В те дни, когда в литературе Порядки новые пошли, Когда с вопросом о цензуре Начальство село на мели, Когда намеком да украдкой Касаться дела мудрено; Когда серьезною загадкой Всё занято, поглощено, Испугано, а в журналистах 10Последний помрачает ум Какой-то спор о нигилистах, Глупейший и бесплодный шум; Когда при помощи Пановских Догадливый антрепренер И вождь «Ведомостей московских», Почуяв время и простор, Катков, прославленный вития, Один с Москвою речь ведет, Что предпринять должна Россия, 20И гимн безмолвию поет; [1] Когда в затмении рассудка Юркевич лист бумаги мял И о намереньях желудка Публично лекцию читал; Когда наклонностей военных Дух прививается ко всем,
[1]Они собраний не имеют, Они речей не говорят,
Они в невежестве коснеют,
Но духом высоко парят… и т. д.
(См. «Моcк, ведом.», № 68, «Москва, 27 марта»)
156
Когда мы видим избиенных Посредников; когда совсем Нейдут Краевского изданья 30И над Громекиной главой Летает бомба отрицанья, Как повествует сей герой; [1] Когда сыны обширной Руси Вкусили волю наяву И всплакал Фет, что топчут гуси В его владениях траву; [2] Когда ругнул Иван Аксаков Всех, кто в Европу укатил, И, негодуя против фраков, 40Самих попов не пощадил; [3] Когда, покончив подвиг трудный, Внезапно Павлов замолчал, И Амплий Очкин кунштик чудный С газетой «Очерки» удрал; [4] Когда, подкошена как колос, Она исчезла навсегда; В те дни, когда явился «Голос» И прекратилась «Ерунда»,—
Тогда в невинности сердечной 50Любимый некогда поэт,
[1] См. «Отеч. зан.», № 3, 1863 г., «Соврем, хрон. России», стр. 9.
[2] См. «Русский вестник», 1863 г., № 1, «Из деревни».
[3] Двести семьдесят пять тысяч
Русского дворянства
Проживают за границей
Из пустого чванства,
Восхищаются Парижем,
Тратят деньги на свободе;
Там и наше духовенство
Одевается по моде… и т. д.
См. «День» <№ 12, 1863>, «Из Парижа». (Письмо в редакцию.)
[4] Обстоятельства ужасные
Вынуждают нас продать
Наши «Очерки» несчастные
Писаревскому… Читать
Будешь «Слово современное»
Ты теперь, подписчик мой,
Верь, издание отменное,
И будь счастлив — бог с тобой!
«Ред. Оч.» («Соврем, слово», № 80).
157
Своей походкою беспечной «Свисток» опять вступает в свет… Как изменилось всё, Создатель! Как редок лиц любимых ряд! Скажи: доволен ты, читатель? Знакомцу старому ты рад? Или изгладила «Заноза» Всё, чем «Свисток» тебя пленял, И как увянувшая роза 60Он для тебя ненужен стал? Меняет время человека: Быть может, пасмурный Катков, Быть может, пламенный Громека Теперь милей тебе свистков? Возненавидев нигилистов, Конечно, полюбить ты мог Сих благородных публицистов Возвышенный и смелый слог,— Когда такое вероломство 70Ты учинил — я не ропщу, Но ради старого знакомства Всё ж говорить с тобой хочу. «Узнай, по крайней мере, звуки, Бывало милые тебе, И думай, что во дни разлуки В моей изменчивой судьбе» [1] Ты был моей мечтой любимой, И если слышал ты порой Хоть легкий свист, то знай: незримый 80Тогда витал я над тобой!..
«Свисток» пред публику выходит. Высокомерья не любя, Он робко взор кругом обводит И никого вокруг себя Себя смиренней не находит! [2] Да, изменились времена! Друг человечества бледнеет, Вражда повсюду семена
Неистовства и злобы сеет. 90Газеты чуждые шумят… (О вы, исчадье вольной прессы!..) Черт их поймет, чего хотят, Чего волнуются, как бесы! Средь напряженной тишины Катков гремит с азартом, с чувством, Он жаждет славы и войны[1] И вовсе пренебрег искусством. Оно унижено враждой, В пренебрежении науки, 100На брата брат подъемлет руки, И лезет мост на мост горой,[2] — Ужасный вид!.. В сей час тяжелый Являясь в публику, «Свисток» Желает мирной и веселой Развязки бедствий и тревог; Чтобы в сумятице великой Напрасно не томился ум…
И сбудется… Умолкнет шум Вражды отчаянной и дикой. 110Недружелюбный разговор Покончит публицист московский, И вновь начнут свой прежний спор Гиероглифов и Стелловский; Мир принесет искусствам дань, Престанут радоваться бесы, Уймется внутренняя брань, И смолкнет шум заморской прессы. Да, да! Скорее умолкай,— Не достигай пределов невских 120И гимны братьев Достоевских Самим себе не заглушай![3]