XXI
— Григорий,— говорила ему два часа спустя Ирина, сидя возле него на кушетке и положив ему обе руки на плечо,— что с тобой? Скажи мне теперь, скорее, пока мы одни.
— Со мною? — промолвил Литвинов.— Я счастлив, счастлив, вот что со мной.
1 «крупный скандал» (нем.).
2 увядшего листа (франц.).
Ирина потупилась, улыбнулась, вздохнула.
— Это не ответ на мой вопрос, мой милый.
Литвинов задумался.
— Ну так знай же... так как ты этого непременно требуешь (Ирина широко раскрыла глаза и слегка отшатнулась), я сегодня всё сказал моей невесте.
— Как всё? Ты меня назвал?
Литвинов даже руками всплеснул.
— Ирина, ради бога, как могла тебе такая мысль в голову прийти! чтобы я...
— Ну извини меня... извини меня. Что же ты сказал?
— Я сказал ей, что я не люблю ее более.
— Она спросила, почему?
— Я не скрыл от нее, что я полюбил другую и что мы должны расстаться.
— Ну... и что же она? Согласна?
— Ах, Ирина! что это за девушка! Она вся самоотвержение, вся благородство.
— Верю, верю... впрочем, ей другого ничего и не оставалось.
— И ни одного упрека, ни одного горького слова мне, человеку, который испортил всю ее жизнь, обманул ее, бросил безжалостно...
Ирина рассматривала свои ногти.
— Скажи мне, Григорий... она тебя любила?
— Да, Ирина, она любила меня.
Ирина помолчала, оправила платье.
— Признаюсь,— начала она, — я хорошенько не понимаю, зачем это тебе вздумалось с нею объясняться?
— Как зачем, Ирина! Неужели бы ты хотела, чтоб я лгал, притворялся перед нею, перед этою чистою душой? Или ты полагала...
— Я ничего не полагала,— перебила Ирина.— Я, каюсь, мало о ней думала... Я не умею думать о двух людях разом.
— То есть ты хочешь сказать...
— Ну и что ж? Она уезжает, эта чистая душа? — вторично перебила Ирина.
— Я ничего не знаю,— отвечал Литвинов.— Я еще должен увидаться с ней. Но она не останется.
— А! счастливый путь!
— Нет, она не останется. Впрочем, я теперь тоже не о ней думаю, я думаю о том, что ты мне сказала, что ты обещала мне.
Ирина исподлобья посмотрела на него.
— Неблагодарный! ты еще не доволен?
— Нет, Ирина, я не доволен. Ты меня осчастливила, но я не доволен, и ты меня понимаешь.
— То есть я...
— Да, ты понимаешь меня. Вспомни твои слова, вспомни, что ты мне писала. Я не могу делиться с другим, нет, нет, я не могу согласиться на жалкую роль тайного любовника, я не одну мою жизнь, я и другую жизнь бросил к твоим ногам, я от всего отказался, я всё разбил в прах, без сожаления и без возврата, но зато я верю, я твердо убежден, что и ты сдержишь свое обещание и соединишь навсегда твою участь с моею...
— Ты хочешь, чтоб я бежала с тобою? Я готова... (Литвинов восторженно припал к ее рукам.) Я готова, я не отказываюсь от своего слова. Но ты сам обдумал ли те затруднения... приготовил ли средства?
— Я? Я еще ничего не успел ни обдумать, ни приготовить, но скажи только: да, позволь мне действовать, и месяца не пройдет...
— Месяца! Мы через две недели уезжаем в Италию.
— Мне и двух недель достаточно. О Ирина! ты как будто холодно принимаешь мое предложение, быть может, оно кажется тебе мечтательным, но я не мальчик, я не привык тешиться мечтами, я знаю, какой это страшный шаг, знаю, какую я беру на себя ответственность; но я не вижу другого исхода. Подумай наконец, мне уже для того должно навсегда разорвать все связи с прошедшим, чтобы не прослыть презренным лгуном в глазах той девушки, которую я в жертву тебе принес!
Ирина вдруг выпрямилась, и глаза ее засверкали.
— Ну уж извините, Григорий Михайлыч! Если я решусь, если я убегу, так убегу с человеком, который это сделает для меня, собственно для меня, а не для того, чтобы не уронить себя во мнении флегматической барышни, у которой в жилах вместо крови вода с молоком, du lait coupé!1 И еще скажу я вам: мне, признаюсь, в первый раз довелось услышать, что тот, к кому я благосклонна, достоин сожаления, играет жалкую роль! Я знаю роль более жалкую: роль человека, который сам не знает, что происходит в его душе!
Литвинов выпрямился в свою очередь.
1 разбавленное молоко! (франц.).
— Ирина,— начал было он...
Но она вдруг прижала обе ладони ко лбу и, с судорожным порывом бросившись ему на грудь, обняла его с неженскою силой.
— Прости меня, прости меня,— заговорила она трепетным голосом,— прости меня, Григорий. Ты видишь, как я испорчена, какая я гадкая, ревнивая, злая! Ты видишь, как я нуждаюсь в твоей помощи, в твоем снисхождении! Да, спаси меня, вырви меня из этой бездны, пока я не совсем еще погибла! Да, убежим, убежим от этих людей, от этого света в какой-нибудь далекий, прекрасный, свободный край! Быть может, твоя Ирина станет, наконец, достойнее тех жертв, которые ты ей приносишь! Не сердись на меня, прости меня, мой милый,— и знай, что я сделаю всё, что ты прикажешь, пойду всюду, куда ты меня поведешь!
Сердце перевернулось в Литвинове. Ирина сильнее прежнего прижималась к нему всем своим молодым и гибким телом. Он нагнулся к ее душистым рассыпанным волосам и, в опьянении благодарности и восторга, едва дерзал ласкать их рукой, едва касался до них губами.
— Ирина, Ирина,— твердил он,— мой ангел...
Она внезапно приподняла голову, прислушалась...
— Это шаги моего мужа... он вошел в свою комнату,— прошептала она и, проворно отодвинувшись, пересела на кресло. Литвинов хотел было встать...— Куда же ты? — продолжала она тем же шёпотом,— останься, он уж и так тебя подозревает. Или ты боишься его? — Она не спускала глаз с двери.— Да, это он; он сейчас сюда придет. Рассказывай мне что-нибудь, говори со мною.— Литвинов не мог тотчас найтись и молчал.— Вы не пойдете завтра в театр? — произнесла она громко.— Дают «le Verre d’eau»1, устарелая пиеса, и Плесси ужасно кривляется... Мы точно в лихорадке,— прибавила она, понизив голос,— этак нельзя; это надо хорошенько обдумать. Я должна предупредить тебя, что все мои деньги у него; mais j’ai mes bijoux2. Уедем в Испанию, хочешь? — Она снова возвысила голос.— Отчего это все актрисы толстеют? Вот, хоть Madeleine Brohan... Да говори же, не сиди так молча. У меня голова кружится. Но ты не должен сомневаться во мне... Я тебе дам знать, куда тебе завтра прийти.
1 «Стакан воды» (франц.).
2 но у меня есть драгоценности (франц.).
Только ты напрасно сказал той барышне... Ah, mais c’est charmant!1 — воскликнула она вдруг и, засмеявшись нервически, оборвала оборку платка.
— Можно войти? — спросил из другой комнаты Ратмиров.
— Можно... можно.
Дверь отворилась, и на пороге появился генерал. Он поморщился при виде Литвинова, однако поклонился ему, то есть качнул верхнею частью корпуса.
— Я не знал, что у тебя гость,— промолвил он,— je vous demande pardon de mon indiscrétion2. A вас Баден всё еще забавляет, мсьё... Литвинов?
Ратмиров всегда произносил фамилию Литвинова с запинкой, точно он всякий раз забывал, не тотчас припоминал ее... Этим да еще преувеличенно приподнятою шляпой при поклоне он думал его уязвить.
— Я здесь не скучаю, мсьё le général3.
— В самом деле? А мне Баден страшно приелся. Мы скоро отсюда уезжаем, не правда ли, Ирина Павловна? Assez de Bade comme ça4. Впрочем, я на ваше счастье сегодня пятьсот франков выиграл.
Ирина кокетливо протянула руку.
— Где ж они? Пожалуйте. На булавки.
— За мной, за мной... А вы уже уходите, мсьё... Литвинов.
— Да-с, ухожу, как изволите видеть. Ратмиров опять качнул корпусом.
— До приятного свидания!
— Прощайте, Григорий Михайлыч,— промолвила Ирина.— А я сдержу свое обещание.
— Какое? Можно полюбопытствовать? — спросил ее муж.
Ирина улыбнулась.
— Нет, это так... между нами. C’est à propos du voyage... où il vous plaira5. Ты знаешь — сочинение Сталя?
— А! как же, как же, знаю. Премилые рисунки. Ратмиров казался в ладах с женою: он говорил ей «ты».
1 Ах, это прелестно! (франц.).
2 извините мою нескромность (франц.).
3 генерал (франц.).
4 Довольно Бадена (франц.).
5 Это насчет путешествия... куда вздумается (франц.).