ТА-ГИО, ИЛИ ВЕЛИКАЯ НАУКА,
ЗАКЛЮЧАЮЩАЯ В СЕБЕ ВЫСОКУЮ
КИТАЙСКУЮ ФИЛОСОФИЮ

Внук Конфуция и некто из учеников славного сего китайского философа, последуя его учению, написали два небольшие сочинения, из коих одно, предлагаемое здесь, названо «Та-Гио», т. е. великая наука; другое же «Тшонг-Ионг», т. е. истинная средина. Китай, пораженный предубеждением ли или истиною, сияющею в сих изящных творениях, упражняется уже более двадцати веков в изучении оных и хранит древние сии предания в великой святости. Частые перемены, последовавшие со времени именитых мужей во вкусе, народном умствовании и самом правлении, не нарушили поныне общия их похвалы, не лишили превосходного их слога и не уничтожили изящества полезного в них учения. Если же они и претерпели некоторую перемену, то сие тем более возвышает их цену, поелику философы и все благомыслящие граждане почитают оные самыми превосходнейшими памятниками древнего красноречия и мудролюбия. Мы надеемся сообщить после перевод «Тшонг-Ионг».

Истинная премудрость в том состоит, чтоб просвещать свой разум и очищать сердце свое, любить людей и вселять в них любовь к добродетели, преодолевать

231

все препятствия к соединению себя с вышним благом и к нему единому только прилепляться (I).

Блажен, кто ведает предел, к которому течение свое направляет! Путь, коему он последовати должен, предстоит очам ею совсем начертанный; колебание и сомнение отлетают, как скоро он в него вступает; мир и тишина произращают цветы под стопами его; истина яснейшими лучами своими его освещает; все добродетели входят совокупно в его душу, а с добродетелями радость и утехи чистого блаженства. Но горе тому, кто, приемля за корень ветвия, за плоды листвия, смешивает существенное с посторонним и не различает способов от намерения. Знать порядок должностей своих и ведать важности их цену есть начало премудрости.

О премудрость! божественная премудрость! ты научала сему глубокую древность. Монарх, хотевший государство свое покорить невинности и истине, во-первых рачил о благоуправлении областей своих (II). Начинал он постановлением порядка в доме своем; первое старание его было расположить свое поведение; дабы расположить свое поведение, устремлялся он прежде всего исправить свои склонности; старался главнейше утвердиться в своих предначинаниях; стремился паче всего определить свои мысли; дабы определить мысли свои, восходил он рассуждением даже до первого начала и последнего конца всех тварей и составлял себе о том ясное понятие.

И действительно, ясное попятно о начале и конце всех тварей определяло его мысли; определенные мысли утверждали его предначинания; утвержденные предначинания помогали ему исправлять свои склонности; расположа свое поведение, легко ему было постановить добрый порядок в своем доме; порядок, владычествуя в его доме, способствовал ему во благом управлении областей его: и, наконец, благоцарствуя своими областями, становился он примером всего государства и в нем расширял добродетель (III).

В рассуждении сего нет никакой разности между государем и последним подданным; добродетель есть корень всякого блага; исполнение оной есть главнейшее

232

и важнейшее дело всея жизни. Если не рачить о ней, то развращение сердца скоро преселится в поведение, и тогда одни развалины зиждимы бывают. Пременение существенного в постороннее, а постороннего в существенное есть потрясение всего рассудка.

1. Уен-Уанг (IV), говорит «Шу-Кинг», «освободил душу свою от заблуждений и пороков. Тшинг-Танг (V) размышлял день и нощь и во всем наблюдал пресветлый закон Тиена. Яо (VI) доводил исполнение добродетели до вышнего совершенства».

Пример сих великих государей показывает нам вдруг, чем мы должны достоинству души и где должны мы почерпать лучи ее премудрости и славы.

2. На чаше (VII) Тшинг-Танга читаемо было: «Да будет главное твое рачение на всяк день очищать добродетель твою, становись от дня в день совершеннее и буди ежедневно новым человеком».

В книге «Шу-Кинг» (VIII) сказано: «Старайся исправлять и обновлять народные нравы». Читается в «Ши-Кинге» (IX): «Хотя Тшу были древнейшие сея империи государи, но они за благоволение Тиена, призвавшего их на трон, обязаны единым ревностным стараниям Уен-Уанга о восстановлении добродетели в областях своих». Подражайте сим великим примерам и усугубляйте непрестанно старание ваше с ними соравниться.

3. В «Ши-Кинге» написано: «Области, правимые самим императором, простираются на тысячу ли (X); каждая семья обитает и обработавает назначенную ей землю». Тут же читается еще: «Миен Ман садится на древах, стоящих на холме». «Увы!— вещал Конфуций, — птичка ведает, где ей должно возгнездиться; ничто сего не знает человек? Неужель лучи просвещающего его рассудка меньше то ему показуют, нежели птичке ее естественное чувство».

Читается в «Ши-Кинге»: «О Уен-Уанг, коль чиста и преизящна была твоя добродетель! О, колико она чудесна и сияюща! Святость была ее пределом». То есть, что старался он как государь доставить народу своему блаженство, как подданный воздавать свой долг государю (XI), как сын почитать знаменитых своих

233

родителей, как отец изъявлять горячность детям своим и, наконец, как союзник наблюдать верно все свои обязательства.

Читается в «Ши-Кинге»: «Как тростник, растущий на брегах Ки, увенчеваяся непрестанно новым листвием, расширяет далеко свои ветви и простирает во все стороны зелень, прельщающую очи, тако взору нашему представляется благодушный государь Уен-Уанг. Душа его как резьбою украшенная и лоснящаяся слоновая кость, как обделанный и ограненный драгоценный камень (XII); совершенство его есть собственное его дело. О, коликое возвышение в мыслях его! Колико благородства в чувствованиях! Коликое приятство в обращении! Какое достоинство во всей особе его! Слава его будет бессмертна, равно как и его добродетели». Сии слова стихотворца: «как резьбою украшенная и лоснящаяся слоновая кость» знаменуют рачение сего великого государя об исправлении своих понятий и об очищении своих познаний; слова: «как обделанный и ограненный драгоценный камень» значат стремление его к поправлению своих недостатков и к совершению добродетелей; сии восклицания: «о, коликое возвышение в мыслях его, колико благородства в чувствованиях!» показуют нам, что счастливый успех его рачений и стремлений был следствием непрестанного его над самим собою бдения; два последующие: «колико приятства в обращении! какое достоинство во всей особе его!» научают нас, что красота души его изливалась на его наружность (XIII) и вселяла любовь к добродетели, возвещая в очах его свои кроткие прелести и величество. Прекрасное сие заключение: «слава его будет бессмертна, равно как и его добродетели» изрекает нам весьма выразительно, что, доколе люди сохранят понятия о правоте и истине, дотоле будет им любезна память государя, достигшего совершенства премудрости и добродетели.

«Ши-Кинг» говорит еще: «О Уен-Уанг! о У-Уанг! до блаженных ваших царствований достигает мысль не иначе, как восходя сквозь многие людей роды; но кто не ведает вами соделанных чудес, и кто не наполнен о вас воспоминанием?» Мудростию их утвердилась

234

мудрость их преемников и руководствуется ею; их благотворение поселило в государях наших толикую благость и непрестанно возбуждает великодушные в них чувствования.

Сам народ наслаждается утехами и приятностьми, удобностьми и обилием, уготованными их прозорливостию; а потому и воспоминание о них, сие всем сердцам дражайшее воспоминание, пробавится от века в век и никогда из памяти людской не истребится.

4. «Без сумнения, — вещал Конфуций, — я могу слушать тяжущихся и изрещи решение, но мало в том себе славы полагаю. Истинная и достойная мудреца слава состоит в том, чтоб иссушить источник тяжбы и окружить престол правосудия толикими добродетельми, чтоб ни в весах, ни в мече нужды ему не было». Но как заключить в узы или по крайней мере воздержать страсти, раздувающие ябеду из пеплов ее (XIV)? Сделать, чтоб верх одержала мудрость, которая приводила б в отчаяние худую совесть, устрашала бы корыстолюбие и злобу в бегство б обращала. Вот что называю я потребити корень (XV).

5. Не мечтайте много о самих себе (XVI). Гнушайтесь столько злом, сколь оно ненавистно и безобразно. Любите столько благо, сколь оно любезно и прелестно, то есть всею душою своею, и сладостная тишина произведет то, что вы сами собою с удовольствием наслаждаться будете. Мудрый имеет всегда отверстые очи на свою совесть и гласу ее повсюду повинуется. Безумный оскверняет себя злодеяниями, когда нет оным свидетелей (XVII), и без стыда стремится к позорнейшим беспутствам. Если узрит он мудрого, к себе грядуща, уже боязнь в него вселяется, уже спешит он сокрыти свою гнусность и облекается в ложную наружность непорочности. Тщетная хитрость! И самые непрозорливейшие очи проникают до последних таинств сердца лицемерного. Нет у души таинства, которого б не выводило наружу поведение. Посему мудрый и ищет того единого, чтоб остеречься против своей совести. «О, колико должно от того охраняться, — вещает Конфуций, — что слепые видят и глухие слышат!»

235

Богатый убирает и украшает жилище свое; все в нем означает изобилие. Сему подобна добродетель. Тело, обитаемое ею, получает от нее впечатление величества и ясности (XVIII), возвещающее очам, что разверзает она всю душу и напояет ее утехами и спокойством; толико мудрому потребно во благих предначинаниях своих утверждаться.

6. Единою правотою сердца исправляются пороки и добродетели приобретаются. Но сия правота, толь драгоценная и толь существенная, не может воспротивиться сильному страстей ударению. Бурное блистание гнева ее низвергает, хладное содрогание страха ее преломляет, внезапный трепет робости ее потрясает, и бледная печаль погружает ее в слезы, яко в волны. Как может сердце спасти правоту свою от такой бури, где само оно от сокрушения не спасается? Едва она начинается, уже сердце становится от себя самого как будто бы изгнанно. Тогда человек взирая не видит и слушая не разумеет. Сладчайшая пища теряет вкус свой и приятность. О, безумие страстей! О, лютое владычество! Но безумие выгодное и владычество полезное, ибо они показуют, что без правоты сердца не можно удостовериться и в наружном исполнении добродетели (XIX).

7. Тщетна надежда учредить благоустройство в доме своем, если прежде не стараться о расположении своего поведения. Возможно ль взыскивать, в самом деле, от других того, чего нельзя одержать от самого себя? Как от них сего и требовать? Тогда поневоле следует человек не равной наклонности своих слабостей. Вместо того чтоб умягчать сердца нежностию, возбуждать в них самолюбие, удерживать их страхом, приобретать их благостию, прельщать их уважениями, человек сам себя забывает и посрамляет, подвергается презрению и влечет себя в опасность; идет слишком далеко и вспять отступает, ослепляется и дерзает, умаляется и унижается; сие и быть не может иначе; сердце влечет туда, куда само идет (XX). О, сколь мало таковых, кои видят слабости своих возлюбленных и добрые качества ненавистных себе! «Отец, — говорится по пословице, — не знает ни недостатков своего сына, ни доброты поля своего». Итак, да воцарится прежде всего добродетель

236

в душе твоей, если хочешь, чтоб она в доме твоем царствовала.

8. О вы, поставленные вышним над нашими главами, цари и монархи, правящие миром, чего могут ожидать народы от премудрости вашей, если она не отворяет вам очей на знаменитые ваши дома, дабы оные наставлять вашим попечением. Великий монарх становится примером всему государству своему изнутри своих чертогов. Добродетели, тамо им возвращенные и окрест его цветущие, обращают всех взоры и далеко возвещают должность и невинные нравы. И действительно, нельзя, чтоб не был он почтен и любим, чтоб к вельможам его не было уважения и повиновения, чтоб несчастные не имели вспоможения и облегчения, когда сыновнее почтение (XXI), братская любовь и благотворение отличают высокий дом его паче порфиры, оный украшающей. Песнь гласит: «Мать прилепляет младенца своего к груди, она держит его в своих объятиях и лобызает многократно; еще он говорить не начинает, а она уже угадывает самые его желания чрез тайное горячности чувство». Когда не была она еще матерью, уже природа вселила сие чувство в ее сердце. Рождение младенца только что вывело оное наружу.

Пример царской семьи еще действительнее открывает любовь к добродетели и ту склонность ко благу, с которою все люди на свет родятся. Если дружелюбие и снисхождение всех сердца в монаршем доме соединяет, то подражание оные возрастит, умножит и во всех семьях навсегда распространит. Но если неправосудне и злодейство туда вступят, тогда погибнет все; тогда искра сия произведет пожар и совершит всеобщую погибель. В сем разуме сказано: одно слово все погубить, один человек все спасти может. Благотворение Яово и Куново прешло из сердец их в сердца всех подданных; Кис и Тшу (XXII), напротив того, вселили в них свою лютость и осквернили их пороками своими. Государь чщетно то запрещает, что сам себе позволяет; никто ему не повинуется. Надлежит, чтоб в нем те пороки отнюдь не обитали, кои он истребляет, и чтоб те добродетели, коих он взыскует, в нем были неисходны; тогда да ожидает и да уповает он всего от своих подданных.

237

Никогда народ не сопротивлялся царскому примеру, ниже оному являлся недостойным (XXIII).

Читается в «Ши-Кинге»: «Во время весны увенчанное цветами и зеленью персиковое древо веселит всех очи приятным красоты своей сиянием; такова юная невеста, входящая в чертог жениха своего; кротость и приятность, последующие стопам ее, во все сердца вступают»; добродетели государя и высокого дому его находят сердца подданных своих еще лучше расположенными; для принятия их летят они ни стретение их.

Песнь гласит: «О, колико почитает он своего старейшего! Колико любит младшего!» Государь, будучи добрым братом, красноречиво научает быти таковыми своих подданных, и он достигнет до прямыя цели правления, являясь упражненным едиными чувствованиями своего сердца и спокойством семьи своей.

9. Если государь уважает и почитает глубокие лета (XXIV) старцев и добродетель мудрых, если отличает он преимущество мужей государственных и превосходство людей с дарованиями, если о слезах несчастных и о нуждах сирот он сердцем соболезнует, тогда восхищенные народы его сами собою предадутся всему тому, что сыновнее почтение, братская любовь и нежное сострадание имеют в себе чувствительнейшего и любезнейшего. Сердце его овладеет их сердцами; оно первым их подвигом и правилом пребудет. Если хочет он быти таковым еще более и никогда не обмануться, да отвратит он от государя то, что оскорбляет его в подданных, а от подданных то, что в государе им противно; да бежит он тех погибельных путей, по коим предместники его заблуждались, и да нейдет сам по тем, по коим преемники его могут заблуждаться. Да десница его не разит тех, кого милует шуйца его, и да не милует шуйца, кого разит десница; да не взыскует он того, на что сам не может согласиться, и да ставит он себя непрестанно на место своих подданных, дабы свое яснее мог увидеть.

Песнь гласит: «О возлюбленный и дражайший государь! отец и мать народа своего! Хощете ли вы хвалы сея быть достойными? Прилепляйтесь, принимайте на себя все склонности народа вашего. Сделайте их своими

238

собственными и будьте как отец и мать, любящие все то, что приятно их младенцам, и ненавидящие то, что для них противно» (XXV).

Песнь гласит: «О полуденные горы! ваши гордые верхи предлагают взору крутые токмо громады каменных бугров, ужасно на воздухе висящих. О Ин! ты паче устрашаешь взоры унылого народа; он, трепеща, на тебя их возводит». Цари! страшитесь уподобиться сему ненавистному вельможе, престол ваш падет под бременем гордыни, и развалины его гробом вашим будут.

Песнь гласит: «Когда династия Хангов сердцами обладала, тогда зрела она выше себя единого Ханг-ти и была драгоценным его подобием. О вы, последовавшие ему, измеряйте очами высоту его падения, и да научает оно вас, что тем труднее исполнять вам ваше звание, чем оно есть выше»; сие вещают все века единогласно. Любовь подданных дает скиптры и короны. Их ненависть исторгает оные и преломляет (XXVI). Посему истинно мудрый государь старается паче всего укрепиться и успевать в добродетели, ибо ведает, что тем любезнее становится своим подданным, чем бывает добродетельнее; а чем более станет любим от своих подданных, тем паче возрастут его области, а с областьми имение и богатство, производимое изобилием. Добродетель есть непоколебимое основание престола и неиссыхаемый источник власти; богатство и обилие суть токмо его украшение. Если в оном государь обманывается и постороннее приемлет за существенное, то развращенные примером его подданные свергнут бремя законов и осквернят грабительством и хищением все те протоки, кои корыстолюбие его отверзет для приведения к себе источников богатства. Чем более течет злата и серебра к государю корыстолюбному, тем паче сердца хладеют и удаляются; чем более государь истощает мудро свои сокровища, тем в большем множестве текут к нему сердца и им наполняются (XXVII); се закон всех веков; ругательство, оскверняющее уста, исходя из них, входит в уши, раздирая оные. Когда корыстолюбие государя развратит честность подданных, тогда

239

нечестие их рассеевает сокровища, собранные его неправосудием.

В «Шу-Кинге» написано: «Вышний правитель судеб наших не навсегда единое определение поставляет». То есть, что тою же рукою, которою возводит на престол государей, могущих добродетелью своею сохранить оного славу и оправдать судьбу его, низвергает он других, посрамляющих престол своими пороками и нудящих его правосудие на свое низвержение. Вы вопрошаете, сказал послам некто из великих министров, что всего драгоценнее и почтенное в Тсуском государстве? Наши правы вам отвечают: добродетель.

Ответ премудрого Киеу столько ж превосходен: законы призывали на престол его племянника по кончине царствовавшего его родителя. Государь, у коего сей наследник искал покровительства, обещал ему отворить путь к престолу. Все уверяли его, что медлением он всего лишиться может. «Проливай слезы, — сказал Киеу своему племяннику, — не помышляя ни о чем, оплакивай смерть своего родителя. Хотя ты изгнан и странствуешь, но великий долг сыновния любви должен быть тебе драгоценнее короны» (XXVIII).

«Увы! — возопил Му-Кинг, огорченный воспоминанием войны, безрассудно предприятой и несчастно продолжавшейся. — Но ищу я высоты ума в министре, на коего возложить бы мою доверенность, но ищу разума истинного, сердца правого, души великой и благородной, которая заставляла б его почитать и уважать достоинство без всякого ощущения зависти; производить и покровительствовать дарования без всякой мелкости предубеждения; чтить и ободрять добродетель с тем нежным снисхождением и с тем ревностным усердием, которое изъявляем мы во всем том, что прямо до нас касается. Колико был бы я спокоен с таким министром о будущей судьбине дома моего и народов моих! Но если б избрание мое пало на человека надменного, который бы боялся, удалял, от меня скрывал или утеснял всех тех, коих способность, знание, ревность, служба и честность возмущали б его гордыню и раздражали б его зависть (XXIX), — тогда с какою б высотою ума и дарований он ни был, тогда что будет с

240

потомками и народами моими? Все государство мое не подвергнется ли конечному бедствию?» Таковые министры рождены на разрушение и погибель государств. Мудрый токмо государь умеет отвергать их услуги, изгонять их от лица своего, очищать государство свое от их присутствия и заточать между варварами тех, в коих варварские пороки обитают (XXX). В сем разуме вещает Конфуций: «Благотворение государя сияет столько же в являемых им строгостях, сколько в нежных свидетельствах его благости». Если монарх не имеет душевной бодрости призвать издалека достоинство к почестям; если он удаляет путь его и произращает на нем терние; если вверяется он людям, коих злоба ему известна, или не вдруг и не всю свою от них доверенность отъемлет, тогда разит он самого себя и отверзает дверь величайшим бедствиям. Сделать любимцем своим человека, всем ненавистного, или презирать мужа, всеми почитаемого, значит не что иное, как нагло опровергать все те понятия о правосудии, которые природа в сердца вложила, возбуждать роптания и входить в то облако, где кроется стрела, готовая разить. Сие вещают все века, повторяют всех совести: верность, правота и честность суть истинные подпоры престола. Гордыня, коварство и злоба оный низвергают.

Почто заблуждать по кривым и мрачным стезям ложныя политики, когда премудрость являет путь, толико ясный и толь прямо ведущий к достижению конца желаемого? Хощешь ли, чтоб блаженное изобилие оживляло целое тело государства и приносило теплоту здравия и чувство веселия во все оного члены? Умножь число граждан полезных (XXXI), коих попечительные промыслы созидали б и производили богатства; уменьши число жителей ленивых, коих опасное тунеядство усугубляет иждивения и расточения; да непрерывность работ умножит государственные пособия, да распространит оныя мудрость достоинства. Истинная слава государя состоит в том, чтоб делать богатыми, а не самому быти таковым: он хощет сокровищ, чтоб только их рассыпать. Но чем он благотворнее, тем паче находит в своих подданных (XXXII) всю щедрость и нежность чувствований. Усердие побеждает все препятствия

241

к исполнению его намерении, и они менее стрегут свое собственное, нежели им вверенное сокровище.

Окончаем слово наше: все богатств источники текут для государства; но есть такие, из коих государь никогда не должен почерпать. Самая благопристойность и вельможам сие запрещает. Некто из древних сказал: «Кто кормит коней для колесниц своих, тот на жертву дичи не приносит. Кто на пиру мороженое ставит, тот сам живности не кормит; и кто начальствует в войске над стомя колесницами, тому стыдно богатиться от наглых поборов, он лучше б хотел видети чинимое ему воровство, нежель подлое стяжение». Правосудие есть обильнейшее и неисчерпаемое сокровище государств. Сие неоцененное сокровище должен государь усугубляти непрестанно: он им одним богат будет. Великолепие государства есть плод мудрости и добродетели государя (XXXIII); кто дерзает мыслить, что оное есть действие богатств его, у того душа низка и нет сердечных чувств. Несчастен государь, который внемлет министру, тако с ним беседующему, и который власть свою продаст в его руки. Все мудрые государства его совокупно не возмогут наполнить бездны, которую он под стонами своими изрывает, ниже воспрепятствовать его туда падению. Прибытки, от сбережения доставляемые, не принадлежат государству (XXXIV); оно токмо правосудием и добродетелью богато бывает.


Д.И. Фонвизин. Та-Гио, или Великая наука, заключающая в себе высокую китайскую философию // Фонвизин Д.И. Собрание сочинений в двух томах. М.; Л.: Гос. Изд-во Художественной Литературы, 1959. Т. 2, с. 231—242.
© Электронная публикация — РВБ, 2005—2024. Версия 2.0 от 31 августа 2019 г.