[Вступление] | 22 |
I | 24 |
II | 30 |
III | 34 |
IV | 38 |
V | 42 |
VI | 48 |
VII | 52 |
VIII | 54 |
IX | 58 |
X | 63 |
XI | 67 |
XII | 70 |
XIII | 74 |
XVI | 78 |
XV | 82 |
XVI | 94 |
XVII | 98 |
XVIII | 99 |
XIX | 103 |
XX | 109 |
XXI | 114 |
XXII | 118 |
XXIII | 121 |
XXIV | 125 |
XXV | 129 |
Последнее крупное художественное произведение Толстого, опубликованное уже после его смерти. Главный герой повести — реальное историческое лицо, Хаджи-Мурат, наиб Шамиля, в 1851 году перешедший на сторону русских, а в следующем году погибший при попытке бежать в горы.
На склоне лет Толстой проявляет интерес к жанру рассказа. Наивысшими достижениями этого периода деятельности Толстого были повесть «Хаджи-Мурат» и драма «Живой труп». Обличая в «Хаджи-Мурате» в равной мере деспотизм Шамиля и Николая I, Толстой... воспел чистоту естественного, цельного человека и, вопреки непротивленческой философии, прославил мужество борьбы, силу сопротивления и любви к жизни.
— В. Я. Лакшин. Л. Н. Толстой // Большая советская энциклопедия (1977)
... трактату «Что такое искусство?», в котором он <Толстой> яростно обличает греческие трагедии, Данте, Микеланджело, Шекспира и Бетховена, противостоит потрясающий «Хаджи-Мурат», повесть, написанная им между 1896 и 1904 годами, но при его жизни не опубликованная. Притом что он иногда осуждал «Хаджи-Мурата» как потакание своим желаниям, он делал набросок за наброском этой повести и очень хорошо понимал, что это шедевр, причём противоречивший почти всем его принципам, согласно которым искусству следовало быть христианским и нравственным.
<...>
Это мой личный эталон возвышенного в художественной прозе, на мой вкус — лучшая повесть на свете, во всяком случае, лучшая из всех, что я когда-либо читал.
<...>
«Хаджи-Мурат» — определённо самая шекспировская по духу повесть Толстого: тут и галерея сложных характеров, и необычайный диапазон драматического сочувствия, и прежде всего — изображение перемены в главном герое. Подобно Шекспиру, Толстой, рассказывающий историю Хаджи-Мурата, — одновременно каждый и никто, он и пристрастен, и беспристрастен, тронут до глубины души и хладнокровен. Толстой перенял у Шекспира (хотя и не признал бы этого) искусство сопоставления весьма различных сцен ради выстраивания связей сложнее, чем допустила бы более простая последовательность событий. <...> Толстой хитро усвоил выдающуюся способность Шекспира наделять даже самых незначительных персонажей буйством бытия, до отказа набивать их жизнью.
<...>
Рассказывая историю Хаджи-Мурата, Толстой так зачаровывается искусством рассказчика, что освобождается от толстовских доктрин, меняя их на чистоту искусства и его практики.
— Гарольд Блум. Толстой и героизм // Гарольд Блум. Западный канон (1994)
«Хаджи-Мурат» — история аварского полевого командира, который во время Кавказской войны переходит на сторону русских. С их помощью он рассчитывает вызволить свою семью, захваченную имамом Шамилем, но вскоре сам становится пленником имперской администрации, решается на побег и гибнет в перестрелке. «Хаджи-Мурат» — одно из последних произведений Толстого, итоговое высказывание писателя о личной свободе и о том, что её подавляет. Это безжалостная характеристика российской колониальной политики, которая опирается на задокументированные факты. А ещё — триумф художественного метода, позволяющего автору с одинаковой глубиной описывать боевые столкновения и светские приёмы, солдат и вождей, русских и горцев, жизнь и смерть.
<...>
Словно «Воскресение», «Хаджи-Мурат» — пример фундаментальной, остраняющей критики государственных институтов. Толстой не только рассказывает историю героя, но и разоблачает общие места о власти и правосудии, демонстрируя повседневную жестокость аппарата насилия. Одно из следствий этой установки на экстремальную откровенность — крайне натуралистичное и беспрецедентное для русской классики описание убийства Хаджи-Мурата.
<...>
Марк Алданов сказал Ивану Бунину: «Великая русская литература… кончилась на «Хаджи-Мурате». Исаак Бабель рекомендовал учиться на этой повести простоте и точности изложения: «Там ток шёл от земли, прямо через руки, прямо к бумаге, без всякого средостения, совершенно беспощадно срывая всякие покровы чувством правды, причём когда эта правда появлялась, то она облекалась в прозрачные и прекрасные одежды». А обожавший русскую классику философ Людвиг Витгенштейн советовал «Хаджи-Мурата» своим друзьям и коллегам, ставя его выше несколько прямолинейного «Воскресения»: «Его [Толстого] философия представляется мне самой верной, когда она скрыта в повествовании».
<...>
«Хаджи-Мурат», опубликованный посмертно, быстро стал хрестоматийным произведением писателя — наравне с трилогией «Детство. Отрочество. Юность», зрелыми романами и «Смертью Ивана Ильича». Теоретик формализма Виктор Шкловский считал её «величайшей вещью среди великих» у Толстого. Историк литературы Дмитрий Святополк-Мирский полагал, что в ней писатель «достигает наибольшей высоты». В своём обширном «Комментарии к «Евгению Онегину» Владимир Набоков назвал «Хаджи-Мурата» «восхитительной повестью». Наконец, по мнению американского литературоведа и автора книги «Западный канон» Гарольда Блума, это «лучшая повесть на свете» и «эталон возвышенного в художественной прозе».
— Игорь Кириенков. Лев Толстой. Хаджи Мурат // Полка
Куст «татарина» состоял из трех отростков. Один был оторван, и, как отрубленная рука, торчал остаток ветки. На других двух было на каждом по цветку. Цветки эти когда-то были красные, теперь же были черные. Один стебель был сломан, и половина его, с грязным цветком на конце, висела книзу; другой, хотя и вымазанный черноземной грязью, все еще торчал кверху. Видно было, что весь кустик был переехан колесом и уже после поднялся и потому стоял боком, но все-таки стоял. Точно вырвали у него кусок тела, вывернули внутренности, оторвали руку, выкололи глаз. Но он все стоит и не сдается человеку, уничтожившему всех его братий кругом его.
Фонтан был загажен, очевидно, нарочно, так что воды нельзя было брать из него. Так же была загажена и мечеть, и мулла с муталимами очищал ее.
Старики хозяева собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждали свое положение. О ненависти к русским никто и не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских солдат людьми...
Глаза этих двух людей, встретившись, говорили друг другу многое, невыразимое словами, и уж совсем не то, что говорил переводчик. Они прямо, без слов, высказывали друг о друге всю истину: глаза Воронцова говорили, что он не верит ни одному слову из всего того, что говорил Хаджи-Мурат, что он знает, что он — враг всему русскому, всегда останется таким и теперь покоряется только потому, что принуждён к этому. И Хаджи-Мурат понимал это и всё-таки уверял в своей преданности. Глаза же Хаджи-Мурата говорили, что старику этому надо бы думать о смерти, а не о войне, но что он, хоть и стар, но хитёр, и надо быть осторожным с ним. И Воронцов понимал это и всё-таки говорил Хаджи-Мурату то, что считал нужным для успеха войны.