Владимир Альбрехт

Как быть свидетелем

Владимир Альбрехт. Как быть свидетелем

Издание журнала „А — Я“

Анонсы книг

Владимир Альбрехт

Как быть свидетелем

Следователь:

— Откуда у вас Евангелие?

Свидетель:

— От Матфея.

(Из рассказов о допросе.)

Издание журнала „А-Я“
Париж, 1981

Настоящая брошюра публикуется не только с ведома и разрешения автора, но и по беспрецедентному его настоянию.

Перепечатка разрешается безвозмездно во всех странах, включая СССР.

imprimerie "sintaxis"
8, rue boris vildé
92260 fontenay-aux-roses
france

ПОСВЯЩАЕТСЯ
ЯНУ АЛЬБРЕХТУ -
МОЕМУ ОТЦУ, РАССТРЕЛЯННОМУ
14 МАРТА 1938 ГОДА

МОЕМУ СЫНУ, РОДИВШЕМУСЯ
29 ДЕКАБРЯ 1969 ГОДА.

Рукопись "Как быть свидетелем" была изъята где-то на обыске. Затем ее издали на репринте "Для служебного пользования". Приводим некоторые высказывания специалистов.

"... На обыске в вашей квартире в декабре 1975 г. была изъята рукопись Владимира Альбрехта. Скажите, в настоящий момент вы пользуетесь этим опусом? Ведь по существу на мои вопросы вы не отвечаете".

(Следователь Мосгорпрокуратуры ЛАРИЧЕВ свидетелю АБРАМОВИЧУ)

"Альбрехт — сумасшедший!"

(Следователь КГБ КАСЫМОВ свидетелю ЧЛЕНОВУ)

"Вы написали книгу для сионистов".

(Следователь КГБ СКАЛОВ)

"Написано в вашем стиле, Владимир Янович. Любопытно, вы написали даже про то, как вам не позволили написать жалобу судье".

(Следователь прокуратуры ПОНОМАРЕВ)

"А вот Альбрехт рекомендует не отказываться от показаний. Посмотрите, что он пишет. Кстати, здесь он упоминает и о вас".

(Следователь КГБ СМИРНОВ свидетельнице СИРОТЕНКО)

"Понимаю, вы используете систему "ПЛОД".

(Следователь КГБ СМИРНОВ свидетелю ТАЛЬЯНКЕРУ)

Эти цитаты — нечто вроде талисмана — возможно, они будут способствовать пониманию рукописи.

"Законодатель должен смотреть на себя как на естествоиспытателя. Он не делает законов, он не изобретает их, а только формулирует... Мы должны были бы бросить упрек законодателю в безграничном произволе, если бы он подменил сущность дела своими выдумками".

Карл Маркс

"Свобода настолько присуща человеку, что даже ее противники осуществляют ее, борясь против ее осуществления; они хотят присвоить себе как драгоценное украшение то, что они отвергли как укращение человеческой природы. Ни один человек не борется против свободы, — борется человек, самое большее, против свободы других. Во все времена существовали. .. все виды свободы, но только в одних случаях — как особая привилегия, в других — как всеобщее право".

Карл Маркс

"Есть два вида испорченности — один, когда народ совершенно не исполняет законов; второй — когда законы его портят; последнее зло неизлечимо, потому что оно заключается в самом лекарстве".

Монтескье

5

Если проникать в тайны литературы узкоспециальной (вместо введения)

Следователь: Вы догадываетесь, почему вас вызвали?

Свидетель: Да, но лучше будет, если вы скажете.

Следователь: Почему лучше?

Свидетель: В противном случае получается, что вам стыдно сказать...

(Из рассказов о допросе)

Интересно ли вам знать, читатель, что следователь добивается результатов с помощью не менее чем 18-ти приемов? Вот они, извольте: "внезапность”, "последовательность", "создание напряжения с перегрузкой сознания","снятие напряжения со стремлением"поговорить по душам","пресечение" лжи сразу же или спустя некоторое время, фиксированный темп допроса с перегрузкой сознания или замедленный темп с фиксацией желания проскочить особо неприятное.

И это*, и многое другое можно прочесть в специальной литературе. Но нужно ли нам, непрофессионалам, изучать книги и статьи, написанные для следователей? Казалось бы, не плохо кое-что знать. Приятно, наверное, спросить следователя, какой прием он к вам так неудачно применяет и посоветовать другой. В спецлитературе можно прочитать многое, даже примеры некорректного поведения следователей. Только вот в чем беда: эти примеры — образчики безнаказанности и значит "неплохое" руководство к действию для остальных следователей. Наше же с вами оружие — правда. И поэтому все хорошее в мире дружественно нам. Ваши нравственные принципы, ваша мораль — вот основы поведения. И если вы хотите почитать что-нибудь стоящее, то ради Бога: читайте Толстого, Пушкина, Чаадаева, Достоевского, Библию, наконец. Не тратьте время на вздор.

Ну, а в области узкоспециальной, может быть, вам хватит той ерунды, которую вы прочтете в данной брошюре.

Итак, к делу.


* См. статью Давыдова и Филонова "Психологические приемы допроса обвиняемого" в журн. "Вопросы психологии", № 6, 1966.

6

***

Моя приятельница пролистала эту рукопись и сказала, что у нее есть надежная машинистка. Я ответил, что очень надежная, наверное, не нужна, но перепечатать рукопись хотелось бы. Приятельница обещала поговорить и дать ответ в понедельник.

7

Начало было неожиданным

Путем запугивания вы заставляете меня сознаться. Какое, по-вашему, преступление более серьезно — то, которое, как вы считаете, совершил я, или то, которое сейчас совершаете вы?

(Из рассказов о допросе.)

Представьте себе беседу двух людей. Один говорит легко и свободно. Он сдержанно, но живо реагирует на то, на что хочет реагировать. Наконец просто смеется. Другой внутренне скован. Он постоянно думает о чем-то постороннем. Его реакции смешны и наигранны. Он-то уж точно знает, что стены имеют уши, и потому боится. Боится собственной неумелости и косноязычности, боится своего и чужого неосторожного слова, боится насмешек в свой адрес. Этот человек, не удивляйтесь, — следователь. А вы? Вы тот, первый.

Первые радости

Автор. Какой допрос вас больше устроит — короткий или длинный?

Читатель. Конечно короткий. А какой устроит следователя?

Автор. Тоже короткий. У него мало времени и много вопросов. Его устроит, если вы будете торопиться, — где торопливость, там опрометчивость.

Читатель. А если дело липовое?

Автор. Тогда допрос будет обязательно неудачным — либо для него, либо для вас.

(Из беседы автора с читателем.)

Театр, как говорил Станиславский, начинается с вешалки. Встречая вас, следователь здоровается за руку, говорит, куда повесить пальто. Он вежлив, предупредителен, пытать

8

вас вроде бы не собирается. Вы не ожидали, чувствуете облегчение: зачем же ссориться, когда можно по-хорошему. Но есть во всем этом что-то от любительского театра, какая-то наигранность. Чувствуете? Пока еще нет?

Ну что же, сейчас вы будете изображать простого, очень занятого человека с плохой памятью, но, впрочем, готового помочь расследованию, если нужно.

Но надо ли помогать расследованию? Убежден — надо. Допустим, следователь пытается установить истину, расследуя дело об убийстве или воровстве. Ваш долг — помочь ему. А если вас вызвали свидетелем по делу, в котором ваш друг обвиняется в распространении антисоветской пропаганды и клеветы? Вы уверены, что обвинение ложно и несправедливо. Так помогите же установить эту истину. В этом ваша нравственная обязанность.

Пока что вы включились в его игру — продолжается "разговор по душам". К сожалению, он дает возможность вашему собеседнику-профессионалу спрашивать о том, о чем он спрашивать не должен. Например о вас лично, о ком-то еще. Вопросы, с вашей точки зрения, пока ерундовые. Все очень вежливо. Он не прерывает. Разве только немного и осторожно подстегивает, если вы останавливаетесь. Однако потом, когда следователь узнает все, что его интересовало, он, конечно, увидит неправду и… рассердится. (Он умеет.) Вы станете оправдываться — тогда он узнает еще больше. Он сделает это совсем просто, чередуя многозначительные намеки на полную осведомленность и угрозы. Вы продолжаете отвечать, но почему-то немножко жалеете. О чем? Может быть, о том, что поздоровались за руку?

Мешает ли вам жизненный опыт?

Почему-то требовалось привести пример, как мы с Андреем обсуждали проблемы прав человека. Ну, я сказал тогда про герцога Энгиенского. Следователь пришел в ярость.

Следователь. А вы с Андреем действительно говорили о герцоге Энгиенском?

Свидетель. Откуда я знаю? Мало ли о чем говорят люди за 15 лет знакомства. Он же просил привести пример.

(Из рассказов о допросе.)

Что же произошло? Во-первых, вы боялись обидеть человека,

9

который с вами вежлив. Но, помилуйте, что же в этом страшного? Коли "мирное сосуществование" идеологий невозможно, то остаться обиженным он, по-видимому, обязан.

Во-вторых, вы не привыкли врать и боитесь его неукротимой осведомленности. Допустим, они за вами неофициально следили (много ли они выследили?). И ведь она, эта осведомленность, гроша ломаного не стоит. Она постыдна к тому же. В-третьих, следователь немножко обманул вас, немножко нарушил установленный законом порядок ведения допроса*. Он пользуется вашей неопытностью, пытаясь запугать вас, но сам-то ведь знает, что пока ваши слова не записаны в протокол и с вас не взята подписка об ответственности за дачу ложных показаний, ваши слова не имеют значения. Вы пока не в его руках.

И его недоверие вас унижает? Нет, больше, наверное, унижают собственные ложь и болтливость. Не надо было врать, и говорить лишнее тоже не надо было.

Теперь, когда вас поймали на том и на другом, вы почти принимаете сделку. Он сейчас пообещает "пощаду", а вы — "откровенность". Хотя потом ему будет нетрудно аннулировать свое обещание. А вам? Ведь вы пошли на компромисс…

— С кем?

— С собственной совестью. Или с дьяволом.

...Чтобы потом удивляться: "Гитлер нарушил договор. Он обманул". А чему тут удивляться?


* УПК РСФСР, ст. 158: "Перед допросом следователь удостоверяется в личности свидетеля, разъясняет ему его обязанности и предупреждает об ответственности за отказ или уклонение от дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний, о чем делается отметка в протоколе, которая удостоверяется подписью свидетеля. Допрос по существу дела начинается предложением свидетелю рассказать все ему известное об обстоятельствах, в связи с которыми он вызван на допрос; после рассказа свидетеля следователь может задать ему вопросы. Наводящие вопросы не допускаются".

10

Это все-таки допрос или беседа?

Свидетель. Мне трудно отвечать на ваши вопросы, поскольку я не несу ответственности за свои слова.

Следователь. Нет, вы несете ответственность за свои слова.

Свидетель. Тогда позвольте, я дам подписку об ответственности за ложные показания.

(Из рассказов о допросе.)

Допрос и беседа — далеко не одно и то же. Беседа не предусмотрена законом. Возможно, допрос будет много позже, возможно, его не будет никогда, возможно, он начнется сразу же после беседы. Во всех случаях беседа — это психологическая разведка (для следователя). А почему бы и вам не использовать ее в тех же целях? Ну что ж, попробуйте.

Он спрашивает — вы отвечаете. (Если память вам не изменяет.) Вы спрашиваете — он отвечает. (Если хочет, разумеется.) Как говорится, откровенный обмен информацией.

Но тут вы замечаете, что следователь хитрит. Значит, предлагая откровенную беседу, он хотел обмануть вас. Скажите ему об этом (вежливо, конечно). И требуйте протокол (хотя бы для того, чтобы сохранить откровенность беседы). Отказывается — пристыдите легонько. Если он "ерепенится" и по-прежнему хочет "беседовать", пусть беседует сам с собой. Если он имеет право в любое время беседовать с вами, то вы имеете право не беседовать с ним никогда. (Можно было с этого начать и уклониться от разговора сразу и категорически.) Не помогает — потребуйте, чтобы он дал вам возможность расписаться об ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу ложных показаний. И поскольку это можно сделать только в протоколе, то вы своего добились.

Протокол начат, теперь вопросы и ответы записываются. Он пишет свои вопросы, вы — свои ответы (собственноручно, если хотите). Во всяком случае вы — полноправный владелец половины протокола. Свои ответы вы пишите сначала в черновике, редактируйте и заносите не спеша в протокол (или диктуйте следователю). Не торопитесь подписывать протокол. Обратите внимание на первую страницу, там все должно быть указано правильно. Говорят, иногда следователи "забывают" писать название дела, по которому вы вызваны на допрос, и втайне дописывают потом. Длительное общение с преступниками, наверное, оказывает

11

на них дурное влияние. При случае об этом стоит сказать или, вернее, написать в протоколе, оказывая тем самым хорошее влияние.

Если один из вас боится правды, то пусть им будет он, а не вы. В ваших ответах должна быть только правда. Та самая, которая нравственно допустима. Другой, в сущности, нет.

12

Четыре основных принципа

Иисус же стал перед правителем.

И спросил его правитель:

— Ты Царь Иудейский?

Иисус сказал ему:

— Ты говоришь.

(Евангелие от Матфея, 27: 2)

Обычно я прихожу на допрос и жду, когда он соврет. Никакими системами я вроде бы и не пользуюсь. Затем, после первой лжи, я его прощаю: я пришел не для того, чтобы читать ему нотации. Но через некоторое время ситуация повторяется, причем он непрерывно теребит меня такими вопросами, отвечая на которые я все время должен иметь в виду общечеловеческие понятия о порядочности и приличии.

Будем считать, что, размышляя над тем, допустимо ли с точки зрения ваших представлений о нравственности отвечать на тот или иной вопрос, вы как бы просеиваете его через некоторое сито — сито "Д" (от слова "допустимость"). Есть еще три сита, которые позволят вам чувствовать себя увереннее. Сейчас мы их рассмотрим.

Как отвечать на трудный вопрос?
(про сита "П" и "Л")

Следователь. Я должен вас предупредить и взять подписку об ответственности… по статье 184 УК за разглашение материалов, представляющих тайну следствия.

Свидетель. Не дам.

Следователь. Почему?

Свидетель. То, что я должен сообщить, я знал раньше. Для меня это не материалы следствия и никакая не тайна.

Следователь. А мои вопросы? Почему вы считаете, что они не следственная тайна?

Свидетель. Какая разница, что я считаю? Напишите свой вопрос в протокол, и я на него отвечу.

Следователь. Я знаю, вы напишете: "Не имеет отношения к делу".

13

Свидетель. Правильно, так и напишу.

Он смутился и ни на чем больше не настаивал.

(Из беседы автора со следователем во время допроса по делу А.Твердохлебова, июнь 1975 года.)

Никто не должен принуждаться свидетельствовать против самого себя.

(Пятая поправка к Конституции США.)

Не волнуйтесь. Есть очень много трудных вопросов, для которых годится один простой ответ. Его надо произнести вежливо и не торопясь: "Запишите ваш вопрос в протокол, и я на него отвечу". Если следователь не записывает свой вопрос в протокол, вы не обязаны на него отвечать. Эти рассуждения мы условно обозначим как сито "П" (от первой буквы слова Протокол).

Сито "П" мешает следователю писать черновик протокола. Мешает, например, аннулировать заданный вопрос, если он после вашего ответа покажется следователю невыгодным. Это важно.

Скорее всего "трудным" для вас окажется вопрос, который касается лично вас. То есть в этом случае вы перестаете быть свидетелем и становитесь подозреваемым или обвиняемым. Но по закону подозреваемый или обвиняемый не несет ответственности за дачу ложных показаний или за отказ или уклонение от показаний.

Представьте: некто К. заявил, что отобранную у него книгу он взял у вас. Конечно, вы расстроены. Безотносительно к тому, вредна ли эта книга для правительства или нет. Для К. она определенно вредна, и для вас также. В этом случае вы скажете, что безусловно рады были бы ответить, чья это книга, но фактически не можете этого сделать, так как не беспристрастны. Вам, в сущности, нельзя верить как свидетелю, так как вы — заинтересованное лицо. Вы — подозреваемый в преступлении. Нет уж… Выяснение истины, если это только возможно, должно происходить без вашего участия.

14

— А в чем вы заинтересованное лицо? — спросит, допустим, следователь.

— Я заинтересован доказать свою невиновность, — ответите, допустим, вы.

— Что же мешает вам ее доказать? — спросит он.

— Многое, — ответите вы. — Во-первых, отсутствие адвоката. Во-вторых, незнание законов. В-третьих, неизвестно, что именно надо доказывать. Существует мнение, что доказывать должно следствие.

Если следователь не унимается, полезно пройти с ним еще раз весь кусок, начиная со слов, что вы "рады были бы ответить на вопрос".

Эти размышления назовем условно ситом "Л" — от слова личное.

Надо отметить, что отказ от ответа на вопрос, который ставит лично вас в положение подозреваемого, нередко психологически труден, особенно в щекотливых ситуациях, когда его можно понять как трусость. Вы готовы были бы выручить, например, товарища, взяв какой-то "грех" на себя. Но можно ли считать такую позицию правильной? Разумеется, нет. Гораздо лучше просто объяснить нелепость вашего положения как свидетеля в этом деле. Ведь вы не можете им быть, коли вас подозревают в соучастии в преступлении.

Другой пример не относится к практике следствия, но я позволю себе его привести, поскольку ситуация довольно распространенная. Предположим, человек 25 лет проработал на ответственной работе и всегда, вплоть до увольнения (в связи с желанием выехать в Израиль), получал большую зарплату. На вопрос милиционера: "Где вы работаете?" он вряд ли откажется отвечать. Он скорее "сознается", что нигде не работает, и предпочтет доказать, что живет на средства, заработанные честным трудом, чем попросту откажется отвечать на вопрос. Таким образом он облегчит преследование самого себя за тунеядство, в то время как следовало бы заставить доказывать, что он тунеядец, тех, кто обязан это доказывать.

15

Вопрос, который не имеет отношения к делу, или вопрос, который имеет "слишком близкое" отношение к делу (про сито "О")

Следователь. Отказываетесь ли вы сказать, что знаете автора письма?

Свидетель. Нет, не отказываюсь.

Следователь. Что вам мешает ответить на вопрос: "Кто автор письма?"

Свидетель. Мне мешает необходимость придерживаться рамок расследуемого дела.

(Из протокола допроса по делу А. Твердохлебова, июнь 1975 года.)

Однажды Чалидзе отказался отвечать на какой-то вопрос следователя. Тот спросил почему, и Чалидзе ответил: "Ваш вопрос не имеет отношения к настоящему делу. Он имеет отношение к еще не возбужденному делу о моем отказе отвечать на предыдущий вопрос".

Итак, если вы не уверены, что вопрос следователя не по делу, у вас есть повод на него не отвечать. Но интересно, что такой же повод возникает, если вопрос наводящий, "слишком близкий" к делу, то есть подсказывающий свидетелю ответ "да" или "нет". Закон прямо запрещает задавать наводящие вопросы. Например, нельзя спрашивать: "Давал ли вам Рабинович читать "Архипелаг ГУЛАГ"? Следует спросить: "Давал ли вам Рабинович какие-либо книги?" Предположим далее, что вы говорите, что вам непонятно, о каком Рабиновиче идет речь, и хотелось бы увидеть его фотографию. В этом случае следователь не имеет права показать вам одну фотографию (это было бы наводящим вопросом). Он должен показать сразу несколько фото, чтобы вы сами узнали Рабиновича на одном из них. Подобную просьбу не так легко выполнить. Тем более что вся процедура опознания должна совершаться в присутствии понятых и оформляться протоколом*.


* Запрещение наводящих вопросов — это фактически запрещение подсказывать свидетелю, какие именно конкретно показания от него требуются.

16

Система "ПЛОД"

Если правду прокричать вам мешает кашель,

Не забудьте отхлебнуть этих чудных капель.

(Из песни Булата Окуджавы.)

Теперь попробуйте восстановить в памяти прочитанное на предыдущих страницах. Итак, все вопросы просеиваются через 4 сита системы "ПЛОД". Запомнить слово нетрудно: плод вашего воображения (с дерева добра и зла) и вместе с тем запретный плод, который сладок.

Первое сито "П" означает требование внести вопросы в протокол, затем сито "Л" — вы размышляете, не ставит ли заданный вопрос вас лично в положение подозреваемого в соучастии в преступлении. Далее сито "О" — отношение к делу, но не "слишком близкое". И наконец сито "Д" — допустимость ответа с точки зрения ваших представлений о морали.

Очевидно, система "ПЛОД" заставит вас не торопиться и думать. Начнете думать — возникнет интерес и сам собой исчезнет страх. Все четыре сита призваны избавить вас от вероятных неприятностей.

Но если три первых принципа должны препятствовать появлению в протоколе какой-то информации, то, в противоположность этому, четвертый принцип позволяет вам добиться внесения в протокол того, что вы считаете необходимым, например какие-то непротокольные слова или поступки следователя.

О том, как пользоваться четырем» принципами (ситами) системы "ПЛОД"

Следователь: Почему вы не хотите ответить, получали ли вы денежные переводы из-за границы?

Свидетель: Только потому, что этот вопрос связан с предыдущим.

Следователь: А если бы он не был связан с предыдущим?

Свидетель: То есть, если бы он не относился к делу? А если бы я спросил Вас: этот вопрос вы задаете за дополнительную плату или в силу инструкций, полученный свыше, Вы бы обиделись?

(Из допроса по делу о распространении клеветы)

Вспомните еще раз о восемнадцати приемах следователя. Против них у вас, казалось бы, всего четыре сита. Но если говорить откровенно, вам, честному человеку, и одного сита "П" с избытком хватило бы на все 18 приемов. Судите сами: если вы перестанете реагировать на непротокольные вопросы, каким образом следователь станет создавать обстановку

17

"внезапности”, "напряжения" с перегрузкой сознания", не говоря уже о "снятии напряжения со стремлением поговорить по душам"?

Кроме того в вашем распоряжении есть еще три принципа системы "ПЛОД". Главное — не торопитесь ими пользоваться. Почему бы и не поговорить со следователем "по душам со снятием напряжения"? Задаваемый вопрос не имеет отношения к делу или касается лично вас? Возможно. Тем не менее иногда целесообразно на него ответить.

Представьте себе, вас спрашивают о получении денежных переводов из-за границы (которые, надо думать, финансируют неблаговидную деятельность, вашу или чью-либо). Допустим, сейчас вы нигде не работаете, вам приходится довольствоваться случайными заработками, принимать помощь родственников и знакомых. Вы сознаете, что жить на деньги, не заработанные собственным трудом, постыдно. Но ведь гораздо более постыдны обстоятельства, которые ставят человека в подобное положение. В конце концов всю жизнь вы честно работали... Вы потеряли работу из-за желания уехать в Израиль (предположим). В чем вы виноваты? Если следователь считает, что ваши объяснения не "по делу", они все равно должны быть записаны в протокол вместе с его вопросом, который, вероятно, в той же мере к делу не относится.

Ну, а если вы отказываетесь отвечать на вопрос, не пренебрегайте возможностью усилить вашу аргументацию. Например, можно ответить так: "Ваш вопрос не имеет отношения к делу, поэтому я не желаю на него отвечать". А можно иначе: "Я готов ответить на Ваш вопрос, если Вы объясните, какое он имеет отношение к делу". Затем, после записи в протокол объяснений следователя, пишите, что они окончательно убедили вас, что заданный вопрос не имеет отношения к делу (сито "О").

В тех случаях, когда вопрос следователя заставляет вас предполагать, что вы не просто свидетель, можно, добившись подтверждения следователя, что его вопрос по данному делу, — написать в протоколе следующее: "Именно то обстоятельство, что вопрос имеет отношение к делу, позволяет мне, насколько я понимаю, на него не отвечать" (сито "Л").

18

Как спокойно отвечать на простой вопрос?

Чтобы убедить следователя в нелепости вопроса, я спросил его:

"А когда вас заинтересовала проблема прав человека?"

Ответ заставил меня подпрыгнуть на стуле — оказывается, что его это никогда не интересовало.

(Из рассказов о допросе.)

Из легких вопросов следователь сооружает как бы большую колыбель. Слегка укачивая вас в ней, он терпеливо и бережно высиживает свой важный вопрос. Надо хорошенько убаюкать ваше внимание. Зорким часовым стоит он над душой и легонько подталкивает, не давая понять куда. Возникает довольно бодрый темп допроса. И вдруг — вопрос трудный. Вы смутились (обнажились), а следователь и рад. Он откровенно изучает ваше смущение, напоминает об ответственности за дачу ложных показаний, не дает сосредоточиться.

Что же, спрашивается, делать? А ничего особенного. Просто не надо торопиться. Ничто не мешает легкий вопрос обдумывать так же, как и трудный. Не торопитесь нарочито, с самого начала. Если следователь ускорит темп, то в протоколе при ответе на очередной вопрос можно кое-что дописывать. Например, "обвиняемый не давал мне никакой антисоветской литературы. Но я просил бы следователя не ходить вокруг, не пугать, не курить в лицо, не повышать голос, не торопить с ответом — словом, не оказывать на меня давления".

— На вас никто не оказывает давления.

— А я не говорю "оказывает", я лишь прошу "не оказывать".

Если следователь не унимается и кричит, вы говорите: "Вот видите — кричите. Это и есть "оказывать давление". У меня уже рука дрожит". (Покажите ему, как она дрожит.) Только не грубите. Самое большее, чего вы можете требовать, — это "интеллигентного поведения". Мы ведь все интеллигенты? Если он сильно бранится — успокойте, скажите: не надо, дескать, зачем ссориться. Попросите что-нибудь рассказать о себе. Он расскажет и успокоится.

— А если не успокоится? — спросит читатель.

— Что ж, тогда не знаю. Нельзя же все знать. Но есть ли смысл продолжать разговор в такой обстановке?

19

Еще раз о том, что такое нравственная допустимость, или как отвечать на очень простой вопрос (сито "Д")

Свидетель. Действительно, обвиняемый играл на пианино. Но я просил бы вас не писать об этом в протоколе.

Следователь. Почему?

Свидетель. Непонятно? Андрей — мой друг, а вы — враг. Андрей выйдет из тюрьмы. Он спросит меня: "Зачем ты сказал про пианино?", — а я что отвечу?

(Из беседы со следователем во время допроса по делу А. Твердохлебова, июнь 1975 года)

Допрос ведется по конкретному делу: распространение клеветы на советский общественный строй (не критики, а клеветы).

— Что вам известно об этом? — спрашивает, допустим, следователь.

— Ничего.

— Вы хотя бы верите в сам факт клеветы?

— Нет, безусловно.

Вы не верите и в то же время опасаетесь кому-либо повредить своими показаниями. Вы и не хотите, чтобы кого-нибудь обыскали и допросили "на всякий случай". Так напишите об этом честно и откровенно. Это будет хорошим ответом на заданный вопрос. Напишите, не дожидаясь, пока следователь заговорит конкретнее:

— А знакомы ли вы с тем-то и с тем-то? Когда познакомились? Кто с вами ехал в трамвае или ходил в гастроном?

Нет. Никто не призывает вас к скрытности. Конспирация — это не для вас, а для них. И пожалуйста, не бойтесь. Не бойтесь "неосторожных" разговоров по телефону. Не бойтесь небольших личных неприятностей. Зато бойтесь признаваться следователю, что в гостях вы пили шампанское. Чего доброго, о ваших знакомых напишут фельетон, где шампанское благодаря вам потечет рекой.

Мелочами мы обычно называем ту ерунду, о которой нас, как нам кажется, ни при каких обстоятельствах не спросят. Но если вопрос возникает, может быть мелочь перестает быть мелочью?

— Вы были в Литве?

- Да.

20

— С какой целью?

Видите, не мелочь. Обидно. Вопрос мог застрять в любом из наших сит, но он был слишком простым, и вы легко сказали "да". Кажется, ничего особенного. Скрывать, что вы ехали в трамвае или ходили в гастроном?.. Зачем? А, с другой стороны, надо ли об этом сообщать? Если непонятна цель вопроса, надо ли спешить?

Невинное признание, что вы одалживали у подсудимого зонтик, может быть передано ему в столь оригинальной форме, что человек, просидевший почти год в тюрьме, наконец, "поймет" — "им все известно". Хорошо, если в результате он покажет, где спрятал 33 кг золота, а если он скажет, что хотел свергнуть Советскую власть с помощью какой-то книги? (2)

По всей видимости, труден не тот вопрос, на который отвечать неудобно или страшно, а именно тот, самый простой вопрос, на который отвечаешь не подумавши. (3)

Не замечали ли вы в поведении обвиняемого к. каких-либо странностей?" (Сито "Д")

В комиссии, которая утверждала характеристики уезжающих в турпоездку по странам народной демократии, одну женщину спросили: "А почему вы не замужем?"

(Случай)

Вопрос, по меньшей мере, неприличный. Странности бывают у многих... К. никогда не был сумасшедшим. Главное - он не виновен (вы, по крайней мере, в этом уверены). А какое наказание для него выгоднее — спецпсихлечебница или тюрьма — откуда вам знать? Можно ответить, например, так:

— Не понимаю и прошу разъяснить смысл вопроса. Есть вещи, о которых принято говорить только с врачом, а следователь ведь не врач.

После объяснений следователя, которые, вероятно, окажутся тем же вопросом, только более подробным, хорошо бы написать то, что написано выше: ''Странности бывают у многих..."

Есть достаточное число нужных следствию, но не вполне •приличных вопросов. Очевидно, что всякий раз приходится

21

придумывать такой ответ, который отбивал бы охоту задавать подобные вопросы.

Опять трудный вопрос (рассмотрим ряд примеров. Сито "Л")

Свидетель. Да, я подтверждаю свою подпись под требованием о повсеместном запрещении пыток.

Следователь. При каких обстоятельствах вы подписали этот документ?

Свидетель. Обстоятельств не помню.

Следователь. Почему же тогда вы подтверждаете свою подпись?

Свидетель. Потому что документ не вызывает возражений. Я готов

его подписать хоть сейчас.

(Из рассказов о допросе.)

1. Вопрос: "Перепечатывали ли вы сами или просили кого-нибудь перепечатать книгу "Архипелаг ГУЛАГ"?" Предположим, вы действительно перепечатывали книгу. Говорить об этом не хотите, но и врать не обязательно. Сейчас вы даете показания по делу К., поэтому отвечаете: "Я не помню случая, чтобы когда-нибудь я просил К. перепечатать эту книгу, и мне неизвестно, чтобы К. когда-либо просил об этом меня". (Хотя вы полагаете, допустим, что перепечатка книги Солженицына не преступление, а высокая честь.)

2. Вопрос: "Кто является автором такой-то рукописи, найденной у вас при обыске? Давали ли вы ее читать кому-либо?" Ответ: "Мне не известно ничего, что позволило бы считать автором рукописи К. Я не помню, чтобы давал ее читать К. или обсуждал с ним свое, его или чье-либо авторство".

3. Вопрос: "Что мешает вам ответить, кто автор рукописи?" Ответ: "Мешает сознание того, что рукопись не содержит клеветы".

4. Вопрос: "Вы отказываетесь считать себя автором этой рукописи?" Ответ: "Нет. Ни то, ни другое. Ни от каких своих заявлений, статей, писем, книг или рукописей я не отказываюсь.

22

Но если вам необходимо установить мое авторство, чтобы потом меня противозаконно обвинить, то я не желаю сотрудничать с вами. Вам надо — вы и доказывайте. Я не намерен облегчать вам работу, поскольку не считаю следствие законным".

О том, как убедить следователя в необходимости правильно вносить ваши ответы в протокол (сито "П")

Следователь. Не припомните ли вы?..

Свидетель. Не припомню.

Следователь. Но вы же не знаете, о чем я спрошу.

Свидетель. Неважно, я обязан говорить правду.

(Из рассказов о допросе)

Несколько раз во время допроса следователь дает понять, как важно в протоколе каждое написанное слово. В конце он обязательно попросит написать, и обязательно собственноручно, что вы сами все прочли и ни добавлений, ни замечаний не имеете. Если вы, например, не русский, он самым вежливым образом осведомится, нет ли нужды в переводчике, достаточно ли хорошо вы владеете русским языком. Но если вы, допустим, бельгиец, работаете в Москве переводчиком и знаете русский язык, то это еще не означает, что ваших знаний достаточно, чтобы давать показания. Итак, подчеркивая важность каждого написанного в протоколе слова, он рассчитывает, что вы будете полагаться на его знания и опыт и не станете в протоколе писать "что не положено". Но в принципе он осторожен, он не уверен, что вы будете полагаться только на его знания и опыт. Это напоминает ситуацию в магазине.

Следователь нередко бережет протокол от свидетеля, как недобросовестный продавец — жалобную книгу от покупателя. В этом случае надо настаивать на том, чтобы самому заносить свои показания в протокол, что довольно сложно. И вот, пока следователь "улучшает" ваш ответ, вы, не вступая в конфликт, обдумываете, что делать.

Он удовлетворен своей работой и задает следующий вопрос; ну что ж, можно ответить, скажем, так:

— Отказываюсь отвечать, поскольку имею основания полагать, что мой ответ не будет записан в протокол правильно, как это уже случилось с ответом на предыдущий (предположим) вопрос.

Если следователь "редактирует" и этот ответ, то аргументация возрастает. Далее свидетель говорит:

— Отказываюсь отвечать, поскольку имею основания думать, что мой ответ не будет записан в протокол правильно, как это уже случилось с ответами на второй, третий и т. д. вопросы.

В конце концов следователь сдается и пишет:

— Намерены ли вы вообще отвечать на поставленные вопросы?

— Я намерен отвечать по существу на любые вопросы, как только отпадут обоснованные сомнения в том, что вы намерены точно заносить в протокол мой ответ на второй вопрос. Считаю уместным повторить мой ответ на этот вопрос. Фальсифицированный протокол подписывать не желаю,

23

о чем намерен сделать заявление. И т. д.

Далее в протокол пишется заявление. А на следующий день скорее всего следователь будет аккуратно заносить в протокол все ответы свидетеля. (Подобным образом выглядел допрос А. Твердохлебова следователем КГБ Харитоновым 23 декабря 1974г. Дело № 345) 1*.

Все-таки вы боитесь… и зря.

Ученый сверстник Галилея

Был Галилея не глупее.

Он знал, что вертится Земля,

но у него была семья…

(Чьи-то стихи.)

Каждое напоминание следователя об ответственности за отказ от показаний неприятно пугает. Пугают и сам вызов к следователю, и обстановка, а более всего — будущее. Хорошо, что оно пока в ваших руках, если, конечно, вы еще держите себя в руках и помните: во-первых, отказ отвечать на какой-либо вопрос вполне допустим, так как это не отказ давать показания вообще. Хотя и то, и другое необходимо уметь объяснить в протоколе. Во-вторых, можно попросить у следователя УК РСФСР и прочитать статью 182, где написано, что "отказ или уклонение свидетеля… от дачи показаний… наказывается исправительными работами на срок до шести месяцев**, или штрафом до пятидесяти рублей, или общественным порицанием".


* К сожалению, приведенный выше способ помогает не всегда. В ноябре 1978 г. на допросе по делу А. Щаранского автору этих строк пришлось ходатайствовать о применении звукозаписи после того, как следователь КГБ Скалов заявил, что не будет ответы свидетеля заносить полностью в протокол. Немотивированное, не основанное на законе отклонение следователем этого ходатайства получило причиной отказа от показаний. Прокурор, присутствовавший на допросе, не счел такой отказ обоснованным.

** Термин "исправительные работы" несведующему человеку напоминает "исправительный лагерь". На самом деле это всего лишь вычитание из зарплаты 20%, в данном случае не более чем в течение полугода.

24

С другой стороны, вам совсем не стыдно испугаться, особенно если следователь заведомо знает, какое решение вынесет суд. Только вы должны чистосердечно признаться в протоколе и в растерянности, и в испуге. Следователь, кажется, напомнил вам о подписке, о вашей обязанности говорить правду. Скажите ему о том же. Не беда, если и он испугается. Впрочем, чего бы ему пугаться?

Нет, вы определенно не понимаете

Прошла зима, настало лето.

Спасибо партии за это.

У нас сегодня выходной,

Спасибо партии родной.

(Перевод с китайского)

Я вижу государства статую:

Стоит мужчина, полный властности,

Под фиговым листком запрятан

Гигантский орган безопасности.

(Перевод с английского)

Если свидетель не хочет думать, то зачем ему запрещать это делать другим? Допустим, перед вами вопрос: "Вел ли обвиняемый К. антисоветскую агитацию?" (Он сам в этом признался.) Разумеется, вы отвечаете, как считаете нужным. А как нужно? Вы рассуждаете: на К. не похоже, чтобы он признался в чем-то невероятно страшном, непонятно даже в чем. Наверное, обещали выпустить, поэтому и признался. Так и напишите.

Говорят, непонимание — признак ума. Конечно же, мы не дети, и высшее образование много дает, но даже в основе гениальных открытий часто лежат сомнения именно в том главном, что всем и всегда кажется естественным и несомненным.

Что следует понимать под словом "антисоветские" или "политические" разговоры? Каково юридическое содержание этих непонятных слов? Не будет ли следователь любезен объяснить их? Допустим, известный борец за мир не в силах выговорить какое-нибудь слово. В результате возникает анекдот. Будет ли он антисоветским? Дозволено ли рассказывать анекдоты о Хрущеве? А о Брежневе? Или, например, вот идет по лесу заяц, а навстречу ему медведь:

25

— Здравствуй, Топтыгин, — говорит Заяц.

— Здравствуй, Косыгин, — говорит Медведь.

Такой анекдот — антисоветский?

Вообще, какие категории анекдотов или просто бесед способны подрывать существующий строй? Да и как можно сохранить тот строй, который возможно подорвать разговорами? Какие меры принять нам всем, как убедиться наконец, что произносимые слова содержат вполне определенный смысл? Говоря, например, "существующий строй", имеем ли мы в виду одно и то же?

Когда мы говорим "советский", нам гораздо понятнее, чем когда мы говорим "антисоветский". Последнее воспринимается лишь интуитивно. В нашей жизни мы никогда не находим разумных и достойных определений слову "антисоветский". Не оттого ли, что мир наших представлений недостаточно широк? А вдруг, читатель, этих объяснений совсем нет? Что тогда? (4)

Я ненавижу ваши идеи, но готов отдать жизнь, чтобы вы имели право их выражать, — так утверждал Вольтер, очень давно. Я не уверен, что сейчас нужно утверждать что-то противоположное. Простите за наивность, читатель, но говорят, что знание на память статьи 19 Всеобщей декларации прав человека служит талисманом. Правда ли это? Не знаю1*.

Допрос — это не место, где должно быть понятно абсолютно все

Следователь. Ну, мы-то с вами, конечно, понимаем.

Свидетель. Нет, представьте, не понимаем.

(Из доверительной беседы.)

Ко всему можно привыкнуть, и к непонятному тоже. Постарайтесь во всяком случае. Когда любопытство следователя составляет основу его профессии, его жертве, наверное, надо обладать чем-то прямо противоположным. Конечно, неплохо, если оба стремятся к пониманию, только хорошо бы знать меру. Ниже приведен поучительный пример из допроса Е. Сиротенко (следователь КГБ Матевосян, июнь 1974 года). В нем, конечно, не все понятно. А кто сказал,


1 Статья 19 ВДПЧ приводится на стр. 56 и 57.

26

что на допросе все должно быть понятно?

Вопрос: Давно вы знаете Паруйера Айрикяна?

Ответ: Паруйера Айрикяна я знаю со времени его заключения в следственную тюрьму КГБ в Ереване после ареста весной 1969 года по обвинению в соответствии со статьями 65 и 67 УК Арм. ССР (что соответствует статьям 70 и 72 УК РСФСР) за участие в национально-освободительном движении в Армении.

Вопрос: Когда вы лично познакомились с Паруйером Айрикяном?

Ответ: Во время его пребывания в лагере строгого режима в Мордовии, после вынесения ему приговора — четыре года лишения свободы в 1969 году.

Вопрос: Как же вы могли лично познакомиться с Паруйером Айрикяном во время пребывания в лагере строгого режима в Мордовии?

Ответ: В Москве во время его возвращения из Потьмы в Ереван весной 1973 года*.

Вот видите, читатель, вначале ответы свидетеля казались вам странными, но потом вы поняли, что свидетель и следователь вкладывают разный смысл в одни и те же слова.

Кто спорит, что всегда хорошо знать, что нужно понимать, а что не нужно. Например, какие-то намеки следователя или еще что-нибудь.

Чтобы достичь понимания, говорят, вначале по крайней мере надо достичь непонимания. "Вы все время жалуетесь, что не понимаете меня, — сказал на допросе один свидетель. — Интересно, как же вы беретесь расследовать дело, которое связано с теми, кого вы не понимаете?"

***

В среду в доме моей приятельницы рассказывал о том, "как вести себя на допросе". Хотя я не уверен, что на допросе надо себя как-то специально вести. По-моему, на допросе надо вести себя как везде. Везде надо вести себя обдуманно, т. е. думать над каждым шагом.

Приятельница сообщила, кстати, что ее подруга (машинистка) немножко меня "подвела" — она сломала ключицу


* Так в машинописном оригинале (ред.)

27

и лежит в больнице. В это время я как раз объяснял разницу между оперативными данными и данными следствия. Я ответил, что час назад видел у подъезда человека, который долго читал вывеску из пяти букв. Если сейчас он может так же внимательно слушать нас, как до того читал вывеску, то потом ему нетрудно будет выяснить, какая из подруг моей приятельницы лежит в больнице со сломанной ключицей (конечно если есть причины для выяснения). Это будут оперативные данные, их ценность проверяется следствием, т. е. зависит от результатов соответствующих обысков и допросов. А они, эти результаты, представляют собой данные следствия. Моя приятельница, к сожалению, немного обиделась.

28

Дело тянется

В борьбе за народное дело
Он был инородное тело.

(Из песни)

При расследовании политических обвинений следователь вынужден предъявлять свидетелю документы, которые сам же считает клеветническими. Таким образом, следователь совершает то же преступление, которое расследует. Понимая, вероятно, уникальность своего положения и неправедную свою цель, следователь старается внушить всякому свидетелю, что тот немножко обвиняемый. Эта мысль, хотя и очень доходчива, прямо им вроде бы не утверждается. Спрашивается, что делать свидетелю? Так вот: если свидетель шутит, если его ответы умны и остроумны, то как-то само собой получается, что свидетель невиновен. Ведь по-настоящему шутить на следствии способен только по-настоящему честный человек.

Тем временем вас приглашают на очную ставку с обвиняемым К.

Слова обвиняемого я все равно не в силах ни подтвердить, ни опровергнуть: суда еще не было, а человек уже в тюрьме, его вина — миф, его право на защиту ничтожно настолько, что мы все вынуждены снисходительно наблюдать, как он, спасая себя, клевещет на других.

(Мнение свидетеля по конкретному поводу.)

К сожалению, память у К. оказалась "лучше", чем у вас. А что вы думаете? Наверное, если бы К. напрягся и ничего не вспомнил, он, наверное, настолько подорвал бы свое здоровье, что его признали бы психом. Пока чистосердечное признание

29

остается важным источником обвинения, и та, и другая сторона будут охотно идти навстречу друг другу в поисках общего языка и обоюдной выгоды.

Зачем нужна очная ставка?

Уж не затем ли, что арестован только К., а вы пока на свободе? Очная ставка производится между двумя лицами, показания которых противоречивы. Они и должны быть противоречивы: один — в тюрьме, другой — на воле. Кто же из них прав? Следователь уже давно знает, "кто прав". Ему хочется только "доказать это получше". Задача непроста и требует тщательной подготовки. В какой-то момент следователь напоминает прокурора, судью... или, пожалуй, даже адвоката. Сейчас он будет давить на психику "бестолкового свидетеля", чтобы сделать его еще более бестолковым.

Вот следователь задает свой вопрос, недовольный и длинный. По "краям" вопрос кажется конкретным. Особенно в самом начале. Но в середине — сплошное унижение свидетеля. А конец? Он так лаконичен и тверд, что все вместе заставляет свидетеля съежиться, забыть начало и лишь поступать, "как лучше". Для большего эффекта следователь повторяет конец: "Так как же быть?", "Так как же мне вас понимать?". Свидетель похож на отбивную. Сейчас его на сковородку — и съедят. Однако обходится без сковородки — съели сырым. Проходит время, и странно: на суде все повторяется. Опять делают отбивную. Опять, кажется, сковородка. Ах, бедный свидетель. То, что написал следователь, он подписывал, оказывается, не читая. Нет, с вами такого не произойдет. Хотя вы боитесь... Хотя вы боитесь?

Однако вернемся к очной ставке. Вначале, как положено, следователь выясняет ваши отношения. Каковы они? Кто теперь это знает? Никто. Раньше были друзьями. Раньше…

Вы были для К. близким человеком. Он доверял вам свои маленькие китайские тайны. Он просто приходил "исповедоваться". Вправе ли вы передать следователю содержание интимных бесед? Это вопрос вашей совести и ничего больше.*

Угрозы следователя и желание самого К. — не в счет. Следовательно, вы плохой свидетель? К сожалению. А


* Конечно, вы вспомнили сито "Д".

30

что же, например, должен чувствовать священник, которого заставляют нарушать тайну исповеди? К. — всего лишь близкий друг ваш, нет, не отец, но ведь и мужеством Павлика Морозова вы не обладаете. Разумеется, вас удивляет внешний вид К. Главное — его задушевные перешучивания со следователем и горячее желание вспомнить все на свете. Пользуясь случаем, он что-нибудь скажет вам шепотом, чтобы следователь не слышал. Оказывается, он так себя ведет лишь в силу важных причин. Он объяснит их потом. Более того, он, оказывается, всех спасает. "А вот Иванов — стукач". Подробности потом. Когда? Потом…

Кстати, на очной ставке вы тоже имеете право задавать вопросы. Не беспокойтесь, что К. сочтет их наивными. Постарайтесь по возможности обдумать их заранее и написать собственноручно в протоколе. Следователь захочет помешать. Если он имеет право мешать, то вы тем более имеете право не подписывать протокол. А в замечаниях, указывая причину отказа, вы можете написать свои вопросы. Очень хорошо, если их прочтет К.

Однако сначала попробуйте обратиться к нему устно: "Мне неловко давать о тебе какие-либо сведения, не говоря уже про показания о неведомых мне твоих "преступлениях". Давай обратимся к следователю с просьбой освободить меня от нелепой роли".

Возможно, К. не откажется. В противном случае дело хуже, чем вы предполагали. И все же, дабы очистить свою совесть, потребуйте с него (по долгу дружбы) честное слово, что он (пауза в разговоре на размышление) определенно не занимался пропагандой заговоров с целью свержения власти или покушения на жизнь советских лидеров, не занимался пропагандой устройства массовых беспорядков и ничего подобного не делал. Да, именно, пусть дает честное слово, что у него не было того самого умысла, от которого он будет отказываться почему-то только потом, на суде, но не на следствии. В конце концов, что ему мешает об этом подумать сейчас, пока не поздно? Ну, а письменно неплохо ему задать такие вопросы:

— Не странно ли, что твоим показаниям верят, одновременно обвиняя тебя в клевете?

— Ты сообщил мне шепотом некую "конфиденциальную" информацию (Иванов — стукач). Известно ли тебе, что вообще знания, приобретенные в тюрьме, нам, вольным людям, попросту опасны?

31

У вас определенно найдется что спросить. Хотя… Память капризна и мелочна.

— Ты помнишь, однажды у меня дома мы пошли в ванную. Зачем-то ты специально включил воду. Зачем-то ты тогда на бумаге писал коряво и долго. Зачем? Чтобы они не слышали нас? Чтобы они ничего не узнали? Ведь верно? Тогда почему же сейчас ты им все рассказываешь, объясни? Почему?

У следствия есть цель и средства для достижения цели

Если у вас кривые ноги, делайте большое декольте!

(Советы женщинам)

Главная цель — "приструнить", чтобы другим неповадно было, т.е. "перевоспитать". Так, по крайней мере, кажется. Ну, а как перевоспитать? Разумеется, в рамках конкретного уголовного обвинения, которое как конфетка в красивой обертке, должно быть представлено в суд, несмотря на протесты "мировой общественности". Поэтому следствию хотелось бы, чтобы суд прошел хорошо, чтобы свидетели изобличали подсудимого, а подсудимый, изобличаясь самостоятельно, изобличал бы еще и свидетелей. И когда адвокат красноречиво и долго станет просить о снисхождении к подсудимому, никто не догадается, что он просит о снисхождении к суду, к прокурору, к обществу в целом, к самому себе, в конечном счете к своему специальному адвокатскому допуску. А публика? На "открытом"процессе или на закрытом, она всегда одинакова. Как правило, для друзей и знакомых мест нет. Хорошо еще, если они не слишком деморализованы слухами и страхом.

Важно также, чтобы подсудимый выглядел жалким. Поэтому он не должен быть выдающимся и известным человеком. За то его и судят, что он не таков. Сколько неприятностей и бед возникает буквально сразу, если следствие ошибается. А оно действительно может ошибиться, потому что ошибаются все. Где гарантии, например, что писатель, которого власти считали неталантливым, не окажется талантливым после того, как его осудят?

Да, цель следствия — узнать истину, ту, что в рамках необходимого. И следствию требуется содействие. Ни одному

32

в мире правительству, даже очень плохому, нелегко решиться публично осудить честного человека за его убеждения, если он сам не захочет содействовать этому, "понимая", что это в его собственных интересах или в интересах общего дела.

Разумеется, несмотря на публичное покаяние, подсудимому надлежит быть непоследовательным, непринципиальным, наконец, несимпатичным, чтобы всякий суд мог квалифицировать его раскаяние как неполное и нечистосердечное. Ведь суровый приговор, который последует за ним, должен припугнуть всех, кого надо.* Каковы цели, таковы и средства. Их много, очень. Но по существу, они устремлены лишь на то, чтобы всякий свидетель ощущал себя одновременно обвиняемым со всеми вытекающими отсюда последствиями. Ведь только тогда из него, напуганного и послушного, можно лепить что угодно и как угодно.

— Имейте в виду, — говорит следователь, — ваш товарищ оказался в тюрьме из-за вас. Так следователь караулит обычное человеческое желание помочь другому и взять какой-то "грех" на себя. Стоит только "клюнуть" на удочку, и одни показания будут плодить другие, пока все тайно подслушанное и подсказанное не обретет благообразный вид юридического документа. И тот, кому достанется больше всех, станет утешать себя мыслями о спасенных друзьях и близких. Интересно, спасенных ценою правды или лжи?

Жену обвиняемого К. приглашают на роль свидетеля

Она ничего не знает и потому многое может сказать.

(Ближневосточная мудрость)

— Имейте в виду, ваш муж совершил серьезное преступление.

— Значит, я должна с ним развестись?

— Нет-нет. Мы не разрушаем семьи… Вы неправильно


* Впрочем, теперь приговоры для раскаявшихся стали мягкими. Цель скомпрометировать обвиняемого и его друзей считается важнее цели их запугать.

33

поняли…

Для нее контакт со следователем — единственная возможность узнать о судьбе мужа. Поговорить лишний раз со следователем она бы рада, но давать показания... Зачем? Ценность свидетельских показаний жены, сестры или матери вообще крайне сомнительна. Она не может быть беспристрастна, потому что она любит человека, который обвинен и, наверное, будет наказан. Оба они уже наказаны, и, по крайней мере, один действительно невиновен — она. Но она уверена, что невиновны оба. Нет, выступление жены-свидетельницы на суде так же странно, как выступление адвоката обвиняемого в качестве свидетеля. Пожалуй, в этом случае адвокат не должен быть адвокатом, а жена не должна быть женой. Впрочем, не слишком ли многого требует правосудие? И все зачем? Чтобы лишить ее права писать жалобы и требовать пересмотра дела?* Она, наверное, откажется давать показания, догадываясь о столь важной цели. Или она будет "благоразумна"? Нет, оснований для ее отказа слишком много. Если бы ее привлекли к ответственности за отказ от дачи показаний, сакраментальная цель следствия не была бы достигнута вообще. Скорее наоборот. Над женой, не желающей свидетельствовать против собственного мужа, проводить суд при закрытых дверях нельзя. Нет никаких оснований. Если и на этот раз в зале не окажется мест, придется думать, что там сидят лишь одни подсудимые. И тогда — непременные протесты, Запад, где такого нет и в помине, настолько подорвут престиж бедного правительства, что еще более бедная Америка, наверняка, откажет нам в кредитах. А в том, что не будет кредитов, несчастная женщина не будет виновата, во всяком случае, юридически. Советское право различает, как всем известно, только два вида вины: неосторожность и умысел.

***

Встретил свою приятельницу. И вот сразу две новости: одна — хорошая, другая — плохая. Вначале, конечно, хорошая: машинистка уже оправилась от перелома ключицы и скоро закончит печатание рукописи. Плохая новость заключается


* На суде свидетельница-жена обычно долго сидит в коридоре и ждет вызова в зал суда для дачи показаний. Чаще всего ее допрашивают последней.

34

в том, что плата оказалась слишком большой. Денег, разумеется, мне не жалко, но высокая плата, как видно, обусловлена "опасностью" работы. А разве за "опасность" платить деньги не опасно? Любой следователь без труда убедит машинистку, что, получая большую плату не за труд, а за страх, она сознавала, что совершает преступление. Высокая плата будет единственной и достаточно хорошей уликой. Приятельница не согласилась с моими доводами. Она все время повторяла, что машинистка "очень надежная". Но я так и не понял, зачем из надежной машинистки делать ненадежную.

В конце концов мы любезно попрощались. Я договорился передать еще одну дополнительную страницу с выдержками из последнего допроса как раз по поводу этой самой рукописи. Ее лучше поместить в конце, на обложке.

35

В чистом поле закона

Ваше дело ошиблось.
Приговор? Оставляется в силе.
Справедливая ошибка:
Решение не может меняться
И обжалованью ваш ушиб
Или наша ошибочка не подлежат.

(Перевод с испанского)

По всем сферам нашего бытия демократия рассыпалась неравномерно. Есть места, где ее почти нет, а есть места, где ее много (сравнительно много). Как ни странно, из всех видов общения простого смертного с власть имущими (где бы то ни было: на профсоюзном собрании, в суде, в обычном учреждении, в прокуратуре и т.п.) максимальная справедливость будет соблюдаться только в одном случае — на допросе в качестве свидетеля по уголовному делу. Так уж получилось. Если проанализировать основные события за последние четверть века, нетрудно найти причину, но, к сожалению, у нас (всегда!) нет времени проанализировать, поэтому лишь сделаем к заявленному факту огорчительное добавление: наш маленький островок относительной справедливости (т.е. процессуальное право) систематически испытывает давление со стороны окружающей пучины. Причем заметную роль здесь играют некоторые представители правозащитного движения. Отстаивая справедливость, они довольно часто игнорируют допрос, как законную и вполне демократическую процедуру. В итоге они способствуют подавлению той малой доли демократии, которая уже имеется. Происходит это незаметно. Начнем с того, что никому не хочется читать уголовно-процессуальный кодекс и думать о допросе. Думать о допросе все равно, что думать о неприятном. Зачем думать о допросе, когда на него можно вовсе не пойти? Вы хотите избежать допроса?

36

Но бессмысленно стремиться избежать того, что неотвратимо. Хуже всего на допросе почему-то тем, кто хочет его избежать.

Кроме того, следователь такой же патриот своего дела, как, например, продавец в гастрономе. Разница в том, что следователь огорчится вашей неявке еще меньше, чем продавец гастронома если вы к нему не придете за гречневой крупой. Возникшее свободное время следователь проведет с пользой для себя, а начальству скажет, что пока с вами продолжают нянчиться, толку никакого не будет... Таким образом, отказываясь от показаний без особой нужды или из-за трусости, вы делаете хуже и себе, и другим. Вы пренебрегаете законом, насколько можете. Тем самым вы способствуете пренебрежению законом со стороны тех, кто имеет гораздо большие возможности пренебрегать им.

Ваши правдивые показания — разве они не лучший способ помощи невинному человеку, попавшему в тюрьму? Разве они не лучший способ протеста против лжи и беззакония? *

Отчего все-таки не позволить себе небольшую хитрость?

Следователь. Какова цель записей, которые вы вели на допросе?

Свидетель. Я не уверен, что ваш вопрос имеет отношение к делу.

Следователь. Но вы подтверждаете, что на допросе делали записи и пришли с готовыми записями?

Свидетель. Нет, не подтверждаю.

Здесь возникла пауза, в течение которой мы с любопытством глядели друг на друга. Затем он начал говорить чепуху, мне стало жалко его, и я чистосердечно признался: "Не подтверждаю, поскольку это не соответствует моим интересам".

(Конец протокола второго допроса по делу А. Твердохлебова.)


* Если ваш товарищ несправедливо, необоснованно арестован, то чем писать протесты, куда проще написать следователю, чтобы тот вас допросил в качестве свидетеля по делу. А протест можно изложить в протоколе.

37

Вы вовсе не обязаны обсуждать со следователем текст своего ответа перед тем, как занести его в протокол, но можете это сделать, если желаете, например, узнать, какой вариант его устраивает меньше. Конечно, следователи попадаются разные, в том числе хитрые и очень хитрые… Но требования, предъявляемые ими к протоколу, всегда более или менее стандартные. И тут целиком можно положиться на восточную пословицу: "Выслушай жену и сделай наоборот". Но и этого мало. Вы, читатель, к сожалению, дилетант. А существует мнение, что только юридические знания позволяют угадывать намерения следователя.

…Все, о чем мы говорим сейчас, — обычные нормы морали, знание законов тут ни при чем. Всякий взрослый и разумный человек регулирует свое поведение вовсе не законами, а обычной моралью. Если подумать, это не так уж мало. Скорее наоборот. Не нужно излишне ослеплять себя лучами закона. Закон! Всегда ли понятно, что это такое? Вот вам пример: в Комментарии к УПК на странице 172 написано, что в необходимых случаях разрешается учинить "личный обыск… с осмотром одежды и тела". Но если жертва "препятствует обыску", то он (обыск) "может быть произведен принудительно", хотя "при этом", как ни странно, "не должны допускаться действия, унижающие достоинство обвиняемого". Разумеется, я ничего не понял. Да и надо ли понимать?

О чем говорит закон?

Свидетель: Вы допрашиваете меня как свидетеля. Не окажется ли потом, что мне, например, в качестве обвиняемого предъявят мои же показания, данные ранее в качестве свидетеля?

Следователь: Уголовно-процессуальное законодательство предъявление таких доказательств не запрещает. Свидетель: Позволю себе заметить, что это не так. Совсем недавно Верховный Суд СССР отменил приговор в связи с тем, что в обвинительном заключении использовались показания обвиняемого, данные им в качестве свидетеля, что существенно нарушило право обвиняемого на защиту.

Следователь: Во-первых, я не говорил об использовании показаний свидетеля против него же, когда он становится обвиняемым. Случай использования таких показаний в обвинительном заключении — это частность. .. Во-вторых, предположим, я знаком с практикой Верховного Суда СССР, вы же с ней не знакомы. Так что же толку от моего знакомства, арестовываю ведь я, а не вы?*

(Из протокола допроса автора по делу А. Твердохлебова. Допрос вел следователь Московской прокуратуры Пономарев, июнь, 1975 г.)


* Постановление Верховного Суда СССР, на которое я ссылался, приведено ранее, на стр. 14. Читатель легко заметит, что я плохо подготовился к допросу: моя ссылка оказалась неточной. Если бы я тогда был более точен и если бы к тому же знал, что Верховный Суд не отменял приговора, а просто вынес "полезное" постановление, моя позиция в споре выглядела бы, несомненно, более убедительно. Однако, что толку?

38

Известна пословица "Закон, что дышло". По-видимому, она относится не к самому закону, а к его толкованиям. Но сколько раз приходилось наблюдать, как даже самые заядлые скептики верят в закон слепо и послушно. Представьте себе такое.

Два писателя X и М не были соавторами и поэтому обвинялись в написании каждый своего произведения. Так как они были знакомы, М. предстояло выступить свидетелем на судебном процессе по делу X. Будучи арестованным, М. естественно не мог сходить в библиотеку и прочесть в Кодексе, сколько ему полагается за отказ от дачи показаний. Он не нашел ничего лучшего, как спросить об этом у судьи, и, подумав, судья ответил: "Семь лет".

— Неужели, — удивился М. — так много?

И любопытно: судья был "по-своему" прав, а, впрочем, наверное, потому, что М. не пришло в голову попросить прочесть соответствующую статью закона. Судья имел, очевидно, в виду, что отказ от дачи показаний повлечет за собой обвинение М. не по ст. 182 (отказ от показаний), а по ст. 70 УК РСФСР (соучастие в антисоветской агитации). Подробно об отказе от дачи показаний я расскажу позднее.

Закон устроен так, что кое-что он утверждает прямо и конкретно, а кое-что из него вытекает неохотно ("по логике вещей"). Иногда даже удается понять, почему. Уголовный кодекс (УК) и Уголовно-процессуальный кодекс (УПК) РСФСР нетрудно получить в библиотеке. Хорошо бы сразу взять с "Комментариями" к этим кодексам. Там можно прочитать то, что вас интересует. Кстати, неплохо эти книги иметь дома. И совсем неплохо взять их с собой на допрос.

О том, как вызывают свидетеля, говорится в ст. 155

39

УПК.* Она не требует указывать в повестке дело, по которому вызван свидетель (наверное, кому-то это выгодно). Впрочем, об этом расскажет следователь в самом начале. Ст. 158 УПК, приведенная на стр. 10, определяет порядок допроса свидетеля, обязанного правдиво отвечать на вопросы (по делу) только с момента предупреждения об ответственности за отказ и уклонение от дачи показаний (ст. 182 УК) и за дачу заведомо ложных показаний (ст. 181 УК). К сожалению, житейские представления о допросе часто и во многом основаны на ложной аналогии с беседой в парткоме или скандалом в райисполкоме. В действительности, все выглядит абсолютно иначе: не так важно то, что свидетель скажет, как то, что напишет, или, вернее, подпишет. Согласно ст. 158 УПК допрос начинается "предложением свидетелю рассказать все ему известное об обстоятельствах дела, в связи с которым он вызван на допрос". Только после этого следователь задает вопросы. Если порядок нарушен, свидетель вправе отказаться от допроса на основании ст. 13 и 14 УК, но об этом после.

Рамки задаваемых вопросов очерчены неодинаково. С одной стороны, следователь не имеет права спрашивать о том, что не относится к делу (это вытекает по смыслу из ст. 74 УПК), с другой стороны, он не должен задавать наводящих вопросов (так прямо утверждает ст. 158 УПК). Вообще, он обязан обосновывать законом всякий свой шаг, стоит только этого потребовать. Следователь обычно с самого начала хочет писать протокол сам. Вам надо ему напомнить о своем праве не подписывать его текст (согласно ст. 142 УПК). И еще: нужно потребовать, чтобы он понятно объяснил, что, собственно, расследуется, хотя об этой его обязанности в кодексе не написано достаточно четко. Следователь может даже не назвать фамилии обвиняемого, если, допустим, она еще точно не известна ему. Кстати, профессиональные тайны следствия охраняет ст. 184 УК. Но, в свою очередь, свидетель не обязан уразуметь все с полуслова. Ведь в ст. 78 УПК** (обязанности свидетеля) и ст. 74


* Ст. 155 УПК. Свидетель вызывается к следователю повесткой, которая вручается под расписку... В повестке должно быть указано: кто вызывается... куда и к кому, день и час явки, а также последствия неявки.

** 73 УПК: "Свидетель обязан... дать правдивые показания: сообщить все известное ему по делу и ответить на поставленные вопросы".

40

УПК* (показания свидетеля) речь идет о показаниях свидетеля только по делу.

Не надо забывать, что тот, кто вынужден свидетельствовать против самого себя, вовсе не свидетель! (Мы уже цитировали на стр.14 по этому поводу Бюллетень Верховного Суда СССР, а читатель, наверное, вспомнил сито "Л").

Перед допросом свидетелю сообщают о его обязанностях и правах (ст. 73 УПК и Комментарии к ст. 160, п. 1). К сожалению, право на собственноручные показания не входит в перечень того, что считается необходимым сообщить. В УПК это изложено в форме "возможности". Итак, свидетелю должна быть предоставлена возможность написать свои показания собственноручно, почему-то только после дачи им устных показаний (ст. 160 УПК)**. Однако, письменные показания ведь могут быть полнее устных и даже абсолютно от них отличаться.

Понятно, что следователь, предоставляя вам протокол, хотел бы знать наперед, что вы там напишете. Навстречу его желанию идет ст. 160 УПК, сформулированная столь странным образом. Вы же хотите, чтобы следователь не мешал писать и не хотите заранее сообщать ему свой текст.


* Ст. 74 УПК: "Свидетель может быть допрошен о любых обстоятельствах, подлежащих установлению по данному делу, в том числе и о личности обвиняемого, потерпевшего и о своих взаимоотношениях с ними. Не могут служить доказательством фактические данные, сообщаемые свидетелем, если он не может указать источник своей осведомленности".

** Ст. 160 УПК: "Показания свидетеля записываются в первом лице и по возможности дословно. В случае необходимости записываются заданные свидетелю вопросы и его ответы... Свидетель имеет право требовать дополнения протокола и внесения в него поправок... После дачи свидетелем показаний, в случае его просьбы, ему должна быть представлена возможность написать в протоколе свои показания собственноручно, о чем делается отметка в протоколе допроса. Показания подписываются свидетелем и следователем".

41

Он ссылается на ст. 160. Вы — на здравый смысл (!) Кто же оказывается прав? Вы. (6) Тем более, что при допросе свидетеля (как и при допросе обвиняемого) недопустимы "приемы", основанные на физическом принуждении, угрозах, ложных утверждениях и обещаниях (см. Комментарий УПК, п. 13 к ст. 158). И, кстати, недопустимо отвечать, если на тебя кричат, точно так же, как и врать, если тебя запугивают. В таких случаях свидетелю лучше (изложив мотивы) на основании ст. 13 и 14 УК либо требовать допроса в присутствии прокурора, либо просто отказаться от показаний, либо отказаться подписывать протокол. Последнее возможно, например, и тогда, когда протокол содержит ошибки, неточности. Ст. 142 УПК предоставляет свидетелю возможность написать о причинах отказа от подписи. (Но возможность — это не обязанность).

В конце допроса свидетель, прочитывая весь протокол полностью, пишет замечания и добавления (ст. 160 УПК), если они у него есть. Аналогиченое право предусмотрено при использовании звукозаписи на допросе (см. ст. 141 УПК). Применять ли звукозапись на допросе, решает следователь. Согласия допрашиваемого не требуется. Он только должен быть уведомлен об этом заранее, причем до начала допроса. Не разрешается вести звукозапись выборочно. И она не заменяет протокол, а служит лишь дополнением к нему. Очень важно, что свидетель имеет фактическое право ходатайствовать о применении звукозаписи, и следователь, отказывая в этом ходатайстве, вынужден указать мотивы отказа.

Порядок допроса на очной ставке определен ст. 163 УПК Тут есть небольшие добавления к уже упомянутым требованиям протокола. Главное, что на очной ставке вопросы имеют право задавать друг другу оба ее участника.

Согласно ст. 184 УК свидетель несет ответственность за разглашение данных предварительного следствия без разрешения следователя или прокурора (до 6 месяцев исправительных работ, т.е. вычеты 20% зарплаты). У свидетеля могут взять подписку о неразглашении (ст. 139 УПК). Хотя закон и не предусматривает ответственности за отказ от такой подписки, никогда не бывает лишним выяснить, что же все-таки нельзя рассказывать. Незаконна, разумеется, всякая подписка о неразглашении сведений, полученных в результате протокольной беседы, подписка, запрещающая

42

сообщать о фактах вызова в КГБ или куда-нибудь еще.*

Итак, знание законов, безусловно, полезно. Не надо лишь преувеличивать эту пользу. Не так уж плохо быть дилетантом и чего-то не знать. Главное — понимать ситуацию не в силу определенного закона, а в силу собственных представлений о законе. Если ваши требования или претензии не имеют необходимых ссылок на статьи кодекса, это вовсе не мешает добиваться справедливости, апеллируя исключительно к здравому смыслу. Чтобы убедить читателя, я приведу ряд норм польского законодательства, которых у нас нет в столь четком и прямом изложении.

Ст. 161 УПК ПНР запрещает допрашивать в качестве свидетелей духовных лиц, узнавших какие-то сведения на исповеди. Ст. 165 УПК ПНР гласит: § 1: Лицо, близкое к обвиняемому, может отказаться от дачи показаний. § 2: Это право существует, несмотря на прекращение брака или усыновления". Ст. 247 УПК ПНР, §8: "Не подлежит наказанию тот, кто не зная о своем праве отказаться от показаний или от ответа на вопрос, дает ложные показания из-за опасения уголовной ответственности, которая угрожает ему или его близким".

Да, таких положений нет в нашем кодексе. Но ничто не мешает вам ссылаться на них как на выражение ваших собственных представлений о социалистическом правосознании или просто справедливости. Социалистическое правосознание — это не только советский кодекс.

Все, о чем мы говорим сейчас, — обычные нормы морали, знание законов тут не при чем... Всякий взрослый и разумный человек регулирует свое поведение вовсе не законами, а обычной моралью. Если подумать, это не так уж мало. Скорее, наоборот. Не нужно излишне ослеплять себя лучами закона. Закон! Всегда ли понятно, что это такое? Вот вам пример: в Комментарии к УПК на стр. 172 написано, что в необходимых случаях разрешается учинить "личный обыск... с осмотром одежды и тела". Но если жертва "препятствует обыску", то он (обыск) "может быть произведен принудительно", хотя "при этом", как ни странно, "не должны допускаться действия, унижающие достоинство обвиняемого". Разумеется я ничего не понял. Да и надо


* Всякие обязательства, которые ограничивают правоспособность, не действительны (см. ст. 12 и 41 Гражданского Кодекса (ГК РСФСР).

43

ли понимать?

Опять он хитрит

Свидетель. Свои вопросы вы записываете в протокол. Почему мои вопросы вы не записываете в протокол?

Следователь. Что вы хотите конкретно?

Свидетель. Вы сказали, что сочувствуете обвиняемому. Поэтому я спросил: "Не мешает ли вам как следователю тот факт, что вы сочувствуете обвиняемому?". Вы почему-то не ответили.

(Из рассказов о допросе.)

Максимальная ответственность за отказ от дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний различна. Одно дело — вычеты 20% зарплаты в течение полугода (за первое), и совсем другое — лишение свободы до трех лет (за второе). Обратите внимание, что следователь, предупреждая вас об ответственности по ст. 181 и 182 УК, как будто не замечает разницы между этими статьями. Кроме того, говоря о ложных показаниях, он упустил слово "заведомо", а ведь ложь бывает и незаведомая, от невнимания, рассеянности, забывчивости. Почему же он, опытный, упустил столь важное слово?

Свидетель должен подписать каждую страницу протокола; следователь, получая его подпись на какой-нибудь странице, эту страницу прячет и больше не показывает. Следователь не пишет на первой странице название дела, но оставляет для него пустую строчку. Почему он так поступает? Вам нетрудно понять его конечную цель — она незамысловата. А если вы его ловите с поличным, свое мнение вы вправе записать в протоколе, поскольку обязаны говорить правду. К сожалению, только один из вас дал в этом подписку. Однако, следует быть осмотрительным и тактичным. И нет таких рецептов, коих надо придерживаться слепо. "Вы ведете себя абсолютно не в соответствии с собственными рецептами", — скажет мне следователь (когда-нибудь).

"Наверное, "ловит", — подумаю я и скажу: "А почему вы уверены, что я автор этих рецептов?" - Так скажу я, пусть даже я автор этих рецептов. Нет, здесь вовсе не ложь.

Вообще, если говорить очень и очень серьезно, ложь — это прожорливый паразит на болезненном теле правды.

Ложь всегда поедает правду. Вот оттого, наверное, правда иногда так плохо выглядит.

У вас возникли мысли и опасения
(Рассуждения)

— Борьба, которую вы ведете, по-моему бессмысленна. Результат предрешен, потому что результат — это суд, а суд — это комедия.

— Если считать суд комедией, то нельзя не заметить, что сценарий такой комедии пишет следователь в соавторстве с теми, кого послала ему судьба. В случае плохого сценария суда может не быть.

(Из беседы автора с одним из читателей рукописи).

Представьте себе мнение, обоснованное ссылкой на ст. 5 УПК и на п. 3 Комментария и ст. 5 УПК (обстоятельства, исключающие производство по делу), а именно: "малозначительность содеянного и отсутствие в связи с этим общественной опасности или отсутствие состава преступления". Вы полагаете, например, что расследованием такого дела можно нанести ущерб престижу правосудия, т.е. само расследование общественно опасно. В таком случае вы, наверное, вправе отказаться от дачи показаний, мотивируя свой отказ ссылкой на ст. 13 и 14 УК. Ниже они цитируются.

"Не является преступлением действие, хотя и подпадающее под признаки деяния, предусмотренного кодексом, но совершенное в состоянии необходимой обороны, т.е. при защите интересов Советского государства, общественных интересов, личности или прав обороняющегося или другого лица от общественно опасного посягательства путем причинения посягающему вреда, если при этом не было допущено превышение предела необходимой обороны" (ст. 13 УК).

"Не является преступным действие, хотя и подпадающее под признаки деяния, предусмотренного кодексом, но совершенное в состоянии крайней необходимости, т.е. для устранения опасности, угрожающей интересам Советского государства, общественным интересам, личности или правам данного лица или других граждан, если эта опасность при данных обстоятельствах не могла быть устранена другими средствами, если причиненный вред является менее

45

значительным, чем предотвращенный вред” (ст. 14 УК).

Так вот, отказываясь от показаний, вы желаете предотвратить общественно опасное посягательство (ст. 13), которое состоит, допустим, в попытках следствия обвинить К. противозаконно^ тем более с использованием незаконных методов. Ваши действия продиктованы "крайней необходимостью” (ст. 14), поскольку иного пути как отказ от показаний вы не видите. Спор о том, что является необходимой обороной, а что не является — не бессмысленный, хотя и тяжелый. Еще есть так называемая "мнимая оборона” (мнимой крайней необходимости почему-то нет).

Все это лучше обдумать заранее, до того, как вы начнете оборонять закон.

Интересно, что Кодекс, предусматривая уголовную ответственность за недонесение в отношении таких особо опасных преступлений как шпионаж, диверсия, террористический акт и т.д., не предусматривает того же в отношении преступлений по ст. 70 ("антисоветская агитация и пропаганда*”) и по ст. 190-1 (распространение заведомо ложных...”) . Это не случайно. Здесь заложено косвенное признание того важного факта, что признаки преступлений, предусмотренных ст. ст. 70 и 190-1 столь хитры, что обычно человеку их и усмотреть трудно. А, с другой стороны, неосторожное, неправильное понимание и использование этих статей приводит, как показывает опыт, именно к действиям, порочащим советский общественный строй, подрывает и ослабляет его. Отсюда требование к исключительной внимательности следствия, а не к утонченной его хитрости.

Представьте себе, К., прочитав некую "антисоветскую” рукопись, захотел написать на нее "достойную отповедь”. Допустим, К. советовался с друзьями и знакомыми и тем совершил преступление: распространял клевету. Но понимая вред рукописи, он действовал в соответствии со ст. 13 УК. А если бы написать "достойную отповедь” его просила редколлегия журнала "Коммунист”? Он не нес бы сейчас никакой ответственности? В чем же виноват К.? В том, что не согласовал свою работу с редколлегией журнала? Конечно, если К. сознался и раскаялся, его легче судить. "Распространение измышлений, ложность которых неизвестна распространяющему лицу, а равно и высказывание ошибочных оценок, суждений, предположений, не есть преступление” (см. Комментарий к УК РСФСР, ст. 190-1). Преступление это должно быть умышленным.


* В оригинальном тексте опечатка: "поганда". -- РВБ

46

"... Статья не предусматривает ответственности за хранение произведений, содержащих ложные измышления, порочащие... строй", если нет цели их распространения (Комментарий к УК, ст. 190-1, п. 10).

Статья 70 УК говорит о несколько другом, об "агитации и пропаганде, проводимой в целях подрыва и ослабления Советской власти". А это не только "распространение взглядов и идей, выражающих ненависть к советскому строю, стремление свергнуть советскую власть, отказаться от завоеваний социалистической революции", но и, к сожалению, "тому подобные деяния, совершаемые в угоду антисоциалистическим силам" (Комментарий к ст. 70УК)*. (7)

И все-таки, как бы то ни было, нельзя не усомниться в том, что один человек, давая читать своим близким какую-то рукопись, написанную пусть даже в угоду "антисоциалистическим силам", способен оклеветать, а тем более "подорвать" такую большую страну, как наша, где, кстати сказать, миллионы людей уничтожались в недалеком прошлом "просто по ошибке".

Да и не то нас тревожит, что ошибки еще случаются иногда или часто, а то, каков способ устранения ошибок.

Был бы Хрущев, к примеру, устранен со своего поста как Никсон со своего, возможно, и не было бы вовсе опасений тех (некоторые даже считают, что заслуга Хрущева состояла как раз в том, что его все-таки можно было снять).


* Не слишком ли емкие слова — "Тому подобные деяния"?

Надо ли отказываться от показаний?

— Я был возмущен попыткой обмануть меня, поэтому чистосердечно признался, что презираю и его самого, и его дело. Он спросил: "Означает ли это отказ от показаний?" Я ответил: "Нет". Но, к сожалению, потом он убедил меня отказаться от показаний.

(Из рассказов о допросе.)

Известно, что санкции за отказ от показаний незначительны, но когда этим станут злоупотреблять, наказание может быть легко пересмотрено и окажется в конце

47

концов более суровым.* Ясно, таким образом, что злоупотреблять отказом от показаний не надо. С другой стороны, если, отказываясь от дачи показаний, вы становитесь, с точки зрения следователя, "пособником преступления" и он угрожает вам, допустим, семью годами, то вы вправе не давать показания (разумеется, сито "Л"). Вы всегда имеете право отказаться от дачи показаний, если вам угрожают чем-либо кроме санкции по ст. 182 УК (сито "Д").

Многие политические процессы последних лет вызвали протесты именно фактами нарушения закона. Зачастую суд, обвиняя в клевете, не опровергал клеветы. Не допускается даже, что подсудимый, распространяя ложь, мог верить, что утверждает правду (т. е. факт заведомой лжи — как того требует закон — не устанавливался). Спрашивается: можно ли такие нарушения использовать как причину отказа от любых показаний по любым политическим делам вообще? Вопрос, конечно, трудный, но ответ простой — нельзя.

Есть мнение, что отказы от показаний, особенно недостаточно мотивированные, вполне устраивают следователя. Наверное, так ему легче склонить на крутые меры свое высокое (вполне умеренное) начальство, слишком занятое "мирным сосуществованием".

Как вещь нехитрая, отказ от показаний имеет достаточное число горячих поклонников: "Что с ними, со сволочами, разговаривать?" А ведь то же самое может сказать следователь своему коллеге.

Нет, заранее отказываться от показаний, пожалуй, глупо и в известном смысле — аморально. По существу это означает отвергать закон. Человек, отвергающий закон, не способен защитить себя законом, и в этом смысле он солидаризируется со своими врагами. Закон необходимо отстаивать. По-всякому, но законно. Отказываться от этого нельзя.**


1 Маленькая санкция, так же как и запрет наводящих вопросов, — это атрибут некоторой демократии нашего общества — дано тому ужасу, который назвали "культом личности".

2 Кроме того, следует обратить внимание также и на то, что ваши показания обязательно прочтет обвиняемый. Для него, сидящего в тюрьме, ваши слова — добрая весть с воли.<

48

Ряд существенных выводов

Вопрос: Давали ли Вы читать своей жене изъятую у вас на обыске рукопись?

Ответ: Как я понимаю, чтобы предъявить мне обейнение, следствию нужно доказать, что рукопись содержит клевету и что я распространял эту клевету, давая читать рукопись, например, своей жене. Не так ли?

Вопрос: Почему Вы уклоняетесь от ответа?

Ответ: Вам это кажется, потому что вы недостаточно энергично заставляете меня помогать вам предъявить мне обвинение.

(Из протокола предполагаемого допроса, написанного одним из читателей)

Когда у Льва и Ягненка одни и те же права — дела Ягненка плохи.

(Из одной статьи западного артиста, изъятой у автора на обыске в 1977 г.)

Демократизм допроса покоится, можно сказать, на трех китах. Во-первых, санкция за отказ от показаний незначительна. Это дает свидетелю известную свободу. Во-вторых, такая свобода укрепляется ограничениями для следователя, т.е. наложением запретов на все те действия следователя, которые способны оказывать давление на свидетеля, в частности, запрета "наводящего"* вопроса, наконец, в-третьих, — все то, что является дополнительными правами свидетеля и лишь обязанностью для следователя. Главным образом, здесь право не подписывать протокол и отдельно от него право изложить в протоколе причину его неподписания, так и любые свои замечания.****


1 Фактически запрещается любая форма "наводящего" поведения; наводящий вопрос — это наиболее изощренная форма.

2 Еще пример. Следователь обязан взять подписку со свидетеля, предупреждающую об ответственности по ст. 181 и 182 УК РСФСР. А свидетель вправе с этим повременить или просто отказаться дать подписку. Короче говоря, не все то, что обязан требовать следователь, обязан выполнять свидетель.

49

Понятно, что когда нарушено хотя бы одно из упомянутых трех принципов, следствие рискует получить явное вранье вместо истины. И все-таки третий кит держит свою ношу не совсем безупречно: в УПК в явной форме не написано о праве отказа от ответа или показаний, если они способны повредить свидетелю или его близким. Однако, в УПК нет этих прав лишь в явной форме. Любой свидетель в каждом конкретном случае, в конце концов может нау стоять на своем. А если смотреть шире, то как раз утверждение этих прав и есть одна из основных задач демократического движения в СССР и в области процессуального законодательства.

50

Неторопливое окончание

Следователь: Вы вновь уклоняетесь от ответа. На предыдущем допросе я обращал внимание на это и прекратил в связи с этим допрос.

Свидетель: На прошлом допросе вы действительно предупреждали меня о том, о чем пишете. Но прекращение допроса, как я понял, было связано с другими причинами: вы куда-то торопились тогда, и сейчас тоже торопитесь. Что же касается дела, то, к сожалению, обвинения, предъявленного Твердохлебову, я так и не знаю. Зато некоторые ваши вопросы заставляют меня понимать свою роль не как свидетеля, а как подозреваемого. Таким образом, становясь подозреваемым, я перестаю быть свидетелем. Хотя с другой стороны, я понимаю ваше намерение запугать меня. И как хорошо, что это намерение незаконно. Я полагаю, что обвинение в отказе и уклонении от показаний мне не будет предъявлено вовсе. Я полагаю, что мелкие нарушения следствия не обязательно должны перерастать в крупные, хотя, к сожалению, одни ошибки часто предполагают другие...

Следователь: Я прекращаю допрос, так как Вы систематически уклоняетесь от ответов.

Свидетель: Вы в третий раз в течение сегодняшнего дня пугаете меня прекращением допроса. Делаете вид, что прекращаете, а потом все начинается сначала. Согласитесь, по крайней мере это несерьезно.

(Из протокола допроса по делу А. Твердохлебова, июнь 1975 г.)

Победы над следователем, к сожалению — пирровы победы, наверное потому, что следователь — это элемент правосудия. Казалось бы, можно ли бороться с правосудием? Однако ничего не поделаешь, приходится бороться все- гаки, во имя, наверное, того же правосудия. Кстати...

51

Побеседуем о проблемах моральных
(вроде бы не относящееся к делу чтение)

Читатель. Вы предлагаете играть со следствием в игру.

Автор. Да, наверное, это так выглядит. Но правила игры написаны нечетко, следовательно, каждый участник интерпретирует их по-своему. Побеждает та интерпретация, которая менее противоречива. Ну а то, что один из двух называет свою интерпретацию правил нравственными принципами, — это его дело.

(Из беседы автора с одним из читателей.)

Листая какую-то книгу для следователя, я поначалу не придал значения приведенной ниже цитате. Впрочем, ничего особенного. Под паутиной скучного текста большая мудрость не лежала, судите сами: "Использование технических средств фиксации информации для хода результатов следственного действия не требует соблюдения тех процессуальных норм, которые регламентируют применение этих средств для процессуальной фиксации".

Нет, конечно, можно гораздо проще. Например: доктор физико-математических наук А. замечал, что в моменты, когда между ним и следователем возникали споры, обычно звонил телефон. Следователь не говорил по телефону, а только слушал. Зато потом он всякий раз существенно менял свою позицию в споре. Словом, создавалось впечатление, что допросом руководит "невидимка", которого следователь будто бы стеснялся. Можно бы считать это домыслом ученого, но, с другой стороны, многого-то мы действительно не знаем. Если ни с того ни с сего, например, судья делает перерыв на 15 минут, мы только рады. А зачем ему перерыв на 15 минут, никого не интересует, забот и так по горло.

Как-то именно в такие 15 минут я стоял в коридоре суда, размышляя над своим письмом по поводу некорректного поведения судьи. Рассматривалось дело о неосторожной езде на собственном автомобиле одного желающего уехать в Израиль. Уголовные обвинения вместо политических — не новая мода. Но тогда я думал над письмом, оно казалось мне очень важным. А что в действительности было важным, я не знал.

— Запрещаю вам писать письмо, — сказал мне совсем не

52

милиционер, а обвиняемый. Это, наверное, было самое важное, поэтому я с интересом спросил: "Почему?" — "Мой процесс, я имею право вам запрещать", — ответил обвиняемый.

Тут была, вероятно, какая-то логика, поскольку мудрые и добрые евреи, стоявшие рядом, сочувственно закивали: — Раз Витя против, писать не надо. Это его процесс.

После перерыва в зал меня не пустили — на этот раз милиционеры. Они сказали: "Места нет!". Сзади кто-то сочувственно закричал: "Да ведь это его двоюродный брат! Двоюродный брат! Пустите его!". Но я не был двоюродным братом, и здесь мне не особенно хотелось им быть. То ли чувство брезгливости к вранью, то ли что-то другое, не знаю. Нет. Если он имеет право запрещать мне писать письмо у него на процессе, то я по крайней мере имею право не врать, где хочу. Ну ладно. Я остался размышлять в коридоре.

А в зале между тем шел допрос жены обвиняемого. Потерпевшая неубедительно поясняла, как ей предлагали взятку. Жена подсудимого (она же свидетельница по делу своего мужа) говорила более убедительно. Наверняка ей поверили больше. Но в какой-то момент она переборщила:

— Я могу доказать, что не предлагала взятку.

— Как? — изумился судья.

— Все свои разговоры я записывала на магнитофон.

Ничего не поделаешь: бедная женщина не понимала своего собственного цинизма. Почему такое случается и кто виноват, можно думать сколько угодно. Но от судьи, который до этого случая беспричинно кричал на каждого свидетеля, все ожидали какой-нибудь реакции. Наверное, что-то ему мешало. Возможно, что-то происходило в течение 15-минутного перерыва. Кто знает? Не был ли сам судья опутан теми же проводами, что и злосчастные супруги? Во всяком случае я надеюсь, что в его доме среди множества разных и полезных книг нетрудно найти ту, из которой я выбрал приведенную в начале цитату.

Отстаивая право, пусть даже такое пустяковое и бесспорное, как право купить билет на самолет и лететь куда вздумается, тоже необходимо заранее определить нравственные рамки дозволенного. Они не должны расширяться ни для скорейшей победы, ни с учетом коварства противника…

53

Нет, читатель, как только у вас окажется "достаточно" оснований считать Иванова "стукачом", мне будет неприятно с вами беседовать, тем более потому, что мы живем в стране, где в течение столетий миллионы людей уничтожались только по подозрению или, как теперь говорят, "по ошибке". Вспомните героев наших детских книг: они публично клялись в том, что если изменят своим идеалам, то пусть их покарает рука их товарищей: то есть быстро, без суда. Вспомните, к чему приводит замена доказательств эмоциями.

Нет, уверяю вас, к нам не станут засылать стукача — побоятся. Сколько нелепых, ужасных мер пришлось бы предпринять, если бы стал известен весь тот вздор, который говорится у многих из нас дома изо дня в день.

Представьте, я, чудак, делю людей на две категории: симпатичных или несимпатичных. Однажды меня спросили:

— А если станет известно, что симпатичный человек — стукач?

— Я, разумеется, не поверю, — ответил я.

— А если он сам вам признается?

— Ну, тогда, по-видимому, он перестанет быть стукачом.

Я не спорю. Дабы сохранить свою безопасность, любое общество вынуждено терпеть тех, кто бесстыдно подслушивает и подсматривает ради его пользы. Однако, утратив обычный стыд совсем, оно может утратить и свою безопасность, то есть стать опасным для самого себя. Наверное, поэтому один человек в силах победить даже целое государство, если только он владеет оружием, которым государство еще или уже не владеет. Это оружие — не знание, не сила, а лишь мораль и культура.

***

Я тщетно ищу рукопись, чтобы сделать необходимые выписки для своей приятельницы. Я спрашиваю у своих друзей: А., Б., В., Г., Д.

По-моему, в худшем случае, каждый должен ответить коротко: "У меня нет". Так нет же: А. ответил, что, по словам Б., в его присутствии В., получивший рукопись от Г., передал ее Д.

Возникает вопрос: как культурно выразить большое чувство неудовольствия, которым я преисполнился? Рукопись не криминальна, все мы друг другу доверяем — это понятно, это известно. Но важно другое: по-моему, как бы мы ни доверяли, как бы ни было некриминально все, чем мы заняты, поступать следует по возможности так, чтобы на допросе каждый из нас имел максимальную возможность говорить правду. (8)

А если это не допрос, а беседа?

Милиционер, сказавший: "Прошу вас, пройдемте", был настойчиво вежлив. Я объяснил, что просьбу его выполнить отказываюсь, а требованию подчиняюсь. А уж потом моя готовность ответить на любой вопрос сразу и письменно настолько всех смутила, что никто не понимал, куда меня следует деть.

(Из рассказов о задержании в 98 отд. милиции г. Москвы.)

— Ваши вопросы просты, но мне трудно на них отвечать. Надеюсь, вы позволите объяснить, почему?

— Почему?

— Потому, что я не понимаю, с кем говорю. Я не умею разговаривать, когда не знаю, с кем разговариваю.</p>

(Фрагмент из беседы с сотрудником КГБ)

Про беседу ничего в законе не сказано. Воля ваша, не хотите — не беседуйте. Впрочем, обстоятельства иногда вынуждают. И кто знает, наверное, они вынуждают и нашего собеседника. Как ни странно, положение у вас обоих иногда бывает почти одинаково. Если он, допустим, упрекает вас в неоткровенности, вы вправе в неоткровенности упрекнуть его. Конечно, вы преспокойно беседовали бы "на равных", но боитесь неизвестных вам последствий. А каковы последствия? Где это узнать? Если иметь в виду эти невидимые последствия, то любую неформальную беседу лучше сделать формальной с помощью заявления или письма. Во всяком случае, в качестве ответа на любой вопрос уместно дать обдуманное письменное объяснение. Таким образом, вы пишете, во-первых, о тех предложениях или разъяснениях, которые вам сделаны (о том, как вы их поняли и от кого они исходили), во-вторых, о вашей реакции на эти предложения или разъяснения.

Ниже приведены без комментариев два примера заявлений. Каждое из них в прошлом было связано с каким-то

55

конкретным событием.

Первое заявление

Объяснительная записка. Такому-то от такого-то (строго конфиденциально, как вы сами просили).

Уважаемый Любим Иванович!

Из беседы с вами 17 октября я понял, что вы определенно имеете информацию о моей виновности, непонятно только в чем. Действительно, некоторое время я занимался по системе йогов для улучшения здоровья. Не стану отрицать, что ходил в гости, но не более, чем к своим друзьям и знакомым, а потому не вижу в этом ничего предосудительного.

Любим Иванович! Нетрудно догадаться, что расследуя какое-то, непонятное мне преступление, вы выступаете не как представитель закона, а лишь в личном качестве, присваивая несвойственные вам функции. Я не очень разбираюсь в законах, простите, но, по-видимому, ваши действия подпадают под ст. 200 УК РСФСР: "Самоуправство" и еще ст. 171 УК РСФСР: "Превышение власти или служебных полномочий". Это, вероятно, все, что я хотел объяснить, Любим Иванович, по вашей, в сущности, просьбе... Но, с другой стороны, я прошу впредь оградить меня, моих друзей, а главное, моих родителей от нелепых бесед с вами. Я же, если очень надо, всегда готов отвечать на любые вопросы, но только представителя закона, иначе, наверное, и быть не может.

Подпись. Дата.

Второе заявление

В компетентные органы.
Такому-то от такого-то,
проживающего...

Чистосердечное раскаяние

Полагая долгое время, что "каждый человек имеет право

56

на свободу убеждений и на свободное выражение их", в настоящем заявлении я чистосердечно раскаиваюсь в том, что считал, будто это право включает "свободу беспрепятственно придерживаться своих убеждений, свободу искать, получать и распространять информацию и идеи любыми средствами и независимо от государственных границ”.*

Подпись. Дата.

Разговор читателя с автором

Вначале мне предложили беседу, чтобы сделать осведомителем, понимая, что я боюсь стать свидетелем. Потом они заставили быть свидетелем, допрашивали фактически как обвиняемого, а я между тем боялся стать обвиняемым.

(Из рассказов бывалого человека)

Уместный вопрос читателя к автору: создается впечатление, что на беседе Вы рекомендуете прибегать к шуткам типа "Мне трудно ответить на ваш вопрос, поскольку я не несу ответственности за свои слова" (стр. 7) или "Мне трудно ответить, потому что я не знаю, с кем говорю" (стр. 41 или 42). Не лучше ли совсем ничего не отвечать и попросту отказаться от беседы?

Ответ автора: Как поступить лучше, обычно подсказывают обстоятельства, но когда все-таки с опаской Вы вступаете в беседу или, вернее, раздумываете, надо ли вступать, то очень важно подчеркнуть безусловную ценность всего того, чего Ваш собеседник по существу Вас лишает. В этом и заключается смысл упомянутых двух шуток. Обратите внимание: на допросе 1) Вам говорят, в чем состоит дело, по которому Вы являетесь свидетелем; 2) Вам сообщают, кто ведет допрос, и 3) с Вас берут подписку об ответственности за ложные показания. Во время беседы ничего этого нет. Таким образом, Вам трудно ответить на вопрос, поскольку (соответственно): 1) Вы не знаете цели вопроса; 2) Вы не знаете, с кем говорите, и 3) Вы не несете ответственности за свои слова, впрочем, Ваш собеседник тоже. Ведь на допросе спрашивают в протоколе, в то время как на беседе утверждают на словах. Но как понимать эти слова?


* Цитируется ст. 19 Всеобщей Декларации Прав Человека.

57

Серьезны они или безответственны — неизвестно.

О том, как трудно готовиться к допросу

Его заинтересовали мои бумаги.

Следователь: Что у вас там написано?

Свидетель: Ничего особенного. Просто я знаю, о чем вы меня спросите, и заранее подготовил свои ответы на ваши вопросы.

Следователь: Интересно... Ну, а какой же, no- class="spaced"вашему, первый вопрос?

Свидетель: Где и когда вы познакомились с Твердохлебовым? И в каких вы с ним отношениях?

Следователь: Интересно. Что же вы написали?

(Я охотно прочел).

Следователь: А дальше?

Свидетель: Дальше: "Кого вы встречали в доме Твердохлебова?

Следователь: Ну, и что же вы написали?

Свидетель: С удовольствием скажу, но лучше, по-моему, сразу в протокол.

Возражений нет. Я диктую. Он пишет вначале мой вопрос, потом мой первый ответ и т.д.

(Из рассказов автора о допросе по делу А. Твердохлебова)

Свидетелю Н., который хотел жить попроще и для чего намеревался уехать в Израиль, предложено было ответить на вопрос:

"Давали ли вы деньги обвиняемому Д.?"

Рассмотрим два варианта.

Первый вариант ответа: "Да, я давал деньги обвиняемому Д. Не вижу в этом ничего предосудительного."

Второй вариант ответа: "Не понимаю цели вопроса. Не хотите ли вы сказать, что, давая деньги Д., я финансировал преступление?"

Предположим, Н. выбрал первый вариант ответа и вообще поступил настолько опрометчиво, что в силу злого стечения обстоятельств в конце концов оказался обвиняемым.

Теперь по делу Н. вызывают свидетельницу Ц. Догадываясь, о чем ее должны спросить, свидетельница берет бумагу и, недолго думая, пишет проект своих показаний (вариант 1).

58

Затем, подумав хорошенько, приняв во внимание все известные обстоятельства, Ц. пишет (вариант 2).

Читателю предложено оценить работу Ц. и решить, какой из двух вариантов лучше и почему.

Вариант 1

Свидетельница Ц.: Наши отношения всегда были дружескими. Я знаю Н. давно как необыкновенно честного, доброго и щедрого человека. Я не верю, что он совершил преступление.

Следователь: Давал ли вам Н. или его жена на хранение какие-либо вещи?

Свидетельница Ц.: Ни Н., ни его жена не давали мне никаких вещей.

Вариант 2

Свидетельница Ц.: О своих отношениях с Н. я не хотела бы говорить. Было в них и хорошее и плохое. Но как бы то ни было, нет ничего, что способно мешать даче правдивых показаний по его делу.

Следователь: Как вы охарактеризуете Н.?

Свидетельница Ц.: Н. — коллекционер. Но он честный, рассудительный человек, немного со странностями (как все мы, наверное). Его вы обвиняете в воровстве. Говорят, коллекционер способен совершить убийство. Н. трусоват, поэтому вам проще обвинить его в убийстве и тогда он, наверное, сознается в воровстве.

Следователь: Вы сказали, что у Н. странности. Что вы имели в виду?

Свидетельница Ц.: Н. — человек вполне обеспеченный. Ни богатым, ни щедрым его не назовешь. Тем не менее Н. :пособен малознакомому человеку дать деньги практически без всякой надежды получить их обратно. Я обратила внимание на эту его странность потому лишь, что обладаю ей сама.

Следователь: Давал ли Н. или его жена какие-либо вещи вам?

Свидетельница Ц.: Ваш вопрос ставит меня перед выбо- )ом: либо "да'', либо "нет" - либо я окажусь лгуньей, либо вы мне не поверите. Боюсь, ни в том, ни в другом случae мне не удастся сказать главную правду, а именно: я считаю,

59

что независимо от того, получала я вещи от Н. с какой-либо целью или не получала, я обязана отказаться отвечать на ваш вопрос. Считаю, что так должен поступить каждый честный свидетель. Объясняю причину. Как известно, вы, сотрудник МВД, расследуете дело Н. В прошлую пятницу вы приехали ко мне домой на машине и повезли меня не то на допрос, не то на беседу. Неизвестно с кем и неизвестно куда. Вначале предполагалось ехать в ближайшее отделение милиции, потом в районное отделение КГБ, потом мы поехали на Лубянку, где выяснилось, что надо ехать за 70 км в г. Дмитров. Поскольку я отказалась ехать в Дмитров, вы взяли у меня 2 копейки и пошли в телефонную будку убеждать неизвестно кого в том, что я дерусь и не хочу ехать в Дмитров. Короче говоря, возникает определенная уверенность, что под видом расследования дела Н. совершается преступление против правосудия. Ничего, по-моему, иного не остается, как написать об этом в протоколе. Надеюсь, мне не нужно будет свои собственные честно приобретенные вещи прятать у знакомых с целью спасти их от изъятия органами вашего следствия.

Следователь: У вас есть какие-либо основания считать, что Н. неправильно арестован?

Свидетельница Ц.: Будет лучше говорить не про основания, а про сомнения. Н. арестован по постановлению чиновника МВД. Незадолго до этого другой чиновник МВД сообщил, что Н. разрешено выехать в Израиль. Непонятно, неужели МВД готово ждать несколько лет, пока Н. исправится в исправительно-трудовом лагере, чтобы выпустить его в Израиль в качестве честного человека? Кроме того, судя по газетам, Израиль — тюрьма. Не получается ли, что отправляя Н. вместо Израиля в КПЗ, вы проявляете к "преступнику" Н. непростительную гуманность?

В замечаниях к протоколу свидетельница Н. просит впредь вызывать ее только по повестке. Ни на какие беседы с сотрудниками КГБ она ходить не согласна. (Кстати, незадолго до ареста Н. ходил на такие беседы. Очевидно, они-то и виной всему).

60

Деликатное добавление (Про наводящий ответ)

Следователь спрашивал дважды. Оба раза я ответила: "Не давал". В третий раз я решила поступить иначе. Я сказала: "Не видела, но думаю, что давал". Затем я подождала, пока он спросит: "Почему вы так думаете?" и с удовольствием ответила: "Я так думаю потому, что об одном и том же вы спрашиваете уже третий раз".

(Из рассказов о допросе).

Прежде всего, стоит ли горевать о том, что скрупулезная подготовка к допросу еще не стала всеобщей нормой? Категорический ответ вряд ли уместен. Борьба со злом требует какой-то тактики, но у Добра тактика должна быть естественной и неизощренной. А каковы методы свидетельницы Ц.? Ц. написала пока только черновик для себя, а не образец для всех нас. Не будь Ц. собирательным персонажем, она наверняка возмутилась бы тем бесцеремонным вниманием к ее бумагам, которое позволил себе автор. И все-таки заглянем еще раз в эти бумаги, чтобы подумать, уж не хочет ли Ц. выгородить обвиняемого, используя хитрость. Во втором варианте Ц. действует более "изысканно" Она маскирует свое желание помочь Н., не говорит, что ее отношения с обвиняемым хорошие и называет его трусом. Наконец, зная оплошность, которую допустил Н., она специально говорит о его странностях, понимая, что следователь спросит, в чем состоят странности Н. Здесь — типичный пример так называемого наводящего ответа — свидетель отвечает таким образом, чтобы вызвать постановку нужного ему вопроса. Можно ли считать подобную тактику честной? Тактика честная — если свидетель говорит честно. Правда — основной критерий. Говорит ли Ц. правду, мы не знаем, зато видим "ловкость рук" и сомневаемся. Спасать обвиняемого Н. — это не обязательно то же самое, что спасать закон и правосудие. Если мы станем хитростью выгораживать каждого, кто покажется нам честным человеком, мы забудем правосудие, всякую справедливость. Что же касается тактики наводящего ответа и вообще разных "маленьких хитростей" свидетеля, то существует мнение, что они оправданы в той же мере, в какой оправданы "маленькие хитрости" следователя. Однако это мнение ошибочно.

61

От свидетеля всегда требуется гораздо большее правдолюбие — иначе ему, свидетелю, не победить, да и иного оружия, чем правда, у него нет.

Авторская неудача

По телефону он сказал, что вызывает на беседу. Из дальнейшего я понял, что предстоит допрос. Повестки он не послал — не было времени. Если он позволяет себе обманывать меня настолько откровенно, то нетрудно себе представить, что он говорит обо мне своему начальству или пишет в бумагах "для служебного пользования". Я это непременно скажу ему...

(Размышления автора, идущего на допрос. Сентябрь, 1979 г.)

Рукопись, как видите, читатель, вышла довольно толстой. Автор как раз думал, как ее сократить, но неожиданно автора пригласили на допрос.* На этот раз пригласили не повесткой на дом (вручаемой, согласно ст. 155 УПК, под расписку), а телефонным звонком на работу. Понятно, автор (то есть я) тут же высказал надлежащее для подобного случая возмущение и пошел готовиться к допросу. О чем будут спрашивать — неизвестно абсолютно! Зато известно, что надо спросить у следователя. Он нарушил ст. 155. Почему? Его объяснения попытаюсь занести в протокол. Если будет возражать, остается, наверное, либо отказаться отвечать на какие-то вопросы, либо отказаться подписывать предупреждение об отсетственности по ст. 181 и 182 УК.

Предупреждение об ответственности по ст.ст. 181 и 182 за все время меня просили подписать уже 12 раз, два раза я сам об этом просил (в частности во время "беседы" три года назад о взрыве в метро). Однако не было ни одного случая, когда следователь без возражения и без искажений заносил бы в протокол все мои ответы. Теперь размышляя о том же самом в пятнадцатый раз, необходимо решить: могу ли я нести ответственность за свои показания, если уверен, что следователь станет мешать. А, с другой стороны, полный отказ от показаний противоречит моим принципам.


* Впрочем, до этого рукопись где-то изъяли на обыске и автора вызвали на допрос (четыре раза по сему случаю).

62

Как же быть? Посмотрим на месте. Кроме того, весьма вероятно, меня спросят, я ли автор такой-то рукописи (например, этой). Дважды уже спрашивали. В любом случае ответить не трудно. Если рукопись содержит призыв к насилию, к неповиновению властям и законам, если она содержит клевету и подрывает существующий в Советском Союзе строй — то ее написал не я. Хотя подождем ставить точку. Наверное, пришла пора на этот вопрос ответить более подробно, т.е. с указанием на все обстоятельства. Извольте.

Предположим, какого-то свидетеля вызвали на допрос в нарушение всего одной только ст. 155 УПК. Свидетель потребовал объяснения в протоколе - следователь воспротивился. В результате оказались нарушенными по крайней мере ст. ст. 142 и 160. Далее свидетель приходит домой и с возмущением пишет обо всех обстоятельствах своего допроса. Через некоторое время его рукопись где-то изымают и снова зовут свидетеля на допрос. На этот раз он должен признать свое авторство для того, чтобы помочь следствию незаконно его же преследовать. Теперь нарушается основной принцип правосудия. Как же свидетелю поступить? Что ответить?

И вот, допустим, здесь мои рассуждения прерывает читатель. Он не верит в правосудие.

— Был бы человек, — говорит, — а дело найдется. Если твоему следователю прикажут, он либо обвинит тебя в убийстве, либо сам тебя убьет.

— Ты полагаешь, — отвечаю я, — мой следователь уже созрел настолько, чтобы не понимать, что его самого после выполнения такого приказа отправят в "расход"? И все во имя чего? Во имя того, чтобы сделать недавнее прошлое ближайшим будущим? А тот, кто отдает приказ, будет ли он жить в безопасности? Впрочем, пусть я не прав, пусть я говорю неубедительно. Разве у нас есть выбор?

Нет у нас выбора. Нет. Поэтому я иду на допрос — иного не дано.

Я иду на Малую Лубянку, дом 12а. По Кузнецкому мосту, мимо всем известного здания напротив гастронома, где над слегка приоткрытыми дверьми главного входа когда-то высекли из того же серого камня герб Советского Союза. Но вот прошло время и герб устарел. Теперь со всей очевидностью он символизирует устаревшие представления обитателей здания и, как знать, возможно, устаревшие

63

представления многих из нас?

А вот следователь, к которому шел на допрос автор, оказался просто халтурщиком*

— Теперь вы понимаете, что имели дело с антисоветчиком?

— То есть вы хотите спросить, могу ли я без достаточных оснований считать человека преступником? По-видимому, это способен сделать только суд.

(Из беседы на допросе)

Впечатление, что у него много забот и много дел. А тут вдруг начальство просит для коллеги из города Одессы допросить меня по какому-то нудному делу об "антисоветской агитации". Понятно, что он толком не знает, в чем дело, и очень торопится. Насколько я понял, его очень устроило бы, если бы я вовсе не пришел. Вот несколько отрывков из нашего разговора. Я записал его по памяти.

Свидетель: Скажите, мы не помешаем вашему коллеге, который чем-то занят за соседним столом?

Следователь: Нет, не помешаем.

Свидетель: Хорошо. Тогда давайте мы его впишем в протокол. Он поможет нам на допросе.

Следователь: Нет, он занят своим делом.

Свидетель: Хорошо. Тогда пойдемте в другую комнату, чтобы ему не мешать.

Следователь: А мы ему не мешаем, он уже скоро заканчивает...

Свидетель: Хорошо. Тогда давайте подождем.

Следователь: Образование высшее?

Свидетель: Какое образование?

Следователь: Ваше образование.

Свидетель: Разве допрос уже начался?

Следователь: Начался.

Свидетель: Допрос начинается совсем не так. Посмотрите


* Автор мог бы догадаться об этом заранее, так как встречался уже с халтурщиком-следователем раньше и по тому же адресу./p>

ст. 158 УПК.

Свидетель: Я не понял, почему вы нарушили ст. 155 УПК.

Следователь: Что вы имеете в виду?

Свидетель: Я имею в виду нарушение порядка вызова свидетеля на допрос. Вы звонили мне на работу. Зачем?

Следователь: Я имею право так поступать. У меня есть служебная инструкция.

Свидетель: А нет ли служебной инструкции, позволяющей нарушать другие статьи УПК?

Следователь: Вы не хотите давать показания — так и скажите.

Свидетель: Я отказываюсь дать подписку, что предупрежден об ответственности по ст. ст. 181 и 182 УК.

Следователь: Почему?

Свидетель: Потому что вы нарушаете УПК. Я не могу нести ответственности за полноту и правдивость своих показаний: я не знаю, станете ли вы препятствовать моим показаниям или не станете.

Следователь: Не хотите подписывать — не подписывайте.

Следователь: При каких обстоятельствах вы познакомились с обвиняемым?

Свидетель: Хорошо, отвечу: я не помню обстоятельства своего знакомства с обвиняемым (так как не помню, чтобы я вообще с ним знакомился).

(Из допроса автора по делу Монакова. Следователь УКГБ по Москве и Московской области Никитин по просьбе УКГБ Одессы. Сентябрь, 1979 г.)

В свое время, когда автор работал лифтером, его вызвал на допрос следователь ОБХСС. Приведенный ниже диалог автора с этим следователем, наверное, был бы хорошим эпиграфом ко всей главе, если бы не был таким длинным. Вот он:

Следователь: Работаете ли вы сутками? Ответьте. И тогда я запишу в протокол сразу и свой вопрос, и ваш ответ.

Свидетель: Хорошо, пишите: "Я затрудняюсь ответить на вопрос и готов объяснить свои затруднения. Но почему вы ничего не пишете?

65

Следователь: Объясните, в чем затруднения.

Свидетель: А вы обещаете опять мои объяснения занести в протокол?

Следователь: Да, обещаю.

Свидетель: Хорошо. Чтобы недоверие к вам не было голословным, объясняю затруднения: дело в том, что закон запрещает следователю задавать наводящие вопросы. По-моему, вы обязаны спрашивать так: "Какова продолжительность вашего рабочего дня?" Почему же вы не пишете протокол?

Следователь: Потому что вы не отвечаете, какова продолжительность вашего рабочего дня.

Свидетель: Я пришел отвечать на ваши вопросы, а не на свои.

Следователь: Это мой вопрос.

Свидетель: Если бы мы вели протокол, было бы ясно, кто обманщик. Итак, что толку спорить? Я продолжаю давать объяснения, а вы продолжаете обещать, что занесете их в протокол. Таким образом, к вопросу о моей работе. Дело в том, что действительно характер моей работы несколько отличается от того, как об этом пишется в табеле. Таковы правила, установленные начальством. В результате вашего расследования, имеющего как будто цель устранить нарушения закона, боюсь, уволят не кого-нибудь из начальства, не вас, а меня. Не в этом ли действительная цель вашего расследования?

(Следователь убедил меня, что я ошибаюсь, никакого протокола он писать не стал, и мы, в конце концов, мирно расстались).

Коротко о допросе автора по делу Щранского в ноябре 1977 г.
(По просьбе читателя этой рукописи)

Идя на допрос, я предполагал отметить следующие четыре обстоятельства:

1. Официально Щаранскому было предъявлено обвинение не в шпионаже, как писалось в "Известиях", а в "измене Родине". Если принять во внимание, что Щаранский называл своей родиной Израиль, а не Советский Союз, то предъявленное ему обвинение логически неполноценно. Кроме того, такое обвинение оскорбляет достоинство тех, кто считает себя гражданином Советского Союза фактически,

66

а не формально, как Щаранский.

2. Незадолго до вызова на допрос я читал Сообщение ТАСС. В нем говорилось, что ''изменник своей Родины Щаранский будет осужден "по всей строгости советского закона" (именно "будет" и непременно "по всей строгости", а не по всей справедливости). Директор ТАСС принадлежит к руководству той партии, где почти всякий судья является рядовым членом. Таким образом, нетрудно понять, что в советском Союзе Щаранскому уже никак не обеспечить беспристрастное судебное разбирательство. А значит, всякое предварительное расследование дела бессмысленно.

3. Срок, в течение которого Щаранский находился в предварительном заключении, давно превысил все, предусмотренные законом. В настоящее время приходится думать, что дальнейшее содержание его под стражей — преступление куда более серьезное, чем то, которое Щаранскому приписывают. (Кстати сказать, подобные методы следствия после смерти Сталина всегда решительно (?) осуждались).

4. Позиция советских газет, освещающих обстоятельства этого дела (надо думать, с ведома органов следствия), выглядит не очень умно. Советская печать порицает органы массовой информации США за вмешательство во внутренние дела Советского Союза, забывая, что Щаранский обвиняется в связях с ЦРУ. Как известно, американские средства массовой информации давно интересуются делами ЦРУ. Да и с каких пор дела ЦРУ стали внутренним делом Советского Союза?

(Заметим, что опубликованное в "Известиях" письмо Липавского адресовано Конгрессу США).

Из приведенных выше четырех пунктов я отметил в протоколе первые два. Объясню причину: прежде всего не хотелось быть навязчивым. Следователь попался симпатичный, у нас возник непринужденный и откровенный разговор. Однако то, что говорил я, казалось мне более естественным, чем то, что говорил или делал он. Например, я сказал, что идя на допрос, соврал на работе о том, куда иду. Следователь, как ни странно, мою ложь одобрил. Своего удивления по этому поводу я не скрывал. И все-таки спустя некоторое время, он стал меня обманывать. Предъявив мне старый вариант рукописи "Как быть свидетелем", отпечатанной на ротапринте, он написал в протоколе, что

67

рукопись напечатана на машинке. Как позже выяснилось, его главной целью было — убедить меня признать свое авторство. Причем, он говорил, что рукопись некриминальна, но почему-то не хотел записывать это в протокол. Разумеется, я почти вежливо сказал все надлежащее для такого случая и ушел. Выдержки из протокола читатель найдет на стр. 76.

***

Моя приятельница пришла к выводу о необходимости составления перечня ответов на все случаи жизни ко всяким вопросам. Я не удержался и задал два вопроса — по поводу ее подруги, надежной машинистки, и один вопрос вообще:

1. Надо ли специально договариваться с машинисткой, чтобы та по телефону не объясняла причины, если не закончит работу в срок?

2. Что она ответит человеку, которому безусловно доверяет, на его вопрос, — у кого взяла эту рукопись? (Кстати, что тут важнее учитывать — надобность вопроса, важность ответа, надежность собеседника или что-либо другое?)

И, наконец, последнее.

Один странный моралист определял надежность своих знакомых следующим вульгарным способом. Он спрашивал каждого, способен ли тот достать килограмм кетовой икры и десять килограммов сырокопченой колбасы. Если человек отвечал "нет", он считался надежным.

Интересно, есть ли в столь странном способе определения человеческой надежности что-нибудь определенно для нас полезное?

68

Несколько советов в конце

Свидетель: А если бы рукопись, о которой вы спрашиваете, написал бы я, то должен бы я в этом признаться?

Следователь: Несомненно. Вы дали подписку об ответственности за дачу ложных показаний.

Свидетель: Ну а как же тогда право обвиняемого на защиту? Я же стану обвиняемым тогда?

Следователь: Вы в этом уверены?

Свидетель: Конечно не уверен, поэтому и спрашиваю.

(Из рассказов о допросе).

Теперь посмотрите текст еще раз и постарайтесь уяснить все то, что считаете главным. У вас могут возникнуть и собственные идеи. Подумаем, есть ли в них нужда? Обычно полагают, что в каких-то критических ситуациях вовсе не трудно обратиться к юристу, подобно тому, как при необходимости мы обращаемся к врачу или электромонтеру. Разница, пожалуй, в том, что на совет юриста никогда нельзя полагаться всецело. Совет юриста не избавляет вас от необходимости подумать, посмотреть закон, понять его цель и смысл. (Кстати, следователь ведь тоже юрист. А ваше отношение к советам следователя, надеюсь, не будет более критическим, чем отношение к советам других юристов).

Впрочем, если жизнь не научила вас быть самому себе врачом и электромонтером, то вы, по крайней мере, должны понять, что стать "немножко" самому себе адвокатом просто необходимо. Ведь именно в крайней, в тяжелой ситуации, например, в случае ареста, услуги адвоката будут недоступны для вас. Это вовсе не означает, что потребуется изучать какие-то толстые книги по законодательству. Нет. Требуются не столько знания, сколько ориентир. Если вы - честный человек, вам необязательно знать законодательство назубок — важно лишь научиться его понимать и ориентироваться. Ваша "тактика", конечно, зависит от обстоятельств. В идеальном случае она должна выглядеть примерно так: вы сопротивляетесь нажиму, выставляя доводы, основанные на законе и здравом смысле. Затем вы уступаете нажиму. Далее ситуация, допустим, несколько раз повторяется. В конце концов, даже если следователь и приходит к тому, к чему стремился, у него в результате

69

получается практически нуль, добытый к тому же путем не вполне приличным.

Во-вторых, почти в каждом важном вопросе следователя, каким бы он ни был — добрым или страшным - живет едва заметное утверждение, т.е. нечто противоестественное. Ведь следователь должен спрашивать, а не утверждать. Заметьте — это "Ахиллесова пята" следователя, он ее тщательно прячет. Как? Он пытается свои утверждения сделать вашими или общими с вами. Не говоря прямо и откровенно, он осторожно советует, напоминает, дает понять... Если дело — "липа", ему все больше и больше приходится объяснять вместо того, чтобы спрашивать. А свидетелю не остается ничего другого, как спрашивать. Тем более, если оппонент уже перешел от наводящих вопросов к наводящим советам* Все, как видите, чудесным образом меняется. Свидетель выступает как следователь, следователь становится свидетелем... И вот тут-то возникшая ситуация морального и тактического преимущества дает повод воспользоваться четырьмя принципами системы "ПЛОД". Важно только правильно, честно и обдуманно записать происходящее в протоколе — не так существенно слово сказанное, как слово написанное. На допросе всегда есть время подумать — мгновенной реакции никто не требует (9). Разумеется, в тех случаях, когда слишком много спрашивают одно и то же, нетрудно придумать остроумный ответ. Была бы охота.**


* Наводящий вопрос — это, конечно, не то же самое, что наводящий совет, однако, реакция свидетеля должна быть одинаковой и в том, и в другом случае. Например:

— На вашем месте, Владимир Янович, я бы признал свое авторство, — говорит мне следователь.

— Если вы будете так говорить, то, боюсь, окажетесь на моем месте, — отвечаю я. (Из непротокольной беседы автора этой рукописи со следователем Литвиновским во время допроса в Лефортово в ноябре 1977 г.)

**Автор заметил: когда в беседах о допросе он приводит какие-то остроумные ответы, у многих создается впечатление, что он предлагает слишком хитроумную игру, которая обычному человеку не под силу. Мнение, конечно, ошибочно — шутку рождает повторенный случай плюс размышления. Например, после подобных бесед часто возникает диалог:

- Скажите, что говорить, если завтра нас вызовут и спросят: "О чем вы здесь говорили?"

- Необходимо сказать правду: мы говорили о том, что говорить, если нас завтра вызовут и спросят, о чем мы здесь говорили.

- А конкретно?

- Да, конкретно.

А если спросят: "С кем вы говорили?"

- О чем?

70

В-третьих, следователь готовится к допросу свидетеля. Свидетелю необходимо делать то же самое и как можно лучше. Не лишнее расспросить о манерах следователя того, кого он допрашивал раньше. Хорошо бы обдумать схему предстоящей встречи. Посмотрите внимательно протокол вашего обыска. Почти наверняка вас спросят об изъятом: "От кого получено? С какой целью хранилось?" Что вы ответите на те или иные вопросы? Что напишете в замечаниях к протоколу? И, наконец, чем будете его "раздражать" (в том или ином случае) ? Если допрос неожиданный, например, сразу после обыска, скажите, что вы устали, болит голова. Напишите об этом в протоколе и попросите, чтобы вас вызвали завтра. В конце концов, вы ведь в самом деле так напуганы и так плохо выглядите, что достаточно врачу вас увидеть, что он сразу даст бюллетень.

Если следователь захочет отобрать или уничтожить черновики ваших записей на допросе, необходимо оформить это протоколом изъятия с понятыми. Копию протокола (согласно ст. 177 УПК РСФСР) вы возьмете с собой, а черновики приобщат к делу.

В-четвертых, если вы в состоянии доказать, что вас зря вызвали и зря допрашивают, не спешите. Не спешите использовать то, что быстро пришло в голову. Наблюдайте события и не торопитесь принимать решения. Заранее принятое решение не должно быть слишком твердым, оно может оказаться плохим. Старайтесь всегда быть объективным. Например:

- По-вашему получается, — говорит бригадмилец, — что вас задержали без всякой причины.

- Нет, — говорите вы, — так не получается. Если задержали, значит есть на то причина. Если она мне неизвестна, это еще не означает, что ее нет.

71

Вероятно, без нужды не стоит показывать следователю свою "просвещенность". Возможно, дилетантство ваше будет стимулировать неосмотрительные действия следователя, а здравый смысл, на который вы станете ссылаться, укрепит его упрямство. Но зато потом, когда он сам возьмет в руки УПК, чтобы доказать что-либо вам, он докажет себе, что не прав. Эффект получается максимальным при минимальных с вашей стороны усилиях. Разумеется, надо всегда внимательно слушать, стремиться понять, но стремясь не слишком, не с полуслова (главное!).

И еще есть нечто, что современному интеллигенту не хватает постоянно. Даже больше, чем денег. Когда отнимут и унесут навсегда, например, личную рукопись, интеллигент переживает так, будто потерял ребенка. Да уж не потому ли замечено, что судить за неопубликованную рукопись легче, чем за опубликованную? Разумеется, это не строгая истина. Зато безусловная истина, что воля важнее осмотрительности. Волевой человек иногда и прячет рукопись в земле, но зато он не так уж боится телефонного разговора или стука в дверь по утрам.

Нет, я не знаю, что делать тем, кто слишком боится. В сущности, я вообще ничего особенного не знаю. Но я уверен, что вашу волю, читатель, исключительную волю отвечать на допросе как угодно, не сообразуясь ни с какими неожиданностями, ни с какими советами (даже теми, которые изложены выше), никто и ничто не должно ограничивать. Ничто абсолютно: ни заботы о близких, ни страх, ни желание узнать о чем-то, ничто кроме собственной совести. Надо быть просто самим собой — вот главный совет.

Конечно, всякое бывает. Допустим, вызывают на допрос в то время, когда у вас в кармане лежит виза и билет до Вены. Что делать? Быстрее обменять билет, чтобы скорее улететь, и все время бояться, как бы в последний момент что-нибудь не стряслось?..

Наверное...

И все-таки жаль. Мне будет очень жаль, когда кто-нибудь скажет, что вы "жид и потому трус". И пусть вы уже уехали в Израиль и все происходящее здесь вас нисколько не волнует, вы никогда не вспомните об этой стране, никогда...

Никогда? А ведь это и есть, наверное, ложь!

Плохая страна — именно та, где только лишь думающих, что она плохая, сажают в тюрьму. А только почему плохую

72

страну всегда любят больше, чем хорошую?

Почему?

Не знаю...

Не обижайтесь, читатель. Говоря о других, я в основном все-таки имею в виду самого себя. Но, по всей вероятности, я не счел бы возможным всегда поступать так, как советую другим. Кроме того, категорически не хочу, чтобы мои сентенции истолковывались как желание сделать из читателя большого жулика. И даже очень мелким жуликом я совершенно не советую быть. Наоборот... Если вы звоните кому-нибудь, допустим, в Рим (в кредит) из квартиры, откуда все уже уехали, или звоните в учреждение, притворяясь кем-нибудь, или обманываете тех, кого "стоит" обманывать, то, я полагаю, само по себе это все-таки помешает вам на допросе, да и в жизни тоже. Считая себя партизаном в тылу врага, в конечном счете вы окажетесь партизаном в своем собственном тылу, поскольку не увидите границы между добром и злом.

Между прочим, рассказывают, когда Мандельштама привели первый раз на допрос, он всего лишь спросил: "А можно говорить правду?"

Четыре вопроса читателей этой рукописи к автору

Вы советовались о том, как отвечать на такой-то вопрос. А что вы ответите на вопрос: почему вы об этом со мной советовались?

— Скажу, как вы советовали, что мы живем в Стране Советов... Только будет ли это умно?

— Все, в основном, зависит от того, что было, слишком малое зависит от того, что будет.

(Из беседы с человеком, которому предстояло идти на допрос).

Первый вопрос. Следователь спрашивает: "Что вы скажете по поводу изъятой у вас на обыске такой-то брошюры?" Как лучше ответить на этот вопрос?

Ответ автора. Прежде всего, не лишне потребовать, чтобы вопрос был записан примерно так: "Вам предъявляется изъятая у вас на обыске такого-то числа отпечатанная на машинке брошюра под таким-то названием на стольких-то листах, начинающаяся словами такими-то и кончающаяся

73

словами такими-то, что соответствует пункту такому-то протокола обыска от такого-то числа, и так далее". Если у следователя при себе нет брошюры или нет протокола изъятия, или если в протоколе изъятия указано другое количество страниц, то с ответом на вопрос не следует торопиться. Впрочем, следователя интересует, от кого и с какой целью получена брошюра. Перед ответом важно также понять цель вопроса и внимательно посмотреть саму брошюру. Бывает, что в ее тексте удается найти цитату, которая существенно украсит ответ.

Кстати, когда изъята "антисоветская" книга, не содержащая никакой критики, никаких упоминаний о Советском Союзе, и в то же время не точно описанная в протоколе изъятия, у свидетеля есть даже повод для шутки:

— Вы предъявили, судя по протоколу, — может сказать он, — не мою книгу. Обратите внимание, она ведь не антисоветская.*

Второй вопрос. На обыске "обнаружены" предметы, которых у вас никогда раньше не было. Что ответить, когда об этом спросят на допросе?

Ответ автора. Думаю, что сами по себе чудесным образом возникшие предпеты не способны опорочить честного человек. К чудесам следует относиться как к чудесам. Разве их мало? Взять, например, почту. На редкость пунктуальное и аккуратное учреждение. Но бывает, что письма, которые я посылаю, не приходят, а вместо них от моего


* Характер предъявленного на допросе текста часто определяет характер действия свидетеля. Например, на допросе по делу Твердохлебова мне предъявили изъятый на обыске неразборчивый черновик одного письма. Следователь "прочел" текст и занес его в протокол. Я отказался отвечать на вопросы, поскольку предъявленный мне черновик не имел отношения к делу. Однако, я хотел убедить следователя в том, что он неразборчив. Я взял чистый лист бумаги с маленьким отверстием посередине и закрыл им злополучный черновик так, чтобы в отверстие виднелось какое-нибудь слово. Я предложил следователю прочесть это слово, он прочел: "изготовление". Слова "изготовление" в занесенном в протокол тексте не было. Я пожелал результаты своего эксперимента занести в протокол, следователь воспротивился. Таким образом, у него тоже возникли проблемы.

74

имени приходят письма, которых я никогда не посылал! Чудо! Но что делать? На обыске у Александра Гинзбурга обнаружили непонятно откуда возникшую иностранную валюту. Интересно, что на суде об этой "находке" не было произнесено ни слова. Отсюда делается простой вывод: высокое начальство не одобряет некрасивых действий слишком ретивых нижних чинов. Так, наверное, надо написать в протоколе. И, главное, по возможности, не следует бояться. Если мы будем бояться, мы не сумеем презирать. Одно слишком большое чувство помешает другому.

Третий вопрос. Следователь сообщил о некоторых показаниях обвиняемого. Затем он спросил, подтверждаю ли я эти показания. Я ответил, что нет, не подтверждаю, так как никакие показания обвиняемого мне неизвестны. Прав ли я?

Ответ автора. Пожалуй, прав. Вопрос следователя должен формулироваться примерно так: "Вам предъявлены показания обвиняемого такого-то, данные им на предварительном следствии такого-то числа". Далее двоеточие, кавычки, текст показаний и так далее. Если следователь почему-то не предъявляет протокола показаний обвиняемого, это странно. Если он предъявляет протокол, то надо внимательно его просмотреть и дать ответ по существу. Хотя важно, что именно следователь просит вас подтвердить. Допустим, факт встречи двух лиц в вашем присутствии. Разве не странно, что один из двух лиц счел необходимым рассказать об этой встрече следователю? Факт встречи — дело обычное. Факт рассказа — необычное дело. Это необходимо объяснить следователю и, наверное, как-то записать в протокол.

Четвертый вопрос. Непонятно ваше требование говорить всегда правду. Неужели не было случая, когда бы вы в критической ситуации не сказали бы следователю ложь?

Ответ автора. Ложь я никогда не говорил, потому что не хотел. Да и не было необходимости лгать. Но если строго смотреть, то, наверное, правду я тоже не говорил. Правду я искал. Я всегда ее ищу. А поскольку может оказаться, что этот мой ответ вас не устроит, я готов передать чужие слова по этому же поводу:

— Господин следователь, — сказал один человек в критической ситуации, — я, наверное, сделал бы то, о чем вы так настойчиво просите, но в кругу моих друзей это считается подлостью.

75
***

— Я удивляюсь, почему они не могут всех нас разом уничтожить, — спросила моя приятельница, которая прочла все это...

Я тоже этого не знаю.

Вместо послесловия

Из протокола допроса автора этой рукописи по делу А. Щаранского. 16 ноября 1977 г. Лефортово. Следователь КГБ Литвиновский.

Следователь: Вам предъявляется для ознакомления машинописный экземеляр рукописи на 52 страницах под названием "Как быть свидетелем". Что вы можете сообщить по поводу этого экземпляра?

Свидетель: Во-первых, мне предъявлен не машинописный экземпляр, а экземпляр, отпечатанный, по-видимому, на ротапринте. Во-вторых, я хотел бы знать, какое отношение имеет этот экземпляр к делу Щаранского?

Следователь: На титульном листе указана ваша фамилия. Что вы можете в связи с этим сообщить?

Свидетель: (Смотри ответ на предыдущий вопрос).

Следователь: Являетесь ли вы автором этого документа?

Свидетель: Как свидетель, я обязан отвечать на вопросы по делу Щаранского. Этот вопрос по существу адресован мне как подозреваемому. Кроме того, непонятно, почему экземпляр, отпечатанный на ротапринте, вы упорно называете машинописным...

Следователь: Следствие располагает данными, что вы, являясь автором рукописи "Как быть свидетелем", читали лекции и проводили беседы на тему, как вести себя на допросе, с лицами из различных городов Советского Союза. .. Что вы можете по этому поводу сказать?

Свидетель: ... (Об ответе читатель, надеюсь, догадался, прочтя эту рукопись. Полностью следователь ответ не записал).

Следователь: Намерены ли вы отвечать, являетесь ли вы автором предъявленного документа?

Свидетель: Я намерен отвечать на ваши вопросы только в том случае, если вы намерены полностью вносить их в протокол. Обращаю ваше внимание на то, что уже в третий

76

раз вы не записываете мой ответ в протокол полностью. Считаю нужным дополнить ответ на предыдущий вопрос. После слов "с лицами из различных городов" следует читать: "тем не менее, я верю вашим словам, что в предъявленном мне документе "Как быть свидетелем" нет ничего крамольного. Я верю вашим словам, что в моих беседах об этических проблемах допроса тоже нет ничего крамольного. Однако я не понимаю, почему вы тогда задаете эти вопросы?

Примечания и дополнения читателей

1. К стр. 11.

Писать ответы вначале на черновике — это естественное право добросовестного свидетеля. Кроме того, он может приносить с собой какие-то свои записи, сделанные заранее, и использовать их. Разумеется, он вправе писать неразборчиво во всех случаях, когда пишет в черновике для себя. С другой стороны, следователь вправе потребовать, чтобы его вопросы свидетель не записывал в черновик.

2. К стр. 21.

Слово "хорошо" неуместно. 33 кг золота, как показывает опыт, не восполняют ущерба, наносимого правосудию.

3. К стр. 21.

По-видимому, свидетель не должен объяснять следователю, что он к чему-то не причастен или чего-то не делал. Если цель заданного вопроса сомнительна, если есть уверенность, что следователь ведет себя нечестно, об этом надо сказать. Здесь свидетель фактически использует сито "Л".

4. К стр. 26.

Желание свидетеля выяснить, за какие мысли, высказанные вслух, могут посадить — естественно. Неестественно стремление следователя дать формальный и уклончивый ответ. В конце концов свидетель, не видя иного пути, задает очень конкретные и очень каверзные вопросы, которые ставят в тупик следователя. Например, при обсуждении того, что такое "пропаганда национализма", один свидетель спросил: "Посадят ли меня, если я буду агитировать за выход какой-либо республики из состава СССР в целях самостоятельного

77

присоединения этой республики к СЭВу и к Варшавскому договору?"

5. К стр. 32.

О существенной роли добросовестного свидетеля в политическом обвинении и, особенно, его роли на очной ставке хорошо написано в брошюре Валерия Чалидзе "Ко мне пришел иностранец".

6. Кстр. 42.

При столкновении Закона со Здравым Смыслом нередко одерживает победу Здравый Смысл. Например, закон требует привлечения к ответственности за отказ от показаний жены обвиняемого или закон требует привлечения к ответственности за отказ от службы в армии того, кто в прошлом уже был осужден за отказ от службы в армии (допустим, по религиозным мотивам). Однако и то, и дру гое требование, с точки зрения здравого смысла, неразумно. И Здравый Смысл побеждает. Хотя радости мало: побеждает, во-первых, здравый смысл не ваш, а их, а во-вторых, справедливость торжествует путем принижения закона. Есть ли что-либо более опасное?

7. К стр. 47.

Читателя,вероятно, полезно познакомить с мнением юриста. Вот выдержки из выступлений адвоката Семена Львовича Арии на процессе Галанского, Гинзбурга и др. в январе 1968 г.:

... Надо прежде всего четко определить юридические рамки понятия преступной антисоветской агитации и пропаганды. Если не определить такой строгий правовой критерий, любая критика государственных институтов, авторитетных работников и отдельных мероприятий может стать поводом для уголовных репрессий.

... В одном научном пособии, изданном два года назад (нет нужды его цитировать), можно прочесть, что авторы считают невозможным привлекать к ответственности за такие действия, как: а) оскорбительные выпады против руководящих деятелей; б) пересказ политических анекдотов; в) пересказ враждебных радиопередач и т.д.

... С ростом и укреплением силы и могущества советского государства посягательства в виде устного или печатного слова становятся для него менее опасными. К этому

78

надо добавить, что более опасными становятся те, кто привлекает за такие посягательства.

... Ст. 70 УК РСФСР четко устанавливает обязательные признаки состава преступления: а) прямой антисоветский умысел, т.е. цель подрыва или ослабления советской власти; б) заведомая ложность, т.е. явно клеветнический характер распространяемой информации; в) направление клеветы против советского общественного или государственного строя (именно против строя, а не против отдельных учреждений, лиц и мероприятий). Совершенно очевидно, что под понятие строя может подходить лишь то, что прямо предусмотрено соответствующими главами Конституции.

8. К стр. 55.

Каким должно быть общение людей? Чрезмерная скрытность и конспиративность — это плохо, так же как и безудержная болтливость. Идеально — это интеллигентный культурный разговор людей ученых.

9. Кстр. 70.

Мгновенной реакции никто не требует, но многие почему-то склонны к мгновенной реакции: вам не прислали повестку — значит, можно не ходить; вам задали простой вопрос — значит, можно ответить; наконец, вам не нравятся показания обвиняемого — значит, надо требовать очную ставку и т.д. Все это мгновенная реакция. Она не учитывает всех обстоятельств. Она может оказаться неправильной.

79

ОГЛАВЛЕНИЕ:

Начало было неожиданным 8
Четыре основных принципа 13
Дело тянется 29
В чистом поле закона 36
Неторопливое окончание 51
Вместо послесловия 76

Многим художникам эта самиздатская рукопись оказала неоценимую услугу. Публикуя ее, надеемся, что она будет столь же полезна и людям других профессий.

Редакция журнала „А - Я"


Воспроизводится по изданию: Владимир Альбрехт. Как быть свидетелем. Издание журнала „А—Я“. Париж, 1981.
© Электронная публикация — РВБ, 2021-2024. Версия 1.0 от 15 июня 2021 г.