72. ЭПИСТОЛА
к Н. Р. Р ***
Благополучие, которо нам толь лестно,
Любезный друг! оно с сей жизнью не совместно.
Вотще его умом объемлют мудрецы:
В благополучии подобны им глупцы.
Невольник, коего тягчат весь век железы,
Кичливец, что, стыдясь, вотще скрывает слезы;
Почто таиться нам? Таков есть человек, —
И счастья?.. Нет, его не знает он вовек.
Пускай мне спорит в том Сенека с Эпиктетом —
Немного человек утешен их советом.
Мне мнится, счастье то походит лишь на бред,
Которое всё в том, коль скажешь: я без бед.
B темницу ввержен быв, гласишь ты: я свободен.
Полезен вымысл сей и с правдой очень сходен.
Я в бедности стеню — будь беден и молчи:
Не то же ль быть впотьмах и видеть без свечи?
Ах! Зенон, ты вотще нам плакать запрещаешь,
Счастлив, коль ты в бедах и бед не ощущаешь,
Иль, ощущая их, и можешь счастлив быть!
Иль человечество возмог ты позабыть?
Ужели бедства нет и нет на свете счастья?
Хоть есть ли разность уж меж вёдра и ненастья?
Скажи мне только то и боле не внимай.
Так всё тебе равно, генварь ли то иль май?
Пускай свирепый мраз природу умерщвляет,
Любезный друг! оно с сей жизнью не совместно.
Вотще его умом объемлют мудрецы:
В благополучии подобны им глупцы.
Невольник, коего тягчат весь век железы,
Кичливец, что, стыдясь, вотще скрывает слезы;
Почто таиться нам? Таков есть человек, —
И счастья?.. Нет, его не знает он вовек.
Пускай мне спорит в том Сенека с Эпиктетом —
Немного человек утешен их советом.
Мне мнится, счастье то походит лишь на бред,
Которое всё в том, коль скажешь: я без бед.
B темницу ввержен быв, гласишь ты: я свободен.
Полезен вымысл сей и с правдой очень сходен.
Я в бедности стеню — будь беден и молчи:
Не то же ль быть впотьмах и видеть без свечи?
Ах! Зенон, ты вотще нам плакать запрещаешь,
Счастлив, коль ты в бедах и бед не ощущаешь,
Иль, ощущая их, и можешь счастлив быть!
Иль человечество возмог ты позабыть?
Ужели бедства нет и нет на свете счастья?
Хоть есть ли разность уж меж вёдра и ненастья?
Скажи мне только то и боле не внимай.
Так всё тебе равно, генварь ли то иль май?
Пускай свирепый мраз природу умерщвляет,
146
Пускай ее весна зефиром оживляет —
Тебе то всё равно: счастлив ты много раз!
Тебе не жарок зной, тебе не хладен мраз.
Уж яростный борей поля и понт терзает,
Из туч валится снег и грудой замерзает,
Мрачатся небеса, под льдом река молчит,
Лес воет, ветр ревет, вихрь вьется, мраз звучит.
Чудовище лесов, медведь сокрылся в яме.
Погнала всё зима, — один ты всех упряме.
Когда померзли все, гласишь: морозу нет,
И только весь тебе противоречит свет.
Ах! нет, мы рождены влияниям подвластны,
Мы чувствуем печаль, мы можем быть несчастны.
И то, что человек здесь счастием зовет,
Престало б счастьем быть, коль был бы он без бед.
День летний по дожде прекрасней становится,
Несчастье кто видал, тот счастию дивится.
Коль счастье льстит тебя, ты должен ждать его.
Что должен ждать, так нет с тобой еще того.
Которого ж не жду, то счастие не льстивно,
Что вижу я всяк час, то скучно и противно.
И если счастье в том, чтоб оным лишь скучать,
Не дайте ввек, судьбы! его мне получать!
Когда у немощных язык в сухой гортани
Не может собирать довольной вкусу дани,
Что в том, что станешь их сластями угощать,
Коль горечи они не могут ощущать?
Так, стало, счастья нет и ждем его напрасно...
Такое мнение поистине прекрасно.
Нет, друг мой, эдак ты скоренько заключил;
Так дай мне, чтоб теперь тебя я поучил:
То счастье для глупцов, ты кое проповедал,
Прямое же не то, и если ты не ведал,
В чем прямо состоит, так ты себе внуши:
Блаженство наше есть спокойствие души.
Его у нас ни тать, ни случай не похитит,
Им нищий и богач равно себя насытит,
И словом, кто душой спокойный человек,
Один тот мудр, богат и в узах волен век.
Приятель, признаюсь, я тем ошибся много,
Однако ты суди меня не очень строго;
Не может счастья нас никто лишить сего,—
Тебе то всё равно: счастлив ты много раз!
Тебе не жарок зной, тебе не хладен мраз.
Уж яростный борей поля и понт терзает,
Из туч валится снег и грудой замерзает,
Мрачатся небеса, под льдом река молчит,
Лес воет, ветр ревет, вихрь вьется, мраз звучит.
Чудовище лесов, медведь сокрылся в яме.
Погнала всё зима, — один ты всех упряме.
Когда померзли все, гласишь: морозу нет,
И только весь тебе противоречит свет.
Ах! нет, мы рождены влияниям подвластны,
Мы чувствуем печаль, мы можем быть несчастны.
И то, что человек здесь счастием зовет,
Престало б счастьем быть, коль был бы он без бед.
День летний по дожде прекрасней становится,
Несчастье кто видал, тот счастию дивится.
Коль счастье льстит тебя, ты должен ждать его.
Что должен ждать, так нет с тобой еще того.
Которого ж не жду, то счастие не льстивно,
Что вижу я всяк час, то скучно и противно.
И если счастье в том, чтоб оным лишь скучать,
Не дайте ввек, судьбы! его мне получать!
Когда у немощных язык в сухой гортани
Не может собирать довольной вкусу дани,
Что в том, что станешь их сластями угощать,
Коль горечи они не могут ощущать?
Так, стало, счастья нет и ждем его напрасно...
Такое мнение поистине прекрасно.
Нет, друг мой, эдак ты скоренько заключил;
Так дай мне, чтоб теперь тебя я поучил:
То счастье для глупцов, ты кое проповедал,
Прямое же не то, и если ты не ведал,
В чем прямо состоит, так ты себе внуши:
Блаженство наше есть спокойствие души.
Его у нас ни тать, ни случай не похитит,
Им нищий и богач равно себя насытит,
И словом, кто душой спокойный человек,
Один тот мудр, богат и в узах волен век.
Приятель, признаюсь, я тем ошибся много,
Однако ты суди меня не очень строго;
Не может счастья нас никто лишить сего,—
147
А знаешь ли зачем? Затем, что нет его.
Найди мне понт такой, чтоб вечно не терзался,
Коль сильно б ветров зев над ним ни разверзался,
Тогда и я скажу: есть в свете человек,
Которого душа была спокойна ввек.
Еще ль мне повторять то старое сравненье,
Что наша жизнь всё то ж, что в море бурь волненье?
Там бури — страсти здесь, наш кормщик — этот ум,
Что правит нас без звезд и часто наобум.
Мятется путь его, изменчиво кормило,
И заблуждение свое лишь только мило:
Изрядный вождь — души спокойства досягнуть!
Иль мнишь: к нему прийти — довольно раз шагнуть?
Нет, долог этот путь, и как тут не упасти,
Где должно наперед преодолеть все страсти?
Сенека лишь того велит счастливым звать,
В ком добродетель есть отрады тихой мать;
Кто совести одной своей улик боится
И только чистотой ее же веселится,
Кого упрямством рок не взносит, не разит,
Кто, в честности ходя, вовеки не скользит,
Кто чуждых благ себе всю прелесть презирает,
Чья роскошь только в том, что роскошь попирает.
Довольно мне, сыщи такого одного —
Отстану я в тот час от мненья моего.
Однако ж ты не мни, что б, скучной предан злобе,
Хотел я доказать, что лучше быть нам в гробе,
Что самый счастья верх на свет сей не воззреть,
Потом, чтобы, родясь, скоряй как льзя умреть*.
Нет, это уж чресчур. Погибни то ученье,
Которо божий дар нам ставит в злоключенье!
Довольно мне того, и не поспоришь ты,
Любезный друг, что всё здесь счастье суеты, —
Мудрец о нем твердит, однако ж не имеет,
Лишь лучше, может быть, спокоиться умеет.
Не спорю, чту его, но верю не тотчас
И собственных своих не отрицаюсь глаз.
Изящнейшим умам положены преграды:
Картезий вихри сплел и Лейбниц здал монады.
Найди мне понт такой, чтоб вечно не терзался,
Коль сильно б ветров зев над ним ни разверзался,
Тогда и я скажу: есть в свете человек,
Которого душа была спокойна ввек.
Еще ль мне повторять то старое сравненье,
Что наша жизнь всё то ж, что в море бурь волненье?
Там бури — страсти здесь, наш кормщик — этот ум,
Что правит нас без звезд и часто наобум.
Мятется путь его, изменчиво кормило,
И заблуждение свое лишь только мило:
Изрядный вождь — души спокойства досягнуть!
Иль мнишь: к нему прийти — довольно раз шагнуть?
Нет, долог этот путь, и как тут не упасти,
Где должно наперед преодолеть все страсти?
Сенека лишь того велит счастливым звать,
В ком добродетель есть отрады тихой мать;
Кто совести одной своей улик боится
И только чистотой ее же веселится,
Кого упрямством рок не взносит, не разит,
Кто, в честности ходя, вовеки не скользит,
Кто чуждых благ себе всю прелесть презирает,
Чья роскошь только в том, что роскошь попирает.
Довольно мне, сыщи такого одного —
Отстану я в тот час от мненья моего.
Однако ж ты не мни, что б, скучной предан злобе,
Хотел я доказать, что лучше быть нам в гробе,
Что самый счастья верх на свет сей не воззреть,
Потом, чтобы, родясь, скоряй как льзя умреть*.
Нет, это уж чресчур. Погибни то ученье,
Которо божий дар нам ставит в злоключенье!
Довольно мне того, и не поспоришь ты,
Любезный друг, что всё здесь счастье суеты, —
Мудрец о нем твердит, однако ж не имеет,
Лишь лучше, может быть, спокоиться умеет.
Не спорю, чту его, но верю не тотчас
И собственных своих не отрицаюсь глаз.
Изящнейшим умам положены преграды:
Картезий вихри сплел и Лейбниц здал монады.
<1776>
* Так думали многие из древних мудрецов; между прочим — Феогнид в своей «Гномологии», ст. 425—428.
148
М.Н. Муравьев. Эпистола к Н. Р. Р*** // Муравьев М.Н. Стихотворения. Л.: Советский писатель, 1967. С. 146—148. (Библиотека поэта; Второе издание).
© Электронная публикация — РВБ, 2005—2024. Версия 2.0 от от 31 августа 2020 г.