ПРИЛОЖЕНИЕ
96. Очерк жизни Дениса Васильевича Давыдова
Денис Васильевич Давыдов родился в Москве. Он, как все дети, с младенчества своего оказал страсть к маршированию, метанию ружьем и проч. Страсть эта получила высшее направление от нечаянного внимания к нему графа Александра Васильевича Суворова, который при осмотре Полтавского легкоконного полка, находившегося тогда под начальством родителя Давыдова, заметил резвого ребенка и, благословя его, сказал: «Ты выиграешь три сражения!» Маленький повеса бросил псалтырь, замахал саблею, выколол глаз дядьке, проткнул шлык няне и отрубил хвост борзой собаке, думая тем исполнить пророчество великого человека.
Розга обратила его к миру и к учению. Но как тогда учили? Натирали ребят наружным блеском, готовя их для удовольствия, а не для пользы общества: учили лепетать по-французски, танцевать, рисовать и музыке; тому же учился и Давыдов до 13 лет своего возраста. Тут пора было подумать о будущности: он сел на конь, захлопал арапником, полетел со стаею гончих собак по мхам и болотам — и тем заключил свое воспитание.
Между порошами и брызгами, живя в Москве без занятий, он познакомился с некоторыми молодыми людьми, воспитывавшимися тогда в университетском пансионе. Они доставили ему случай прочитать «Аониды», полупериодическое собрание стихов, издаваемое тогда Н. М. Карамзиным. Имена знакомых своих, напечатанные под некоторыми стансами и песенками, помещенными в «Аонидах», зажгли его честолюбие. Он стал писать; мысли толпились, но как приключения во сне, без связи между собою. От нетерпения своего он думал победить препятствия своенравием: рвал бумагу и грыз перья —- но не тут-то было! Тогда он обратился к переводам — и вот первый опыт его стихотворения:
Пастушка Лиза, потеряв
Вчера свою овечку,
Грустила и эху говорила
Свою печаль, что эхо повторило:
«О милая овечка! Когда я думала, что ты меня
Завсегда будешь любить,
Увы! По моему сердцу судя,
Я не думала, что другу можно изменить!»
В начале 1801 года запрягли кибитку, дали Давыдову в руки 400 рублей ассигнациями и отправили его в Петербург на службу. Малый рост препятствовал ему вступить в Кавалергардский полк без затруднения. Наконец привязали недоросля нашего к огромному палашу, опустили его в глубокие ботфорты и покрыли святилище поэтического его гения мукою и трехугольною шляпою.
Таковым чудовищем спешил он к двоюродному брату своему А. М. К<аховско>му, чтобы порадовать его своею радостию; но увы! какой прием! Вместо поздравления, вместо взаимных с ним восторгов, этот отличный человек осыпал его язвительными насмешками и упреками за вступление на службу неучем. «Что за солдат, брат Денис,— заключил он поразительный монолог свой,— что за солдат, который не надеется быть фельдмаршалом! А как тебе снести звание это, когда ты не знаешь ничего того, что необходимо знать штаб-офицеру?» Самолюбие Давыдова было скорбно тронуто, и с того времени, гонимый словами К<аховско>го, как грозными призраками, он не только обратился к военным книгам, но пристрастился к ним так, что не имел уже нужды в пугалищах, чтоб заниматься чтением.
Между тем он не оставлял и беседы с музами: призывал их во время дежурств своих и в казармы, и в гошпиталь, и даже в эскадронную конюшню. Часто на нарах солдатских, на столике больного, на полу порожнего стойла, где избирал свое логовище, он писывал сатиры и эпиграммы, коими начал словесное поприще свое.
В 1804 году судьба, управляющая людьми, или люди, направляющие ее ударами, принудили повесу нашего выйти в Белорусский гусарский полк, расположенный тогда Киевской губернии в окрестностях Звенигородки. Молодой гусарский ротмистр закрутил усы, покачнул кивер на ухо, затянулся, натянулся и пустился плясать мазурки до упаду.
В это бешеное время он писал стихи своей красавице, которая их не понимала, потому что была полячка, и сочинил известный призыв на пунш Бурцову,* который читать не мог оттого, что сам писал мыслете.
В 1806 году Давыдов переведен был в лейб-гусарский полк поручиком. Вскоре загорелась война с французами, и знаменитый князь Багратион избрал его в свои адъютанты. Давыдов поскакал в армию, прискакал в авангард, бросился в сечу, попался в плен и спасен казаками.
По заключении мира, Давыдов возвратился в Россию и написал «Договоры», «Мудрость» и несколько других стихотворений.
Зимою 1808 года объявлена война Швеции. Давыдов является в армию, ждет обещанного приступа Свеабургу и, узнав о начатии переговоров для сдачи этой крепости, спешит к Кульневу на север, идет с ним до окрестностей Улеабурга, занимает с командою казаков остров Карлое и, возвратясь к авангарду, отступает по льду Ботнического залива до селения Пигаиоков, а оттуда до Гамле-Карлеби. При селении Химанго, в виду неприятельских аванпостов, он перевел Делилеву басню «La Rose et L’Etourneau».
В течение этой кампании Давыдов неотлучно находился при авангарде Кульнева в северной Финляндии, был с ним при завоевании Аландских островов, с ним расставлял пикеты, наблюдал за неприятелем, разделял суровую его пищу и спал на соломе под крышею неба.
Летом 1809 года князь Багратион поступает на степень главнокомандующего Задунайскою армиею; Давыдов находится при сем блистательном полководце во всех сражениях того года.
1810 года обстоятельства отрывают князя Багратиона от армии; граф Каменский заступает его место, и Давыдова снова приписывают к авангарду Кульнева. В поучительной школе этого неусыпного и отважного воина он кончает курс аванпостной службы, начатой в Финляндии, и познает цену спартанской жизни, необходимой для всякого, кто решился нести службу, а не играть со службою.
Возвратясь после Рущукского приступа к генералу своему, получившему тогда главное начальство над 2-ю Западною армиею, Давыдов находился при нем в Житомире и Луцке без действия, если исключим курьерские поездки и беседы его с соименным его покорителем Индии (Бахусом, или Вакхом — иначе Дионисием).
Начинается отечественная война. Давыдов поступает в Ахтырский гусарский полк подполковником, командует 1-м баталионом оного до Бородина**. Первый подает мысль о выгоде партизанского действия; отправляется с партиею гусаров и казаков (130-ю всадниками) в тыл неприятеля, в средину его обозов, команд и резервов; действует против них десять суток и, усиленный шестью стами новых казаков, сражается несколько раз в окрестностях и под стенами Вязьмы; разделяет славу с графом Орловым-Денисовым, Фигнером и Сеславиным под Ляховом; разбивает трехтысячное кавалерийское депо под Копысом; рассевает неприятеля под Белынычами и продолжает веселые и залетные свои поиски до берегов Немана. Под Гродном нападает он на четырехтысячный отряд Фрейлиха, составленный из венгерцев,— Давыдов в душе гусар и любитель природного их напитка: за стуком сабель застучали стаканы и — город наш!
Тут фортуна обращается к нему задом. Давыдов предстает пред лицо генерала Винценгероде и поступает под его начальство. С ним пресмыкается он чрез Польшу, Силезию и вступает в Саксонию. Не стало терпения! Давыдов рванулся вперед и занял половину города Дрездена,, защищенного корпусом Дюрюта. За таковую дерзость он лишен был команды и сослан в главную квартиру.
Справедливость царя-покровителя была щитом беспокровного. Давыдов снова является на похищенное у него поприще, на коем продолжает действовать до берегов Рейна.
Во Франции командует он в армии Блюхера Ахтырским гусарским полком, а потом бригадою, составленною из гусарских полков того же Ахтырского и Белорусского, с которыми он преходит чрез Париж. За отличие в сражении под Бриеном (Ларотьер) производится он в генерал-майоры.
Вскоре после того Давыдов получает отпуск в Москву, где предается исключительно словесности и сочиняет несколько элегий.
Во время мира он занимает место начальника штаба пехотных корпусов: вначале 7-го, а потом 3-го.
В 1819 году он вступает в брак; а в 1821 году бракует себя из списков фруктовых генералов и поступает в список генералов, состоящих по кавалерии. Но единственное упражнение: застегивать себе поутру и расстегивать к ночи крючки и пуговицы от глотки до пупа — надоедает ему до того, что он решается на распашной образ одежды и жизни и, в начале 1823 года, выходит в чистую отставку.
Со вступлением на престол императора Николая Давыдов снова оплечается знаками военной службы и опоясывается саблею. Персияне вторгаются в Грузию. Государь император удостоивает его избранием в действующие лица на ту единственную пограничную черту России, которая не звучала еще под копытами коня Давыдова. Он вырывается из объятий милого ему семейства и спешит из Москвы в Грузию. В десять дней Давыдов за Кавказом. Еще несколько дней — и он с отрядом своим за громадою Безобдала в погоне за неприятелем, отступающим от него по Бамбакской долине. Наконец еще одни сутки — и он у подошвы заоблачного Алагеза поражает четырехтысячный отряд известного Гассан-хана и принуждает его бежать к Эриванской крепости, куда спешит и сам Сардарь Эриванский с войсками своими от озера Гечки. Тут открывается глазам Давыдова Арарат в полной пышности, в своей снеговой одежде, с своим голубым небом и со всеми воспоминаниями о колыбели рода человеческого.
После этой экспедиции Давыдов занимается строением крепостцы Джелал-оглу, которую довершает около декабря месяца. Зимою, во время бездействия, он получает от генерала Ермолова отпуск в Москву на 6 недель, и едва успевает обнять свое семейство, как снова долг службы влечет его за Кавказские пределы. Но эта поездка не приносит ему успеха прошлогоднего: на этот раз перемена климата не благоприятствует Давыдову, и недуг принуждает его удалиться к Кавказским целительным водам, где, тщетно ожидая себе облегчения, он принужденным находится безвозвратно уже отбыть в Россию.
До 1831 года он заменяет привычные ему боевые упражнения занятиями хозяйственными, живет в своей приволжской деревне, от шума обеих столиц столь спасительно отдаленной, и пользуется всеми наслаждениями мирной, уединенной и семейственной жизни. Там сочиняет он «Бородинское поле», «Душеньку», «Послание Зайцевскому» и проч.
Тяжкий для России 1831 год вызывает снова Давыдова на поле брани. И какое сердце русское, чистое от заразы общемирного гражданства, не забилось сильнее при первом известии о восстании Польши? Низкопоклоппая, невежественная шляхта осмеливается требовать у России того, что сам Наполеон, предводительствовавший всеми силами Европы, совестился явно требовать, силился исторгнуть — и не мог! Давыдов скачет в Польшу. 12 марта он находится уже в главной квартире армии в местечке Шенице, а 22-го является в Красностав, где кочует порученный ему отряд войск, состоящий из полков: трех казачьих и Финляндского драгунского.
6-го апреля он берет приступом город Владимир на Волыне и низлагает в нем одно из главных ополчений мятежников Волынской губернии.
29-го апреля соединенно с генерал-майором графом Толстым загоняет он корпус Хржановского под пушки Замостьской крепости.
7-го июня, командуя авангардом корпуса генерала Ридигера в сражении под Лисобиками, Давыдов принимает на щит свой все удары главных сил неприятеля и не уступает ему ни шагу. Бой длится более трех часов. Генерал Ридигер, пользуясь стойкостию пехоты Давыдова, обходит сражающихся, ударяет в тыл неприятеля и сим искусным и отважным движением обращает победу на свою сторону. За этот бой Давыдов производится в генерал-лейтенанты.
В течение августа Давыдов, продолжая командовать то различными отрядами, то всей кавалериею корпуса генерала Ридигера, действует за Вислою между Варшавою и Краковом. Наконец, командуя в предмостном укреплении на Висле при м. Казимирже, отбивает учиненное на него всем корпусом Ружицкого нападение, предпринятое 28 августа, и, по совершенном низложении мятежа русскою армиею, возвращается в Москву, на свою родину, к своему семейству.
Давыдов не много писал, еще менее печатал; он, по обстоятельствам, из числа тех поэтов, которые довольствовались рукописною или карманною славою. Карманная слава, как карманные часы, может пуститься в обращение, миновав строгость казенных дозорщиков. Запрещенный товар как запрещенный плод: цена его удвойвается от запрещения. Сколько столовых часов под свинцовыми печатями стоят в лавке; па вопрос: долго ли им стоять? отвечают они: вечность!
Общество любителей словесности, учрежденное при Московском университете, удостоило Давыдова <избранием> в число действительных членов, и он примкнул в нем к толпе малодействующих. Однако сочинение его «Опыт теории партизанского действия» и издаваемые ныне «Стихотворения» дают ему право на адрес-календарь Глазунова и на уголок в Императорской публичной библиотеке,— в сем богоугодном и странноприимном заведении, куда стекаются любовники гулливых барышен Парнаса. При всем том Давыдов не искал авторского имени и как приобрел его —- сам не знает. Большая часть стихов его пахнет бивуаком. Они были писаны на привалах, на дневках, между двух дежурств, между двух сражений, между двух войн; это пробные почерки пера, чинимого для писания рапортов начальникам, приказаний подкомандующим.
Стихи эти были завербованы в некоторые московские типографии тем же средством, как некогда вербовали разного рода бродяг в гусарские полки: за шумными трапезами, в винных парах, среди буйного разгула. Подобно Давыдову во всех минувших войнах,— они, во многих минувших журналах, являлись наездниками, поодиначке, наскоком, очертя голову, день их был век их ,и потому никогда бы не решился он на собрание этой рассеянной вольницы и на помещение ее на непременные квартиры у книгопродавца, если б добрые люди не доказали ему, что одно и то же покоиться ей розно или вместе.
Сбор этот стоил ему немалого труда. Некоторые стихотворения исторгнуты им из покрытых уже прахом или изорванных журналов, а другие, переходя из рук в руки писцов, более или менее грамотных, изменились до того, что и самим автором едва были узнаны. Не говорим уже о тех, которые, прославляя удалую жизнь, не могли тогда и не могут теперь показаться на инспекторский смотр ценсурного комитета, и о тех, кои исключены им из списка за рифмы на глаголы — «ибо,— как говорит он,— во многоглаголании несть спасения».
Как бы то ни было, он обэскадронил все, что мог, из своей сволочи и представляет команду эту на суд читателя, с ее странною поступью (allure) с ее обветшалыми ухватками, в ее одежде старомодного покроя, как Катульских, как Очаковских инвалидов-героев новому поколению Забалканских и Варшавских щеголей-победителей! Будут нападки: это в порядке вещей. Но пусть вволю распояснется на этот подвиг санктпетербургская и московская милиция критиков. В лета щекотливой юности Давыдова малейшее осуждение глянца сапогов, фабры усов, статей коня его бросало его руку на пистолеты или на рукоять его черкесской шашки. Время это далеко! Теперь мы ручаемся, что он ко многому уже равнодушен, особенно к стихам своим, к коим равнодушие его, относительно их красоты или недостатков, не изменялось и не изменится. И как быть иначе? Он никогда не принадлежал ни к какому литературному цеху. Правда, он был поэтом, но поэтом не по рифмам и стопам, а по чувству; некоторые говорят, будто воображением, рассказами и разговорами,— иные, по залету и отважности военных дел его, будто бы и делами. Что ж касается до упражнения его в стихотворстве, то он часто говаривал нам, что это упражнение или, лучше сказать, порывы оного утешали его, как бутылка шампанского,—как наслаждение, без коего он мог обойтись, но которым упиваясь, он упивался уже с полным чувством эгоизма и чуждый самой пролетной мысли, чтобы уделить кому-нибудь хотя одну и малейшую каплю от своего наслаждения.
Заключим: Давыдов не нюхает табаку с важностию, не смыкает бровей в задумчивости, не сидит в углу в безмолвии. Голос его тонок, речь жива и огненна. Он представляется нам сочетателем противоположностей, редко сочетающихся. Принадлежа стареющему уже поколению и летами, и службою, он свежестию чувств, веселостию характера, подвижностию телесною и ратоборствованием в последних войнах собратствует как однолеток и текущему поколению. Его благословил великий Суворов; благословение это ринуло его в боевые случайности на полное тридцатилетие,— но, кочуя и сражаясь тридцать лет с людьми, посвятившими себя исключительно военному ремеслу, он в то же» время занимает не последнее место в словесности между людей, посвятивших себя исключительно словесности, и, охваченный веком Наполеона, изрыгавшим всесокрушительными событиями, как Везувий лавою,— он пел в пылу их, как на костре тамплиер Моле, объятый пламенем. Мир и спокойствие — и о Давыдове нет слуха; его как бы нет на свете; но повеет войною — и он уже тут,— торчит среди битв, как казачья пика. Снова мир, и Давыдов опять в степях, своих, опять гражданин, семьянин, пахарь, ловчий, стихотворец, поклонник красоты во всех ее отраслях,— в юной деве ли, в произведении художеств, в подвигах ли военном или гражданском, в словесности ли,— везде слуга ее, везде раб ее, поэт ее; вот Давыдов.
* Этот Бурцов служил в одном полку с Давыдовым и умер в 1813 году.
** Тогда гусарские полки состояли из двух баталионов,— каждый баталион заключал в себе 5 эскадронов в мирное, а 4 эскадрона в военное время.
Русский зритель, 1828, № 1 и 2, с. 42, под загл. «Некоторые черты жизни и деяний генерал-майора Давыдова»; Изд. 1832, с. 1, под загл. «Некоторые черты из жизни Дениса Васильевича Давыдова»; Изд. 1840, с. III, под загл. «Очерк жизни Дениса Васильевича Давыдова»; Изд. 1860, 3, с. 123, под редакторским загл. «Автобиография Дениса Васильевича Давыдова» (текст Изд. 1840 с произвольной редактурой издателей); Изд. 1893, с. 1, под загл. «Автобиография Дениса Васильевича Давыдова» (контаминация текста Изд. 1832, Изд. 1860 и ранней редакции РА); Изд. 1933, с. 57, под загл. «Некоторые черты из жизни Дениса Васильевича Давыдова (автобиография)» (текст Изд. 1893 с добавлениями и исправлениями по РЗ и РА). Печ. по Изд. 1840, с восстановлением цензурных купюр и изменений и с исправлением издательских ошибок по Изд. 1832 и др. источникам. Автограф не сохранился. Текст ранней ред. (из бумаг П. П. Сухтелена) опубликован: РА, 1889, № 3, с. 399.
В первоначальной редакции автобиография Д. была готова уже в 1821 г. 18 декабря 1821 г. Вяземский писал А. И. Тургеневу из Москвы: «Спроси у Греча присланную ему биографическую статью Дениса Давыдова. Прелестная шутка!» 27 декабря Тургенев ответил: «Статьи о Давыдове еще не получал. Говорят, прелесть» (ОА, 2, с. 234—235). В СО Греча она не появилась. 16 октября 1822 г. Д. разговаривает о ней с М. П. Погодиным. По-видимому, эта редакция представлена текстом РА, где упоминается цензор Тимковский, покинувший этот пост в 1821 г., и «последним сочинением» Д. назван «Опыт теории партизанских действий» (книга вышла в свет в июне 1821 г.). На этот период указывает и неопределенное обозначение официального статуса Д., который вышел «в чистую отставку» лишь 14 ноября 1823 г. (Жерве, с. 111), а до этого жил в деревне, числясь в длительных отпусках (Сб. РИО, т. 73, с. 528). По существу той же редакции принадлежит и текст РЗ, где была дописана концовка и произведена незначительная стилистическая редактура. Текст РЗ содержит ряд цензурных изменений и предисловие и примечания редактора (М. П. Погодина), куда были включены материалы, предоставленные самим Д. Новую редакцию дает текст Изд. 1832, где была дописана биография за 1823—1832 гг. Этот текст в наибольшей мере свободен от цензурного вмешательства; он проясняет ряд мест в последней печатной редакции, затемненных вмешательством цензуры. Вяземский в письме Жуковскому обращал внимание на эту биографию, где Д. «хвалят <...> так, что святыых вон выноси», и где содержатся «выходки» против Винценгероде и «фруктовых генералов» (РА, 1900, кн. I, с. 365—366); см. также письмо В. Д. Комовского к Н. М. Языкову от 8 ноября 1832 г., где «жизнеописание» объявлено формой печатной оппозиции (см. вступ. статью). Своего авторства Д. не скрывал от ближайших друзей, но в письме от 7 декабря просил Вяземского распространять слух, что оно принадлежит генерал-лейтенанту Осипу Даниловичу Ольшевскому (ум. 1832), некогда сослуживцу Д., командиру Белорусского гусарского полка (Письма к Вяз., с. 36); указания на «друга-сослуживца» как на автора были сделаны в РЗ и в Изд. 1832; впрочем, они были двусмысленны и позволяли заподозрить мистификацию. Намеки на авторство Д. печатио сделали: Н. А. Полевой (МТ, 1828, К2 7, с. 371—372), О. М. Сомов (Сев. цветы на 1829 г., СПб., 1829, с. 25—26); прямо писал об этом в письмах П. А. Плетнев (П. А. Плетнев, Сочинения и переписка, т. 3, СПб., 1885, с. 523; Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым, т. 3, СПб., 1895, с. 412; ср. также Северная пчела, 1833, № 1 (2 янв.) и отзыв А. И. Михайловского-Данилевского — ИВ, 1892, № 8, с. 301). В Изд. 1840 Д. счел необходимым подкрепить мистификацию: в предисловии «От издателя» (принадлежащем, несомненно, самому Д.) сказано: «Здесь помещается, как уже то было и в первом издании, очерк жизни Давыдова, произведение одного из его друзей-сослуживцев, покойного генерал-лейтенанта О. Д. О — го, ошибочно принятое некоторыми читателями за автобиографию. При сем долгом поставляю повторить собственные слова Дениса Васильевича, извлеченные из письма его ко мне, на днях писанного: «По случаю помещения очерка жизни моей в первом издании моих стихотворений, некоторые читатели приняли и очерк этот за мое сочинение. Избегая нареканий в присвоении себе чужого достояния, тем более достояния моего истинного и старинного друга-сослуживца, покойного О. Д. О — го, я считаю нужным объяснить вам, м. г., как не принадлежащие мне строки вошли в состав строк, мне принадлежащих. Во время последней войны в Польше я как-то сказал О — му о намерении моем собрать все оставшиеся в памяти моей стихотворения мои и предать их печати немедленно по возвращении моем из похода. О — й, знающий все приключения моей жизни от первого развития юности моей до 1832 года не хуже меня, написал очерк сей, в дни отдыха от битв и военных тревог и движений, и, вруча мне оный, взял с меня честное слово соединить его с стихотворениями моими в виде предисловия, без подписи ни его имени, ни фамилии,— что я исполнил, нимало не предвидя и не предполагая, чтобы произведение О — го было принято читателями за мое собственное произведение. Вот все дело». Заключаю, что очерк, помещенный здесь, исправлен по последней рукописи, присланной генералом О — м за несколько дней до его кончины. Издатель». В предисловии анахронизм: Д. забыл о публикации 1828 г. в РЗ.
В письме к Вяземскому от 18 октября 1832 г. Д. выражал недовольство помещением автобиографии в Изд. 1832, замечая, что если б он решился на это, то многое бы переделал (Письма к Вяз., с. 33). Изд. 1840 дает новую редакцию: в ней заменена концовка и произведена стилистическая редактура (в частности, последовательно заменено местоимение «сей» на «этот» — возможно, под влиянием грамматических статей Сенковского). В то же время из текста устранены все места, сомнительные в цензурном отношении; в наст. изд. они восстановлены везде, где исключение сделано механически и заставляет предположить прямую цензурную правку.
Автобиография Д., точная фактически, подчеркнуто концептуальна, субъективна и иногда памфлетна, изобилует намеками на события общественной и военной жизни, о которых невозможно было говорить в печати (см. вступ. статью и дополнительные сведения в прим.).
Страсть эта получила высшее направление и т. д. См. очерк Д. «Встреча с великим Суворовым (1793)» (1834—1835). Пороши, брызги — слова охотничьего языка: охота по свежевыпавшему снегу, весенняя ростепель. Каховский Александр Михайлович (ум. 1827) — офицер, сын тетки Д., Марии Денисовны, от первого брака (во втором браке — за П. А. Ермоловым, отцом А. П. Ермолова), см.: PC, 1872, № 4, с. 624—625. В это бешеное время он писал стихи своей красавице. Эти стихи неизвестны. В неопубликованной части письма к П. А. Вяземскому от 7 декабря 1832 г. Давыдов вспоминал «убогий шляхетский домик среди гор, у берегу озера в Мельниковке, деревушке Киевской губернии», где он, двадцатилетний гусарский ротмистр, «любил первой любовью и любил долго» (Изд. 1984, с. 370). Давыдов поскакал в армию и т. д. См. его очерк «Урок сорванцу (1807)» (1836). Зимою 1808 года и т. д. См.: «Воспоминание о Кульневе в Финляндии» (1838). 1810 года обстоятельства отрывают князя Багратиона от армии. Намек на уход Багратиона с поста главнокомандующего после того, как его военный план не был одобрен Александром I. ...Командует 1-м баталионом оного до Бородина. К этому месту в РЗ сделано примечание: «Здесь дружеская скромность автора не позволила высказать всех геройских подвигов нашего генерала, о которых узнаем мы от сочинителя «Истории нашествия Наполеона на Россию». Приняв под свое начальство упомянутый баталион, неустрашимый Давыдов громил дерзкие полчища французского императора в сражениях под Миром, Романовым, Дашковкой и во всех аванпостных делах до самой Гжати. Воспламеняясь час от часу более рвением к подвигам славы, он полагал, что ничего не сделал, ибо убежден был, что еще будет полезнее в отдельных действиях. Одушевленный сим благородным порывом, основанным, как мы уже видели, на опытных соображениях тогдашних обстоятельств, Давыдов принял себе за правило: на все напрашиваться и ни от чего не отказываться. Такое стремление духа должно оправдываться делами; юный герой уже известен был по делам своим, а потому и препроводил к князю Багратиону следующее письмо: «Ваше сиятельство! вам известно, что я, оставя место вашего адъютанта, столь лестное для моего самолюбия, и вступя в Ахтырский гусарский полк, имел в виду партизанскую службу, и по силам лет моих, и по опытности, и, если смею сказать, по отваге моей обстоятельства ведут меня по сие время в рядах моих товарищей, где я своей воли не имею, следственно, и не могу ни предпринимать, ни исполнить ничего отличного. Князь! вы мой единственный благодетель; позвольте мне явиться к вам для объяснения моих намерений. Если оные будут вам угодны, употребите меня по желанию моему и будьте уверены, что тот, кто носил имя адъютанта вашего пять лет сряду, поддержит честь сию со всею ревностию, какой требует бедственное положение нашего отечества». Далее (в примечании 3) отмечалось внимание к этому плану Кутузова. Примечание в РЗ восходит не к труду Д. П. Бутурлина «История нашествия императора Наполеона на Россию в 1812 году», откуда могли быть заимствованы лишь общие сведения о деятельности Давыдова в 1812 г. (ч. II, СПб., 1824, с. 4—7), а непосредственно к «Дневнику партизанских действий 1812 года» Д. Давыдова, причем не в печатной, а в рукописной редакции. Ср.: «...я <...> был в сражениях под Миром, Романовым, Дашковкой и во всех аванпостных сшибках, до самой Гжати. Видя себя полезным отечеству не более рядового гусара, я решился просить себе отдельную команду, несмотря на слова, произносимые и превозносимые посредственностию: никуда не проситься и ни от чего не отказываться. Напротив, я всегда уверен был, что в ремесле нашем только тот выполняет долг свой, который переступает за черту свою, не равняется духом, как плечами, в шеренге с товарищами, на все напрашивается и ни от чего не отказывается. При сих мыслях я послал к князю Багратиону письмо следующего содержания» (следует текст письма, во всех источниках несколько разнящийся, так как подвергался неоднократной редактуре.— Давыдов Д. Военные записки, М., 1940, с. 194). В печатном тексте этого отрывка (ОЗ, 1820, № 1, с. 86—88) фрагмент «просить себе отдельную команду ~ ни от чего не отказываться» отсутствует. Все это заставляет предполагать непосредственное участие Давыдова в редакционном примечании РЗ, хотя характер этого участия остается неизвестным. Первый подает мысль ~ десять суток и т. д. Это место автобиографии Д. отредактировал для Изд. 1840, стремясь обратить на него большее внимание. В 1829 г. в письме к А. Ф. Воейкову от 4 октября он возражал против утверждения в «Русском инвалиде», что партизанская война началась 9 сентября 1812 г. Д. напоминал, что предложил свой план Кутузову еще 22 августа и 1 сентября со своей партией («со ста тридцатью казаками и гусарами») совершил свой первый набег в с. Токареве, «...Определением начатия оной 9 сентября,— писал он,— уничтожается хотя малый, но самый отважнейший участок моей боевой жизни: ибо от 1-го до 10-го сентября я с ста тридцатью всадниками находился посреди в несколько тысяч раз сильнейшего меня неприятеля и, невзирая на то, ежедневно нападал на него, истреблял его конвои и отряды и перенес труды и опасности ни прежде, ни после мною не встречаемые» (Изд. 1893, 3, с. 170—172). См. «Дневник партизанских действий 1812 года», где описаны сражения под Ляховом (28 октября), Копысом (9—12 ноября), Белынычами (14 ноября). Орлов-Денисов Василий Васильевич, граф (1775—1843) — генерал, командир партизанского отряда в 1812 г. Фигнер Александр Самойлович (1787—1813), Сеславин Александр Никитич (1780—1858) — известные партизаны 1812 г.; высоко ценя второго из них, Д. недоброжелательно относился к первому, которого упрекал в себялюбии и жестокости. Под Гродном нападает он на четырехтысячный отряд Фрейлиха и т. д. Фрейлих — австрийский генерал, начальник отряда, занимавшего Гродно; эпизод произошел 8 декабря 1812 г. А. П. Ермолов перефразировал это место в своих «Записках»: Д., по его рассказу, «приблизился к передовой неприятельской страже, угрожая, если не будет сдан город, атаковать идущим за ним войском. Раздался звук стаканов между венгерскими гусарами, и, при хвале отечественному их напитку, рука в руку, в знак приязни. С начальником их сделано условие, и город наш!» (А. П. Ермолов, Записки, ч. I, М., 1865, с. 277; Д. Давыдов, Военные записки, с. 445). Тут фортуна обращается к нему задом и т. д. О конфликте Д. с генералом Фердинандом Федоровичем Винценгероде см. во вступ. статье и в очерке Д. «Занятие Дрездена в 1813 году». Это место автобиографии подверглось цензурной правке в РЗ и Изд. 1840 и восстанавливается в редакции 1832 г. ...Была щитом беспокровного. Излюбленное выражение Д., применявшего его постоянно к А. А. Закревскому («покровитель беспокровному» в письмах 1815 и 1820 гг.— Сб. РИО, т. 73, с. 508, 525). Блюхер Гебгард Лебрехт, кн. Вальштадтский (1742—1819) — прусский фельдмаршал, командующий объединенной русско-прусской армией в 1813 г. За отличие в сражении под Бриеном (Ларотьер) производится он в генерал-майоры. Бой под Бриен-ле-Шато был 14 и 15 января, при Ларотьере — 17 января 1814 г. Вскоре после того... Д. выехал из Парижа в Москву 23 мая, получив шестимесячный отпуск. Гассан-хан — персидский военачальник. Зимою, во время бездействия. Скрытый ответ на обвинения Д. в том, что он покинул армию до окончания военных действий. В письме к Закревскому от 8 января 1827 г. Д. рассказывал о своей болезни, из-за которой он вынужден был уехать, но не раньше, чем его отряд был распущен, а отряд Ермолова вступил на зимние квартиры. «Видя себя ненужным в Грузии» (до конца апреля, когда ожидалось возобновление военных действий), он «решился выпроситься у Ермолова в отпуск», с 25 ноября 1826 по 1 апреля 1827 г. (Сб. РИО, т. 73, с. 547; ср. Изд. 1893, 3, с. 169; Жерве, с. 116); вернулся он «за месяц до срока», «чрез горы и долы, по снегам и ростопели, дабы не опоздать к началу кампании» (Сб. РЙО, т. 73, с. 549). ...На этот раз перемена климата не благоприятствует Давыдову и т. д. Об истинных причинах отставки см. вступ. статью. В 1827 г. Д., действительно, был серьезно болен (см.: PC, 1896, № 12, с. 682; Сб. РИО, т. 73, с. 458). Толстой Петр Александрович, граф (1761—1844) — генерал, командующий резервной армией в Литве. Хржановский Адальберт (1788—1861) — польский генерал, военачальник в 1830—1831 гг. Ридигер Федор Васильевич (1783—1856) — генерал, командующий корпусом в 1830—1831 гг. Подробно об упоминаемых событиях см. мемуары Д. «Воспоминания о польской войне 1831 года». Ружицкий — начальник польского повстанческого отряда в 1831 г. Сколько столовых часов и т. д. В ранней редакции здесь упомянуто имя цензора И. О. Тимковского (1768—1837), бывшее нарицательным для обозначения бессмысленной придирчивости цензуры (см. Другие ред. и варианты). Образ часов, отсчитывающих вечность, Д. употребил в разговоре с Погодиным в октябре 1822 г.: «Который час, спрашивают адских теней — вечность» (ПиС, вып. 19—20, СПб., 1914, с. 68); о вариациях этого мотива (в частности, у Пушкина) см.: Т. Г. Цявловская, «Влюбленный бес» (Неосуществленный замысел Пушкина).— В кн.: Пушкин. Исследования и материалы, т. Ill, М — Л., 1960, с. 108; М. П. Алексеев, Незамеченный фольклорный мотив в черновом наброске Пушкина.— Там же, т. IX, Л., 1979, с. 31—32. Общество любителей словесности ~ удостоило Давыдова <избранием> в число действительных членов. Единогласное избрание состоялось 20 мая 1816 г. (МОЛРС, Ист. зап., с. 93). Адрес-календарь Глазунова — книжные каталоги («росписи»), издававшиеся книгопродавцем И. И. Глазуновым. Забалканских и Варшавских щеголей-победителей. Иронический намек на Дибича и Паскевича, исключенный (видимо, цензурой) из Изд. 1840. Его благословил великий Суворов и т. д. Это место автобиографии представляет собой обработку фрагмента в письме к Н. М. Языкову от 11 сентября 1835 г., где Давыдов набрасывает очерк своей будущей «некрологии». «Смотрите же, чур не забыть меня после жизни моей; мало того, чтобы благодетельствовать мне в течение ее. Я уже некогда говорил о том Вяземскому, Пушкину и Баратынскому, говорю и вам о том же: напишите тогда общими силами некрологию мою и произведите в свет не пролетный листок для воейковского «Инвалида», а что-нибудь такое, которое бы осталось надолго. Шутки в сторону и не в похвалу себе сказать, а я этого стою: не как воин и поэт исключительно, но как один из самых поэтических лиц русской армии. Непристойно о себе так говорить, но это правда. Возьмите благословение, данное мне Суворовым; тридцатилетнюю службу мою во всех, ровно во всех войнах России в течение этого времени; 1812 год, на котором я зарубил свое имя. Век Наполеона, коему принадлежу я,— век бурный и мятежный, изрыгавший всесокрушительными событиями, как Везувий лавою, но в пылу которых я пел, как на костре тамплиер Моле, объятый пламенем. И после — штиль и спокойствие, и обо мне нет ни слуху ни духу, меня как нет на свете; соха и словесность поглощают меня,— но восстает гроза и буря, и я, как алкион, белеюсь уже на черном небе <...> ...Имя мое во всех войнах торчит, как казацкая пика. Мир заключен, и я опять дома, опять гражданин, опять отец семейства, пахарь, обожатель красоты во всех ее отраслях — в юной деве ли, в подвиге ли военном или гражданском, в словесности ли,— везде я слуга ее, я раб ее, богослужитель, поэт ее» (Изд. 1899, 3, с. 203). Моле Яков Бернар (ум. 1313) — гроссмейстер ордена тамплиеров, казненный по обвинению в ереси.