Третьего дни получил от Муханова это письмо и по первой почте тебе посылаю его, милый Пушкин. Что ж ты не присылаешь «Цыган», мы бы издали их? Плетнев тебе кланяется, он живет теперь на Кушелевой даче, верст 7-мь от городу, и я довольно редко с ним видаюсь. Его здоровье очень плохо1. Теперь, кажется, начало поправляться, но до сих пор мы думали и его проводить к отцу Ломоносову. Баратынский другим образом плох, женился и замолчал, вообрази, даже не уведомляет о своей свадьбе2. Гнедичу лучше, он тоже живет на даче и тебе кланяется. В комнатах,
в которых он живет, жил в последнее время Батюшков3. До сих пор видна его рука на окошках. Между прочим, на одном им написано: «Есть жизнь и за могилой!»4, а на другом: «Ombra adorata!» *5. Гнедич в восторге меланхолическом по целым часам смотрит на эти строки.— Вяземский у меня был в проезд свой в Ревель. Он сказал мне, что он уверил Василия Львовича, что: «Ах тетушка, ах Анна Львовна» написано мною6, и тем успокоил его родственную досаду. Мы очень смеялись над этим. Отец твой ничего об этом не говорил и не говорит. Тебе напрасно его оклеветали. Из «Онегина» я взял то, что ты мне позволил, только у меня и переписано было, проч. у Вяземского. Что ты не издаешь его? Ежели тебе понадобятся деньги гуртом, продай его мне и второе издание твоих поэм. Только цензура пропустит их, деньги ты получишь. От «Эды» деньги скоро накопятся. Отдам их Плетневу или кому велишь. Прощай, душа моя, будь здоров и вспоминай обо мне.
* «Возлюбленная тень» (ит.).—Ред.