104. ОБ УЧЕНИИ ПРИРОДЫ
ПИСЬМО К В. В. ХАНЫКОВУ
С какою ревностью бежим мы зреть картины,
На коих плавный скат простертыя долины
Иль изобильный ток глубокий реки
Живописала кисть художника руки!
Отъемля красок блеск и вымысла свободу,
Мы чувствуем еще, что любим мы природу.
Мы склонны похвалы художнику давать,
Который в лоно к ней нас хочет призывать.
Что может нас вовлечь приятней в восхищенье,
Как сладких перемен природы ощущенье,
Безмолвие ночей, полудня тяжкий зной
И пременяющись погоды с тишиной!
Но страсти зрелище природы взволновали,
Отъяли светлость душ и грады основали.
Возмнили напрерыв с природою творить,
Труднейшие пути ко счастью отворить.
Умножили себе мы средства наслажденья,
Но горестей толпы им вместо спровожденья.
Забавы мы нашли, но во скудели мук.
В чертогах скорбь живет и входит в сень наук.
Сей труд, к которому нас скука обращает,
Сей труд веселым быть жизнь целу поглощает.
Какие могут нас препятства удивить,
Чтобы вельможи взор незапный уловить,
Иль сделаться толпы кумиром и игрушкой,
Или, томяся дни, богатей стать полушкой?
Неумолимая меж тем приходит смерть
Различия, людьми поставленные, стерть.
За гроб сокровища, ни честь не спровождают,
Но душу вечности там недра ожидают,
А здесь — почтение потомков иль хула.
Пристрастье замолчит, возопиют дела.
Однако жизнию не будет тот терзаться,
Чье сердце радости удобно отверзаться —
Небесной радости, что образ есть тоя,
Котору бог имел, творенье создая, —
Кто дарования не погашает ленью
И чувствует, что он влечется к размышленью.
Счастлив с избытком он, когда Софии свет
На коих плавный скат простертыя долины
Иль изобильный ток глубокий реки
Живописала кисть художника руки!
Отъемля красок блеск и вымысла свободу,
Мы чувствуем еще, что любим мы природу.
Мы склонны похвалы художнику давать,
Который в лоно к ней нас хочет призывать.
Что может нас вовлечь приятней в восхищенье,
Как сладких перемен природы ощущенье,
Безмолвие ночей, полудня тяжкий зной
И пременяющись погоды с тишиной!
Но страсти зрелище природы взволновали,
Отъяли светлость душ и грады основали.
Возмнили напрерыв с природою творить,
Труднейшие пути ко счастью отворить.
Умножили себе мы средства наслажденья,
Но горестей толпы им вместо спровожденья.
Забавы мы нашли, но во скудели мук.
В чертогах скорбь живет и входит в сень наук.
Сей труд, к которому нас скука обращает,
Сей труд веселым быть жизнь целу поглощает.
Какие могут нас препятства удивить,
Чтобы вельможи взор незапный уловить,
Иль сделаться толпы кумиром и игрушкой,
Или, томяся дни, богатей стать полушкой?
Неумолимая меж тем приходит смерть
Различия, людьми поставленные, стерть.
За гроб сокровища, ни честь не спровождают,
Но душу вечности там недра ожидают,
А здесь — почтение потомков иль хула.
Пристрастье замолчит, возопиют дела.
Однако жизнию не будет тот терзаться,
Чье сердце радости удобно отверзаться —
Небесной радости, что образ есть тоя,
Котору бог имел, творенье создая, —
Кто дарования не погашает ленью
И чувствует, что он влечется к размышленью.
Счастлив с избытком он, когда Софии свет
185
Во та́инственный мрак природы призовет!
И к чтенью естества великой книги зрея,
В писаньях учится Бюффона и Линнея!..
Но чтобы строк моих суровость умягчить,
Хочу их басенной чертою заключить.
Во древности герой, вливая свет в народы,
Едва исшедшие из дикия природы,
Отправил несколько из юношей своих
Во грады гречески занять искусства их:
Во Спарту множество и одного в Афины.
Сей прожил там за срок назначенной годины,
И так он, возвратясь, царю отчет свой дал:
«В Афинах, государь, я сладко ел и спал;
И мню, что было бы чему там почудиться,
Когда бы я себя принудил потрудиться.
Пространство города такого обозреть,
Их стогны посещать, их здания смотреть,
Казалось, что себя без пользы там состарю.
Такому труд, как ты, приятен государю;
А мне на свете сем приятнее всего,
Насытясь, отдыхать, не делав ничего.
Их нравов, их наук узнать я не труждался,
Я вина их вкушал, плодов их наслаждался
И, чтобы снов моих никто не разорил,
Кроме, что сам с собой, ни с кем не говорил».
И мы в Афинах все: и столько ж о причинах
Мы знаем всех вещей, как этот об Афинах.
И к чтенью естества великой книги зрея,
В писаньях учится Бюффона и Линнея!..
Но чтобы строк моих суровость умягчить,
Хочу их басенной чертою заключить.
Во древности герой, вливая свет в народы,
Едва исшедшие из дикия природы,
Отправил несколько из юношей своих
Во грады гречески занять искусства их:
Во Спарту множество и одного в Афины.
Сей прожил там за срок назначенной годины,
И так он, возвратясь, царю отчет свой дал:
«В Афинах, государь, я сладко ел и спал;
И мню, что было бы чему там почудиться,
Когда бы я себя принудил потрудиться.
Пространство города такого обозреть,
Их стогны посещать, их здания смотреть,
Казалось, что себя без пользы там состарю.
Такому труд, как ты, приятен государю;
А мне на свете сем приятнее всего,
Насытясь, отдыхать, не делав ничего.
Их нравов, их наук узнать я не труждался,
Я вина их вкушал, плодов их наслаждался
И, чтобы снов моих никто не разорил,
Кроме, что сам с собой, ни с кем не говорил».
И мы в Афинах все: и столько ж о причинах
Мы знаем всех вещей, как этот об Афинах.
1779
М.Н. Муравьев. Об учении природы. Письмо к В. В. Ханыкову // Муравьев М.Н. Стихотворения. Л.: Советский писатель, 1967. С. 185—186. (Библиотека поэта; Второе издание).
© Электронная публикация — РВБ, 2005—2022. Версия 2.0 от от 31 августа 2020 г.