ЖИЗНЬ ГРАФА
НИКИТЫ ИВАНОВИЧА
ПАНИНА

Граф Никита Иванович Панин, правивший иностранными делами министр, произшел от благородных родителей в 1718 году сентября 15-го. Предки его, уроженцы Лукской республики, выехали в Россию в пятом-на-десять столетии. Отец его служил Петру Великому и имел счастие пользоваться его благоволением. Достигши до чина генерал-поручика, окончил он дни свой в 1736 году от множества ран, полученных им на разных сражениях. Он достоин был иметь таковых сынов, коих деяния в течение более двадцати лет обращали на себя внимание целой Европы. Один управлял важнейшими государственными делами и воспитывал наследника российского престола, а другой явил опыты мужества и искусства своего во время Прусской войны, правил всею завоеванною частию Пруссии, предводительствовал потом армиею противу турков, взял приступом город Бендеры, споспешествовал независимости крымских татар и, наконец, спустя несколько лет по увольнении его от службы, прекратил великий мятеж и чрез сию важную отечеству заслугу учинился защитником дворянства, противу которого устремлена была злоба мятежников.

Жизнь достойного их родителя была сообразна с званием гражданина, коего душа столь же была

279

благородна, как и его происхождение. Все его недвижимое имение состояло в четырехстах душах. Он столько старался о воспитании детей своих, сколько позволяло ему посредственное его богатство и положение, в каковом тогда находилось его отечество. Слух о добром воспитании и добродетелях его дочерей доставил им знатные супружества. Одна выдана за князя Куракина, сенатора и российского двора обер-шталмейстера, а другая за господина Неплюева, сенатора же и действительного тайного советника. Сыны его записаны были в гвардейские полки, в коих отправляли действительную службу с самых нижних чинов. Благородное поведение и родство с князем Куракиным, который от императрицы Анны Иоанновны был отличаем, доставили графу Никите Ивановичу случай бывать во всех придворных собраниях. Императрица Елисавета Петровна при восшествии своем на престол пожаловала его в камер-юнкеры. Отменное сей государыни к нему благоволение вооружило противу его зависть и ревнивость, два свойственные царедворцам пороки. Враги его, стараясь чрез разные происки отдалить от двора, но не находя в поступках его ничего такого, что бы могло послужить к его обвинению, принуждены были употребить в пользу свою его достоинства. Они представили императрице способность его к политическим делам, почему он и был отправлен в 1747 году к датскому двору в качестве полномочного министра. При отъезде его в Копенгаген он имел повеление заехать в Дрезден для принесения от ее императорского величества Августу Третьему, королю польскому, поздравления по случаю бракосочетания дофина с дочерью его принцессою Мариею-Иозефою. В том же году он пожалован был в камергеры.

В то время состояние Швеции было в рассуждении России самое критическое, так что каждую минуту надлежало ожидать возгорения войны между обеими державами. Польза России требовала того, чтоб не допустить Швецию до разрыву союза. Для исполнения толь нужного предприятия потребен был такой министр, который бы с кротостию нрава соединял просвещенный и проницательный разум. Императрица по представлению

280

канцлера судила быть способным графа Панина к оказанию таковой отечеству услуги. В 1748 году перевели его из Копенгагена в Штокгольм. Он совершенно оправдал избрание своей монархини, возложившей на него такое дело, которое требовало великих способностей и превосходных качеств. Он не только отвратил войну, но еще и приобрел многих России доброжелателей. Заслуги его стяжали ему от двора разные награждения. В лето прибытия его в Штокгольм он получил орден святыя Анны, в 1751 году орден святого Александра Невского, а в 1755 пожалован был в генерал-поручики. Пребывание его в Швеции продолжалось около двенадцати лет. Он чрез добродетели свои приобрел почтение от тамошнего двора и всего народа; ни один швед не произносит даже и поднесь имени его без некоего к нему благоговения.

В 1759 году он отозван был в свое отечество, а в 29 день июня последовавшего года императрица благоволила вверить ему надзирание над воспитанием великого князя Павла Петровича, важную должность, которую он беспрерывно исправлял до самого бракосочетания августейшего его питомца. Император Петр Третий наградил его чином действительного тайного советника и орденом святого апостола Андрея.

В 1763 году, во время отсутствия покойного канцлера графа Воронцова, великая императрица Екатерина Вторая, которой священное имя и великие деяния предадутся бессмертию, препоручила ему управление иностранными делами, а в 1767 году благоволила почтить его графским достоинством, о чем и обнародован был указ следующего содержания:

«Наш действительный тайный советник Никита Панин чрез попечение свое и воспитание дражайшего нащего сына доказал нам ревность свою и усердие и в то ж самое время исправлял с рачением и успехами великое множество дел как внутренних, так и иностранных. Равным образом и брат его генерал Петр Панин служил нам во всякое время с верностию и усердием. По уважение чего мы жалуем им и их потомству графское достоинство, повелевая нашему сенату изготовить

281

для них диплом и представить нам оный для подписания».

В 1769 году получил он повеление заседать в Тайном совете, в 1773 пожалован в сенаторы в первую степень (в чин фельдмаршала), а в 1782 удостоен ордена святого равноапостольного князя Владимира первой степени скоро по учреждении оного.

Он был главою министерства двадцать лет сряду, в которое время и важнейшие внутренние дела ему же были вверяемы. Кратко сказать, не было ни одного дела, касательного до пользы и благосостояния империи, в котором бы он не участвовал или собственными трудами, или советами.

Пристойно бы здесь было начертать душу и сердце сего почтенного гражданина простым только изложением всего, что он учинил в течение долговременного своего министерства, и изъяснить беспристрастно, какие были его труды и заслуги, коликую твердость и постоянство оказывал он при обстоятельствах, возмущавших спокойствие души его; с каким великодушием преносил он претерпеваемые им отвсюду гонения; но эпоха жизни его столь еще от нас близка, что многие важные причины не позволяют пространно говорить о том, чего история не преминет со временем предать потомству. Итак, надлежит ограничить сие краткое повествование предложением только достопамятных министерских его деяний, начертанием его правил, наблюденных им при воспитании августейшего его питомца и управлении государственными делами, и, наконец, изображением качеств великой его души, которые приобрели ему всеобщее почтение.

Достопамятные дела по время его министерства суть союзы и разные договоры, заключенные с иностранными державами, война с турками, происшедшая от междоусобных в Польше раздоров, обмен Голштинского герцогства на графства Олденбургское и Дитмарское, славный мир с Портою, посредничество российского двора при заключении Тешенского мира и, наконец, вооруженный неутралитет.

Главнейшие правила, с которыми он сообразуясь поступал во управлении делами, были следующие:

282

1-е) Что государство может всегда сохранить свое величие, не вредя пользам других держав. Признание российских государей императорами и поравнение их министров с министрами других дворов были следствием сего на добром основании утвержденного правила. 2-е) Что толь обширная империя, какова есть Россия, не имеет причины употреблять притворства и что единая только искренность должна быть душою ее министерии. Граф Панин неизменным наблюдением сего правила приобрел от всех иностранных дворов толикую доверенность, что одно уст его слово не меньше было уважаемо, как и самые священные узы договора. 3-е) Он любил рассуждать о делах с кротостию и дружелюбием, превосходными свойствами души его; можно сказать, что всяк иностранный министр, входивший в кабинет его с пасмурным видом для переговора с ним о каком-либо неприятном деле, всегда выходил из оного довольным и восхищенным его беседою. Таковы были правила, по коим он поступал во внешних делах. Вся Европа признала его за великого государственного мужа: он приобрел совершенное и неоцененное почтение от мудрого и просвещенного монарха, верного России союзника, коего достохвальные деяния суть предметом удивления целого мира.

Что же касается до внутренних дел, душа его всегда огорчалась поведением тех, кои от невежества, или из раболепства, или для собственныя своея пользы полагают в число государственных таинств то самое, о чем в просвещенном народе все должны ведать, как, например: количество доходов, причины налогов и проч. Он не мог терпеть, чтоб самовластие учреждало в гражданских и уголовных делах особенные наказы в обиду тех судебных мест, кои должны защищать невинного и наказывать преступника. С великим огорчением взирал он на все то, что могло повредить или возмутить государственное благоустройство; утруждение императрицы прошением о таком деле, которое не было еще подробно рассмотрено сенатом, противуречие в судопроизводстве, подлое и раболепное послушание тех, кои по званию своему должны защищать истину ценою собственной своей жизни, — словом, всякое недостойное

283

действие корысти и пристрастия, всякая ложь, клонящаяся к ослеплению очей государя и общества, и всякий подлый поступок поражали ужасом добродетельную его душу.

Пред вступлением его в должность наставника его императорского высочества блаженной и вечной памяти достойная государыня императрица Елисавета Петровна повелела изготовить начертание воспитания. Дабы представить в ясном образе правила добродетели, кои он себе предположил и исполнял при исправлении толь важныя должности, надлежало бы поместить здесь целое сочинение, собственноручно им писанное, коим он тогда удовлетворил воле своей монархини; но поелику пространство оного выходит из пределов простого сокращения, то ради сего некоторые только извлечения из оного здесь предлагаются.

«Приуготовя сердце великого князя к эпохе, в которой начинает созревать разум, при первом оного действии, надлежит вперить в него и начертать на его сердце сие правило, что добрый государь не имеет и не может иметь ни истинных польз, ниже истинной славы, отделенных от польз и славы его народа...»

«Наставник с величайшим рачением и, так сказать, с равным тому, каковое будет прилагать о сохранении его императорского высочества, должен наблюдать, дабы ничего такого пред ним не делали и не говорили, что могло бы хотя малейшим образом повредить и ослабить сердца его расположение к природным человеческим добродетелям. Напротив того, надлежит ему расширять сии добродетели чрез приличные к тому средства, так чтобы склонность к добру и честности и отвращение ко злу и всему тому, что не совместно с благонравием, вкоренились и неприметным образом возрастали во младом его сердце...»

«В продолжение воспитания великого князя потребно отдалить от него роскошь, пышность и все то, что удобно развратить юность; благопристойность и непорочность довлеют быть едиными украшениями его чертогов. Время не опоздает привлечь к нему ласкателей; но доколе еще не совершится его воспитание, те, кои по закону и долгу своему обязаны развивать его

284

добродетели и предохранять его от пороков, должны быть весьма осторожны в своем с ним обращении...»

В самом деле, сей благоразумный наставник не нарушил ни единого из сих правил. Доброта сердца и просвещенный ум великого князя свидетельствуют его попечение о украшении основательными познаниями природной способности его светлейшего питомца и о начертании в душе его добродетели, сего истинного основания общенародного блаженства.

По совершении воспитания, то есть при бракосочетании его императорского высочества, граф Панин со многими знаками монарших щедрот был еще удостоен письмом, которое ее императорское величество изволила писать собственною рукою тако:

«Граф Никита Иванович!

Совокупные важные ваши труды в воспитании сына моего и при том в отправлении дел обширного иностранного департамента, которые вы несли и отправляете с равным успехом толико лет сряду, часто в течение оных во внутренности сердца моего возбуждали чувства, разделяющие с вами все бремя различных сих, силу человеку данную почерпаемых упражнений; но польза империи моей, по горячему моему всегдашнему попечению о благом устройстве всего, мне от власти всевышнего врученного, воспрещали мыслить прежде времени облегчить вас и тягостных упражнениях, доверенностию моею вам порученных; ныне же, когда приспела зрелость лет любезнейшего сына моего и мы на двадцатом его году от рождения с вами дожили до благополучного дня брака его, то, почитая по справедливости и по всесветному обыкновению воспитание великого князя само собою тем оконченным, за долг ставлю при сем случае изъявить мое признание и благодарность за все приложенные вами труды и попечения о здравии и украшении телесных и душевных его природных дарований, о коих по нежности матерней любви и пристрастию не мне пригоже судить; но желаю и надеюсь, что будущие времена в том оправданием служить имеют, о чем всевышнего ежедневно молю

285

усердно. Окончав с толиким успехом, соединенным с моим удовольствием, важную таковую должность и пользуясь сим утешением, от нее вам происходящим, обратите ныне с бодрым духом все силы ума вашего к части дел империи, вам от меня вверенной и на сих днях вновь подтвержденной, и доставьте трудами своими согражданам вашим желаемый мною и всеми твердый мир и тишину, дабы дни старости вашей увенчаны были благословением божиим благополучия всеобщего, после бесчисленных трудов и попечений. Пребываю вечно с отменным доброжелательством.

Екатерина».

Нрав графа Панина достоин был искреннего почтения и непритворныя любви. Твердость его доказывала величие души его. В делах, касательных до блага государства, ни обещания, ни угрозы поколебать его были не в силах. Ничто в свете не могло его принудить предложить монархине свое мнение противу внутреннего своего чувства. Колико благ сия твердость даровала отечеству! От коликих зол она его предохранила! Други обожали его, самые враги его ощущали во глубине сердец своих к нему почтение, и от всех соотечественников его дано было ему наименование честного человека. Он имел здравый ум и глубокое проницание. Знание же человеческих свойств и искусство приобретать сердца были столь велики, что он при первом свидании познавал уже умы тех, с коими говорил, а как он разговоры свои располагал так, чтоб каждый мог иметь во оных участие, то и отпускал всех от себя пронзенными нежною к нему привязанностию и довольными собою. В делах, требующих обстоятельного рассмотрения, он убегал скоропостижности, что и подавало случай обвинять его в медлительности. Нрав его и действительно удален был от всякой живости и от всякого пылкого движения; но должно отдать ему справедливость, что невозможно было иметь больше трудолюбия и больше деятельности, сколько оказывал он в делах важных.

Между своих другов он не мог терпеть, чтоб кто-либо из них делал для него то, чего бы он в отсутствии

286

его не сделал. Разговоры его почти всегда растворялись веселостию, шутки его были приятны и без желчи, а доброта его сердца была чрезвычайна. Он был утешитель несчастных, защитник утесненных и справедливый советник, — словом, в великом множестве его сограждан, даже и таких, коих он не ведал, не было ни одного, который бы в крайних своих нуждах не почувствовал некоторой отрады, открыв графу Панину свои несчастия и получа от него совет или помощь. Сердце его никогда не знало мщения; он одним кротким своим воззрением приводил в замешательство самых величайших врагов своих; щедрость и бескорыстие, сии две добродетели, обитали в нем в высочайшей степени. Его движимое имение, проданное по кончине его за 173000 руб., недостаточно было на уплату долгов его. Беспримерной его щедрости едва ли можно найти подражателей. Из девяти тысяч душ крестьян, пожалованных ему императрицею, он подарил четыре тысячи трем секретарям, кои находились при нем по иностранным делам.

Смерть, похитя сего добродетельного гражданина в 31 день марта 1783 года, поразила неожидаемым ударом всех его родственников и другов. Хотя на последних годах его жизни слабость здоровья, соединясь с его положением, и совсем уклонила его от дел, однако за несколько месяцев до его кончины здоровье его казалось быть в лучшем состоянии; накануне же печального происшествия он казался крепче и веселее обыкновенного, но поутру в четыре часа удар паралича лишил его памяти и употребления языка. Тщетно испытывали и присутствии их императорских высочеств все способы врачебного искусства. Он чрез несколько часов скончался при дражайшем своем питомце, который один только прилеплял его к жизни и к которому он питал нежное и беспредельное дружество.

В минуту, в которую он испустил последнее дыхание, великий князь упал пред ним на колена и поцеловал его руку, ороша оную своими слезами. Надлежало исторгнуть великую княгиню из несчастного дома, в котором раздавался вопль и стенания. Повсюду зрелся образ печали. Сие самое место, в коем накануне того

287

дня на всех лицах сияло удовольствие, учинилось чрез несколько часов позорищем ужаснейшего отчаяния.

Известие о его кончине опечалило чувствительное сердце ее императорского величества, которая, дабы почтить память усопшего, благоволила употребить к утешению его родственников все возможные средства, какие только могли зависеть от ее власти.

Всеобщая печаль повсюду возвещала лишение премудрого и добродетельного мужа. Казалось, будто каждый оплакивал своего родственника. Погребение совершено было апреля в 3-й день. Его императорское высочество удостоил вынос тела своим присутствием.

Прощаясь в последний раз с наставником своим и другом, великий князь еще поцеловал у него руку, с пролиянием потоков слез; зрелище самое трогательное для тех, кои при том присутствовали, но которое в то ж время вливало в них сладостное утешение, открывая им доброту сердца наследника престола. Все знатнейшие особы препровождали тело пешком до самого монастыря святого Александра Невского. За ними следовало многочисленное стечение народа. В то время как родственники стали опускать тело в могилу, весь храм наполнился воплем и стоном. Граждане, иностранцы, все были погружены в глубокую печаль. Смерть графа Панина лишила Россию полезного и добродетельного гражданина.

Сколь тронут был его императорское высочество кончиною графа Панина и коликое он имел к нему почтение, можно увидеть из нижеследующего письма, писанного его императорским высочеством к московскому архиерею преосвященному Платону:

«Ваше преосвященство!

Уже известны, ваше преосвященство, о посетившей нас печали смертию графа Никиты Ивановича, известны вы и о всем том, чем я ему должен, следственно и о обязательствах моих в рассуждении его. Судите же, прискорбно ли душе моей? Я привязан по долгу и удостоверению

288

к закону и не сумневаюсь, что получающему награждение в той жизни за добродетели всеконечно отрада и покой; но поелику души остающиеся еще со слабостями тела соединены, то нельзя нам не чувствовать печали от разлуки; разделите оную со мною, как с другом вашим.

Павел».


Д.И. Фонвизин. Жизнь графа Никиты Ивановича Панина // Фонвизин Д.И. Собрание сочинений в двух томах. М.; Л.: Гос. Изд-во Художественной Литературы, 1959. Т. 2, с. 279—289.
© Электронная публикация — РВБ, 2005—2024. Версия 2.0 от 31 августа 2019 г.