48
А. Р. Воронцову
Monsieur. Quand cette lettre partira de Tobolsk, je serai déjà en chemin pour me rendre à lrkoutsk. Je vous avoue franchement que je ne puis me défendre d'un sentiment de tristesse, quand je pense aux vastes solitudes où je vais m'enfoncer. Les causes productrices de ce sentiment sont trop compliquées, et j'ennuyerais Votre Excellence, si j'en faisais l'analyse. Mais pourquoi ne me représenterai-je pas comme un voyageur, qui, satisfaisant à la fois à deux passions favorites, la curiosité
et l'amour de la gloire, entre d'un pas ferme dans des sentiers inconnus, s'enfonce dans des forêts impénétrables, franchit des précipices, surmonte des glaciers et, parvenu au terme de ses entreprises, contemple d'un œil satisfait ses peines et ses fatigues? Que ne puis-je m'avouer un sentiment pareil? Relégué dans la classe que Sterne appelle des voyageurs par nécessité, l'utilité n'est pas le but de mon voyage, et cette idée ôte tout l'aiguillon que la curiosité aurait pu réveiller en moi. Mais en évitant d'être ennuyeux, je pourrais bien ennyer Votre Excellence; ainsi je fais trêve à mes jérémiades.
Quel riche pays par ses productions que cette Sibérie,, quel pays robuste! Il faut encore des siècles; mais une fois peuplée, elle est destinée à jouer un jour un grand rôle dans les annales du monde. Quand une force majeure, quand une cause irrésistible aura imprimé une activité bienfaisante aux peuples engourdis de ces contrées, l'on verra encore les descendants des compagnons de Jermak chercher et s'ouvrir un passage à travers les glaces réputées impénétrables de l'Océan du Nord, et mettant ainsi la Sibérie directement en relation avec l'Europe, tirer l'agriculture immense de ce pays de l'état de langueur où elle se trouve; car, suivant les renseignements que j'ai eu sur l'embouchure de l'Obe, sur le golfe que les Russes nomment Карское море, sur le détroit de Waigatch, il est facile de s'ouvrir un chemin court et exempt de glaces dans ces contrées. Si j'avais à traîner mon existence dans ce gouvernement, je me serais offert volontiers à trouver ce passage, malgré tous les risques communs à ces sortes d'entreprises.
Si l'occasion se présente avant mon arrivée à Irkoutsk d'écrire à Votre Exsellence, c'est un devoir auquel je ne manquerai, satifaisant par-là à vos ordres et à un sentiment cher à mon cœur, qui est de rendre à chaque instant grâce à celui qui se souvient toujours que je fus quelque chose. Daignez me continuer vos bontés et soyez persuadé que je serai toute ma vie avec le plus profond respect et l'attachement le plus inviolable de Votre Excellence le très humble et très obéissant serviteur Alexandre Radischeff.
Le 24 Juillet 1791.
Tobolsk.
Приписка Е. В. Рубановской:
Permettez moi d'ajouter ici, Monsieur, les vœux sincères que je ne cesse de former pour la conservation de vos jours, et soyez assuré que le plus profond respect et l'attachement le plus inviolable que je vous ai voué ne finiront qu'avec la vie de celle qui a l'honneur d'être de Votre Excellence la très, humble et très obéissante servante.
Elisabeth Roubanoffsky
Перевод
Милостивый государь.
Когда это письмо отправится из Тобольска, я уже буду на пути в Иркутск. Признаюсь вам откровенно, что я не могу не испытывать чувства тоски при мысли о тех безлюдных пространствах, куда мне предстоит удалиться. Причины этого чувства слишком сложны, и я не хочу наскучить вашему сиятельству их разбором. Но почему же мне не вообразить себя путешественником, который, руководствуясь двумя своими излюбленными страстями – любознательностью и славолюбием, бесстрашно вступает на неизведанные тропы, углубляется в непроходимые леса, переправляется через пропасти, подымается выше ледников и, достигнув назначенного им предела, с удовлетворением созерцает все свои труды и тяготы. О, почему же я не могу признаться в подобном чувстве? Отнесенный к разряду тех, кого Стерн называет «путешественниками поневоле», не пользу поставляю я целью моего путешествия, и эта мысль подавляет всякое побуждение, какое бы могло пробудить во мне любопытство. Избегая быть надоедливым, я всё же могу наскучить вашему сиятельству; итак, я прерываю мои иеремиады!
Как богата Сибирь своими природными дарами! Какой это мощный край! Нужны еще века; но как только она будет заселена, ей предстоит сыграть великую роль в летописях мира! Когда непреодолимая сила, когда могущественная причина сообщит коснеющим народам этих стран благодетельную предприимчивость, свет еще увидит, как потомки товарищей Ермака станут искать и откроют себе проход сквозь льды Ледовитого океана, считающиеся непроходимыми, и тем поставят Сибирь
в непосредственное общение с Европой, а тем выведут громадное сельское хозяйство этой страны из состояния спячки, в котором оно находится! Ибо, по тем сведениям, которые я получил об устье Оби, о заливе, называемом русскими «Карское море», и о проливе Вайгач, в этих местах нетрудно проложить короткий и свободный ото льдов путь. Если бы мне пришлось влачить существование в этой губернии, я бы охотно предложил свои услуги для поисков этого пути, несмотря на все опасности, обычные для предприятий такого рода!
Если до моего прибытия в Иркутск представится случай написать вашему сиятельству, то я поставлю это себе долгом и не премину его исполнить, повинуясь в этом и вашим приказаниям и чувству, милому моему сердцу, – ежечасно возносить благодарность тому, кто не забывает, что и я некогда был чем-то. Соблаговолите продолжить ваши милости и будьте уверены, что я всю жизнь остаюсь с глубочайшим почтением и непоколебимой преданностью вашего сиятельства покорнейший слуга
Александр Радищев.
24 июля 1791.
Тобольск.
Приписка Е. В. Рубановской:
Позвольте мне, ваше сиятельство, присоединить к сему мои искренние и неустанные пожелания долгой жизни для вас и будьте уверены, что глубочайшее почтение к вам и непоколебимая преданность кончатся только вместе с жизнью той, кто имеет честь быть вашего сиятельства нижайшей и искренней слугой
Елизавета Рубановская.