Лишь солнце бросило лучи в луга и горы И птички стали петь пришествие Авроры, Согнало солнце тьму с земного круга прочь, Вступал на небо день и исчезала ночь; Влюбленный Цитемель минут тех не теряет, Всех ранее в луга он стадо выгоняет; Все спали пастухи еще по шалашам, А Цитемель ходил с овцами по горам. Единственно тому ни день, ни ночь не спится, Когда кто вольности нечаянно лишится; Так сей пастух вчерась с пастушками гулял, И Филоменою он сердце оковал, Которая ему прекрасней всех казалась; Тут Цитемелева кровь жарко загоралась, А ночью возросла неутолима страсть, И если б ночь длинна, так мог бы он пропасть, И, счастием его, ночь летня не вели́ка; Хотя она мала, но скорбь его толика В часы те возросла, что в горести пастух Ни на единый миг не мог спокоить дух. Уж солнце высоко на небесах сияет, И утрення роса от жару высыхает; Но в наступающи полдневные часы Не зрит пастух его пленившие красы; В недоумении тут Цитемель бывает, Во все страны́ глядит, отвсюду ожидает, Нейдет ли из кустов или с высоких гор Пленивший мысль его пастушкин милый взор;
289
Но сколько бедный тот пастух ни зрит повсюду, Не видит он своей любезной ниоткуду; И так уж наконец, в задумчивости сей, Кусточки и древа ему казались ей: То вдруг перед глаза она к нему предстанет, То в тот же миг его мечта сия обманет. Не знает, что творить несчастливый пастух. Обманывал его и взор его, и слух. То эхо нанесет тут голос Филомены, И, ожидающий сей радостной премены, Бежит он к той стране, где был услышан глас, Бежит, и голосу не слышит в тот же час. То вдруг позадь себя он быть ей уповает — Не зрит ее нигде, куда он ни взирает. «Уж в тех ли я теперь, — вещает он, — местах? Иль стадо я мое в других пасу кустах? Нет, в тех местах, и те кустарники и речки, В которых был вчерась... паслися здесь овечки». Уж долго мучился в сем ждании пастух, Как вдруг вблизи его пронзил глас громко слух, Которым был пастух безмерно востревожен, Но страх видением и больше был умножен. Он зрит любезную, бегущу из кустов, Где он не чаял быть ни стад, ни пастухов. За нею зверь гнался: был волк то преужасный, И уж касается почти одежд прекрасной. В случа́е таковом пастушке близок страх; Увидевши пастух несчастье то в глазах, Бросается чрез ров, который был меж ими, И волка стал травить собаками своими; И способом таким минулся общий страх: Пастушка у него осталася в руках. Тут краска вся с лица пастушкина сбежала, Когда она без чувств в руках его лежала; По бледности грудей разметанны власы Сугубили еще пастушкины красы. Пастух от радости и страха сам бледнеет, В восторге ничего начать он не умеет, Зря нежную в своем объятьи красоту, Благополучной чтет себе минуту ту, Которая его с любезной съединила И что спасти ее от смерти допустила.
290
И подлинно, пастух был счастлив в этот час: Пастушку от беды, себя от муки спас. К отраде подает он способы сугубы, Целует руки он, целует нежны губы, И за труды свои приемлет наконец От Филомены он и сердце, и венец.
<1762>
В.И. Майков. Цитемель // Майков В.И. Избранные произведения. М.; Л.: Советский писатель, 1966. С. 289—291. (Библиотека поэта; Второе издание).