К Дону Гусману важным голосом.)  А тебе советую именем философии попросить Ацема приказать поджарить себя. Это очень здорово для очищения сырости в корпусе. (Убегает с Соретой.) 

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

(один.)

Бешенство раздирает сердце мое. Насмешки этого бездельника поразили меня. По несчастию, я в таком положении, что не могу наказать его. Что за шум? — без сомнения, хотят ускорить минуту смерти моей.

ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ

Простите, что ваши подчиненные не могли вчера подать вам помощи. Повинуясь вашему повелению, мы

преследовали за горами неприятеля. Между тем жестокость американцев устремилась с остервенением на селение, в котором ничто вас не могло защитить; но вы торжествуете. Храбрость наших войск спасает своего любимого предводителя. Американцы побеждены, и пленные в оковах тотчас предстанут перед вами.

Храбрый Фердинанд! друзья мои! ваша ревность, ваше мужество достойны имени гишпанца.

(вбегая.)

Гусман! Гусман! братец согласен на нашу свадьбу.

Как я счастлив!

Дуэт

ЯВЛЕНИЕ ДВЕНАДЦАТОЕ

Счастие переменяет жребий человеческий. Кто побеждал вчера, тот падает сегодни с колесницы побежденным. Случай правит всем: дает и похищает — но сердце и в оковах может быть величественно. Я пленен с моими друзьями и согражданами и готов перенесть смерть с мужеством и терпением. Что может сделать невинность и справедливость, когда сила и жестокость преследуют их? — Возноси меч свой — мы обоймем его. Для американца лучше не быть, нежели жить для того, чтобы целовать ваши оковы и пресмыкаться.

Выслушай, Ацем! Я был твоим пленником — и смерть моя была неизбежна. Я не искал ее, но не был низким просить у тебя жизни. Ты мне хотел мстить как американец, но я как гишпанец — прощаю тебе. Снимите с них оковы!

Как! Гишпанец уважает человечество? — Гишпанец человеколюбив? —

Он побеждает — и прощает; он благотворит — и молчит.

Ты поражаешь меня! — Твое человеколюбие умягчило каменное сердце. Твои чувствования победили того, кто клялся быть вечным неприятелем Европы. — На чем решиться? любовь к отечеству и к Ельвире разделяют меня!

Братец!

Ацем!

Гусман! великодушие побеждает более, нежели все огнедышащие орудия. Я согласен — я еду с тобою; но верь, что Ацем горд одинаково и в счастье и в несчастье. — Не подумай, что выгоды европейские ослепляют меня, нет, — Ельвира и твое великодушие.

Чем могу наградить тебя, мой милый Ацем?

Тем сердцем, которое мне принадлежало по моим чувствам.

(с нежностью.)

А разве я его имею? — оно давно слилось с твоим.

Братец едет, и я еду. Мне везде там Америка, где мой милый Гусман.

Ария

ЯВЛЕНИЕ ТРИНАДЦАТОЕ

(Сорете.)

Сестрица! сестрица, мы в Европу едем!

Право! добрый путь! Прошу от меня поклониться этой доброй старушке Европе; я ее с тех пор знаю, как она на теленочке Юпитере прокатывалась по морю.

Послушай, Сорета, оставь этого негодницу. Я тебе сыщу в Мадриде человека, тебя достойного.

Умнешенько сказано! а я разве пешка? одна моя философия чего стоит!

Она стоит палок!

По давишней посылке. Так! я уже сказал, что ваша логика всегда на спине кончится.

Что это? у меня отнимать Фолета? я без него отсюда никуда не еду!

А я с сестрой ни за что не расстанусь.

Ступайте в ваши великолепные палаты; оставьте нам шалаш. Философия и любовь могут быть и в нем счастливы.

Мы тебе оставляем всю Америку.

Всю Америку? — подавай ее сюда. Я выпишу тотчас Дона Цапата, Педрилла, Фердинанда — карты и кости — и осную лучшую академию.

Цимара! Ты не знаешь, что сестра твоя будет несчастлива этим супружеством.

(смеясь.)

Я буду несчастлива с Фолетом? — О! я его лучше знаю, нежели ты.

О мой возлюбленный стряпчий! жаль только, что не училась юриспруденции; а то хоть какие законы своим черным глазком опрокинешь.

Братец! ты любишь меня и не откажешься сделать счастие Фолета.

И для нас!

Для вас только; а иначе этот бездельник стоил быть наказан. (Фолету.)  Я тебе даю место в моем полку.

(с радостью.)

О! я вам очень благодарен! Тотчас латы, панцырь, шишак и всю рыцарскую сбрую — и в ту же минуту — в

отставку. Ретивое сердце мое всегда на покой просится. Там-то я примусь за философию, за Сорету, за Дона Цапата, Педрилла, Фердинанда! Виват, Гишпания и вся ученая челядь! Поедем в Мадрид!

---

---