Д. МАКСИМОВ. Вагинов. <Неоконченный очерк и наброски к статье>. — Russian Studies: Ежеквартальник русской филологии и культуры. 2000. Т. III. № 2. С. 454–463. Публ. А. Л. Дмитренко.
(Из предисловия публикатора:
«Вагинов наряду с Заболоцким был одним из двух писателей, чьи отзывы о стихах Максимова (в начале 1930-х) были охарактеризованы им впоследствии
327как „напутствия-благословения“. Интересно, что приоритет в данном случае, судя по воспоминаниям Максимова, был за Вагиновым: „Первым настоящим и значительным поэтом, которому я прочитал несколько стихотворений (в начале 30-х годов) и который в то время сильно на меня влиял, был Константин Вагинов. Он отнесся к прочитанному с одобрением и говорил, что непременно нужно печататься. „Посмотрите, вот молчит Ахматова — и это интересно, а Ваше молчание пока никому не интересно“. Такая аргументация мне не слишком понравилась, но я подумал, что к ней не сводится Вагинов, продолжал с ним время от времени встречаться, прислушиваться к нему, интересоваться им и ценить его прозу. А совет его повис в воздухе — я хорошо знал, что выполнить его, при всем желании, не удастся, и никогда со своими стихами ни в одну редакцию не ходил" <цит. по: Максимов Д. Стихи. СПб., 1994. С. 26 и 33>».
Как это ни странно, но о существовании Вагинова я впервые узнал от Николая Семеновича Тихонова.
Он сказал мне, если не ошибаюсь, в 1925, что в Ленинграде живет очень интересный, или даже замечательный поэт — Константин Вагинов. Ни об одном из молодых наших поэтов он не говорил тогда в таком приподнятом тоне, так заинтересованно. Молодого Тихонова, автора сборников «Орда» и «Брага», мы, студенческая молодежь, и не только мы, но и старшие современ<ники>, очень почитали, он становился одним из самых популярных поэтов нового поколения, и его голос, его оценка значили оч<ень> много.
Но стихи Вагинова я впервые узнал лишь через несколько месяцев после этого разговора с Тихоновым. Я услышал их в авторском чтении на вечере ленинградских поэтов на Фонтанке д. 50, где помещался тогда прежний Союз писателей. На эстраду вошел человек лет 30-ти, маленького роста, щуплый, бледный, болезненный, с очень черными печальными глазами. Кажется, он был похож на человекоподобную тихую и добрую летучую мышь, если можно такую вообразить. Он произносил свои строки тихо, глухо, каким<-то> успокоенно старческим голосом. Стихи Вагинова подействовали на меня как шок. Поразили, напугали, притянули. Они нерасторжимо смыкались с его человеческим обликом. Он читал «Отшельники, тристаны и поэты...» и еще что-то. Но особенно поразила и как-то вонзилась в слух эта гротескная, «нетопыриная», бесстрашная самохарактеристика:
Здесь произносимое и голос произносящего — болезненного и усталого колдуна — как-то особенно крепко срастались, как будто этими кружащимися,
328легкими, призрачными и грустными стихами об эллинистах были вызваны к жизни эти черные глаза и утомленный голос, и весь человек, Вагинов, возник из них, как окутанный паутиной кокон бабочки.
Вряд ли возможно представить себе образы поэтов и прикрепленные к нему поэтические миры более далекими, чем образы Тихонова и Вагинова. Один был полон жизни и суровой и волевой романтики, другой — уединен от жизненных бурь и огражден магическим кругом своего созерцательного усталого лиризма. Артистичность Тихонова, поднявшая его над своим и позволившая заглянуть в чужое — такое далекое! — понимающими и заинтересованными глазами, меня удивила.
Вскоре после того вечера состоялось мое знакомство с Вагиновым. Я не был с ним близок, но время от времени виделся с ним. Это было во второй половине 20-х годов и в самом начале 30-х (он умер в 1934). Мы встречались с ним на нейтральной почве, я несколько раз заходил к нему и он был у меня (кажется, с ночевкой). В моей комнате на ул. Жуковского собирался тогда небольшой дружеский литературный кружок молодых друзей, товарищей по университету, который мы недавно окончили. Вагинов читал у нас главы из повести «Козлиная песнь» и мы все проговорили с ним и горячо проспорили чуть не до рассвета, запивая спор не одним лишь невинным чаем. Особенно горячо спорил тогда с Вагиновым один из посетителей нашего кружка будущий драматург Борис Федорович Чирсков. Проза Вагинова моим товарищам не очень понравилась, и Конст. Конст. имел основание уйти от нас слегка огорченным. И хотя никакой обиды на лице Вагинова мы не увидели — он оставался все таким же милым и тихим — все же, чтобы устранить неприятный осадок, я съездил к нему на другой день с попыткой смягчить вчерашние впечатления. Все обошлось благополучно: Конст. Конст. как будто действительно не обиделся.
В последний раз я виделся с Вагиновым в столовой Ленкублита на Невском, в которую в то время ходили подкармливаться чуть не все писатели Ленинграда.
Образ Вагинова, поэта и человека, неотделим в моем представлении от его дома. В годы, когда я общался с ним — конец 20-х — начало 30-х — он жил со своей молод<ой> женой Ал<ександро> и Ив<ановн> ой на задворках Ленинградской Консерватории — в переулке... По сумрачной беспризорной лестнице входящий попадал в его маленькую оч<ень> скромную, двухкомнатную квартиру. В той комнате, в которой К. К. работал, самым примеч<ательным> предметом была большая книжная полка — темные переплеты раритетных, букинистических книг на разных языках. Хранились и какие-то скромные редкости, напр<имер> бронзовый светильник с греческой
329или римской могилы. Но самым необычайным и незабываемым в жилище К. К. и А. И. было отсутствие электрич<еского> освещения. Я знал в детстве такие старые петерб<ургские> дома <текст обрывается>.
<НАБРОСКИ И МАТЕРИАЛЫ>
И Маяковский и Вагинов грелись с Блоком у костра — но по-разному, и в разные годы! (о Вагинове в восп. Борисова <...>)
Вагинов возражал против двух мест моих стихов:. тоска подколодная...мохнатые персты («противно!» говорил).
Про Вагинова. Когда шел с ним по Неве: он не любил природу или мир. — Колдовал словами. — По его словам, писал 2 недели 8-строч<ное> стих<отворение> «В стремящейся стране...». Ради красоты — говорил.
Вагинов интересовался Белым — провожал его на вокзал.
Г. А. Стратановский. 3/VI 83.
<.>
Вагинов. Милый и оч<ень> образованный. Ученик античника Андреева. Знал и итальян<ский> язык. С А. Н. Егуновым под его руководством читал греч<еских> классиков.
2 раза был у Г. А. Стр<атановского> и 1 раз Г. А. — у Вагинова.
Невзрачный. Глаза черные. АИША — так называл Вагинов свою жену (А. И., Шура).
<Из беседы с А. И. Вагиновой>
Глаза у К. К. В. серо-карие, иногда зеленые, темные. Происхождение русско-немецко-якутское (бабушка по матери, видимо, была якуткой). Дед по отцу был лейб-врачом Александра II. Мать Вагинова — полурусская-полуякутка.
<.>
Подтверждает, что во время воен<ной> службы В., видимо, нажил цингу. На воен. службе был (м. б. не сразу?) санитаром.
<.>
Бывал у Мандельштама и признавал его. Но А. И. решительно отрицает зависимость Вагинова от Ман<дельштама>.
330А. И.: НИКТО из русских поэтов не влиял на формирование Вагинова. Из новых авторов влияли лишь французы — Бодлер в юности, а также Э. По.
На первом месте из влиявших ставит греков и ОВИДИЯ <...>
К Пастернаку относился равнодушно, хотя и виделся с ним. Бывал у Мандельштама.
Хорошо относился к личности Заболоцкого.
С Добычиным, по-видимому, не встречался.
Творчество обэриутов его не увлекало. После ареста Олейникова совсем к ним охладел, считая погубителем Олейникова Бахтерева1.
Интересовался Шпенглером крат<кий> период.
Вл. Соловьевым и близкими ему авторами не занимался.
Некоторое время в квартире не было электричества. Позже (Когда?) оно появилось. Любил свечи. Освещались керосином.
К Блоку и Гумилеву относился равнодушно.
Занимался в И. И. И. нумизматикой. И дома собирал монеты. Ходил с тросточкой, к которой были прикреплены монеты. А. И. считает это (добродушно) снобизмом. Она как-то села на эту тросточку и ее сломала — случайно.
<...>
Скупал свою книгу «Путешеств<ие> в хаос» (изд. «Кольца поэтов». Пб., 1921) и уничтожал ее, считая плохой.
<...>
К А. И. обращались иностранцы с просьбой помочь в работе над Вагиновым, она отказывала.
1 Ошибка памяти А. И. Вагиновой: по-видимому, речь идет о реакции Вагинова на какие-то обстоятельства дела Детского сектора Госиздата (1931–1932), но Олейников по этому делу не арестовывался <...> И. В. Бахтерев (1908–1996) не имел отношения к аресту Олейникова 3 июля 1937 г. — Примеч. А. Дмитренко.