БАХАРИАНА, ИЛИ НЕИЗВЕСТНЫЙ
Волшебная повесть, почерпнутая из русских сказок

Илионску брань воспев, Гомер
Пел войну мышей с лягушками;
Тамо важен — тут забавен был,
Резвыми играл идеями.
После «Генриады» славимой
«Орлеанку» сочинил Волтер,
Повесть шуточную, вредную,
Вредную, но остроумную.
Духа не имев Гомерова,
Ни шутливости Волтеровой,
После многих сочинениев
Издаю в свободные часы
Приключенья Неизвестного,
Повесть новую, волшебную.

Мне собрания наскучили,
Надоели игры карточны,
Разговоры опротивели —
Разговоры неприманчивы,
Рассуждения газетные;
Вести сделались несносны мне,
Вести, вести злоречивые,
Убивающие честь других,
Никого не исправляючи;
Ужины мне стали тягостны,
Длинные, но пустословные;
Скрылся я в уединение!..
О! душа уединения,
Сладостное книги чтение,

Заменяешь ты мне целый мир,
Кроме искреннего дружества;
С другом я сижу, как сам с собой;
В друге я, как будто в зеркале,
Вижу сам себя без всех прикрас;
Только не наружные черты,
Вижу чувства сокровенные,
Те же мысли, те же правила,
Друг живая книга для меня!
Ах! но мало, мало добрых книг,
А друзей гораздо менее!
Захочу ли философствовать,
Со Платоном древним мудрствую,
С Анахарзисом я странствую,
С умным Локком собеседую,
Или с русскими поэтами,
Истинными муз любимцами.

Но всегда ль сидеть над книгами?
Не забавна жизнь сидячая,
Ради здравия вредна она —
Так ученый написал Тиссот.
Что же делать мне наедине?
Не заемлюся охотою,
Робких не люблю зверков травить
И лютее в поле зверя быть,
Не люблю невинных птиц стрелять,
Чтобы ими голод утолять,
Их не для стрелянья создал бог,
Для веселья в мире создал их,
Для любви и — ради пения!

Праздность, я слыхал, пороков мать;
Удаляюся от праздности;
Много случаев без ней для нас,
Где наш разум развлекается,
Сердце в сети попадается,
В сети искушениев мирских;
Мысленных соблазнов избежать,
Лучше стану что-нибудь писать!
Но писать хочу не рифмами,
Мне и рифмы надокучили!

Что же, что же я начну писать?
Слишком много в мире издано
И духовных книг, и нравственных,
А сердца не исправляются,
Люди так же развращаются;
Хоть в священной книге сказано:
Гордым людям бог противится, —
Только гордость в мире царствует;
Запрещают ближних убивать,
Но законов тех не слушают,
Изреченных словом истины.
Громом славы оглушенные
Ближних убивают на войне.
Если правды глас не действует,
Что мне голову свою ломать,
Чтобы головы других целить;
Гарпагона не исправить мне,
Ни льстеца не сделать искренним;
Жен бесстыдных не привесть мне в стыд,
Глупым людям не привить ума;
Не унять языка вредного,
Не заставить меньше лгать лжеца,
Клеветы не обуздать пером,
Как теченья рек не удержать.
Правда всякому ли нравится?
Вымыслам и верить не хотят;
За сатиры люди сердятся,
За советы часто сетуют;
И с досадой скажет мне иной:
«О врачу, врачу! целися сам!»
Строгость нам скучна Катонова,
Тяжки правила Сенекины.
И на что, на что о том писать,
Что никак не исполнительно?
Ныне времена не прежние,
Времена ученой Греции,
Было только семь где мудрецов, —
Ныне в наших современниках
Ни семи не сыщешь дураков,
Дураками признающихся;
В свете люди стали все умны,
Увещания ненадобны;

Книги разве только нравятся,
Книги ради утешения;
Льзя ль при старости утешну быть!..
Так с собою размышляя сам,
Покидаю я мое перо,
И писать я заклинаюся.

Вдруг явилась мне волшебница,
Покровенна с головы до ног:
Весь ее покров исписан был
Разными, как атлас, красками;
Замки есть на нем воздушные,
Видимы кони крылатые,
Люди, в камень обращенные,
Во деревья заключенные;
Видны старые волшебницы,
Превращенные сороками;
Тамо латы очарованны,
К телу ран не допускающи;
Видны кольцы-невидимки там;
Там колдовки престарелые
Представляются в пятнадцать лет
И находят воздыхателей.

Там Платонова республика
Тонкой краскою написана,
Времени рукой повытерта;
Там свобода безрассудная
Обещает людям равенство,
Но себе престолы делает,
Только льзя прочесть в глазах у ней,
Что она готовит узы тем,
Кто свободой ослепляется;
Тамо виден славный дружбы храм,
В нем Орест с Пиладом кроются;
Там сидят Тезей и Пиротой,
Только свет для них несносен был,
И за тенью прятались они.

Но исчислить всех нельзя фигур,
Чем волшебница украшена;

На челе у ней подписано:
«Нарицаюся Фантазией!»
То растет она, то малится,
Всеминутно изменяется,
Будто бы Протей Вергилиев,
То как в май непостоянный день;
Толстый свиток у нее в руках,
Мне она приятным голосом
Говорила, свиток показав:
«Этот свиток я тебе дарю,
Лучше заниматься сказками,
Чем день целый в праздности сидеть
Или забавляться картами;
Услаждай, рисуй, выписывай,
Древним пой стопосложением,
Коим пели в веки прежние
Трубадуры царства русского,
Пели, пели нимфы сельские;
Им хорей, ни ямб не знаем был,
Только верная любовь у них
Попадала как-то в полный лад,
И размер в стихах был правилен;
Иль таким стопосложением,
Коим справедливо нравится
Недопетый Илья Муромец.

Что тебе писать советую
Небылицы, сказки, вымыслы,
Не стыдись — не беспокойся тем;
Где нет вымыслов? где басней нет?
Загляни времен в историю,
Там нелепые сказания,
Повести невероятные;
Загляни ты в книги важные...
Или — лучше не заглядывай!..

В мыслях я была Гомеровых;
Пела я троян с Вергилием;
Превращения с Овидием;
Сладкий Тасс со мной беседовал,
Ариост наперсником мне был.

Ты со мной давно знакомился,
В царстве у меня ты странствовал
Как стихами, так и прозою;
Под личиной баснословия
Часто истина скрывается.

Музы не живут без грациев,
Но и грации рожденны мной;
Буду часто я тебе шептать,
Буду пальцем то указывать,
Что из свитка выбирать тебе».
На столе его оставила,
А сама, как будто легкий пар,
Вдруг развеялась Фантазия
И сокрылася от глаз моих!
Так исчезнет повесть и моя,
Так и прочие творения,
Писанные не для вечности,
Для корысти напечатанны;
Или дети самолюбия,
Дети хворые и слабые.
Всё, что в мире ни встречается,
Тлеет, вянет, разрушается,
Слава, пышность, сочинения
Сокрушатся, позабудутся;
Мимо идут небо и земля...
Что же не исчезнет в век веков?
Добрые дела душевные!
Но пишу теперь не казанье,
Должность не моя других учить,
Поспешаю к самой повести.

Вижу палец указательный,
На одной статье протянутый;
Долго та статья не кончится,
Неизвестный ей заглавие.
Что мне велено выписывать,
Прочитать кто любопытствует,
Слушай тот повествования!