Рассеявалася зарею темнота. В поре был сенокос, деревня вся пуста. Прохладный ветерок едва что ощущался, Где вкруте косогор к востоку обращался; Склоняясь вдоль его, созрелые бразды С серпами поселян сзывали на труды. Пастух в свирель играл, сгоняя стадо в поле, И несся далеко в отзывах глас оттоле. Уже и тонкий дым по кровлям восставал И, плавно поносясь, на воздух улетал. Нет хижины в селе, котора б не топилась. Одна лишь дочь твоя, Эгон, не торопилась. Ты, быстро шествуя, с косой преходишь луг, А Зилу в томном сне удерживает пух. Для ней и сны свои картины истощают И, виючись над ней, ее отягощают. Зефир, касался, до завес доходил И тихо колебал, но Зилы не будил. Спи, Зила, сладко спи: мне мил твой образ спящей, Мил образ юности, заботы не терпящей. Пусть медлит долее румянец на щеках, У ног твоих любовь пребудет на часах. Ты видишь, может быть, что ты с подружкой в поле И возле вас пастух. Обманывайся доле: Тебя ждет тяжкий труд. Зри полны вретена, Зри: нити твоего смешались полотна. Но скоро сон с собой мечтания уводит. Скрыпит на петлях дверь, и мать пастушки входит, И розы утренни сокрылися с ланит. Уж Зиле слышится, что мать ее бранит. Возводит к ней глаза, пощады вопиющи, Склоняются глаза, виновность признающи, И мать ей говорит: «Ты спишь, а солнца зной Во старости отец испытывает твой; Ты утро целое свои покоишь члены, А рамена, трудом и старостью согбенны, Отдохновения не знают целый день. Увидишь ты его, как снидет с неба тень, Влачащего стопы, работой изнуренна, Точаща пот с чела. О юность, негой пленна!
167
Не знаешь ты, чего нам стоит каждый год Неблагодарныя земли доставить плод». Так мать вещала ей, и тронутая Зила Проступок скоростью поправить поспешила: Кров легкий на плечах, и обувь на ноге, И спящий возбужден огонь на очаге.