С дворянства моего оковы были сняты;
Без пыток загремел святой глагол суда,
В столицу Грозного сзывались депутаты,
Из недр степей вставали города...
Я женщина была — и много я любила...
Но совесть шепчет мне, что для любви своей
Ни разу я отчизны не забыла
И счастьем подданных не жертвовала ей.
Когда Тавриды князь, наскучив пылом страсти,
Надменно отошел от сердца моего,
Не пошатнула я его могучей власти,
Гигантских замыслов его.
Мой пышный двор блистал на удивленье свету
В стране безлюдья и снегов,
Но не был он похож на стертую монету,
На скопище бесцветное льстецов.
От смелых чудаков не отвращая взоров,
Умела я ценить, что мудро иль остро, —
Зато в дворец мой шли скитальцы, как Дидро,
И чудаки, такие как Суворов.
Зато и я мосла свободно говорить
В эпоху диких войн и казней хладнокровных,
Что лучше десять оправдать виновных,
Чем одного невинного казнить.
И не было то слово буквой праздной!
Однажды пасквиль мне решилися подать:
В нем я была — как женщина, как мать —
Поругана со злобой безобразной.
Заныла грудь моя от гнева и тоски;
Уж мне мерещились допросы, приговоры...
Учитесь у меня, российские актеры!
Я роль свою сыграла мастерски, —
Я пасквиль тот взяла — и написала с краю:
«Оставить автора, стыдом его казня.
Что здесь — как женщины — касается меня,
Я — как царица — презираю!»
Да, управлять подчас бывало нелегко!
Но всюду — дома ли, в Варшаве, в Византии —
Я помнила лишь выгоды России —
И знамя то держала высоко.
Хоть не у вас я свет увидела впервые,
Вам громко за меня твердят мои дела:
Я больше русская была,
Чем многие цари, по крови вам родные!