«Теперь любовь моя не та...» (с. 149). — Сб. «Конница бурь. Второй сборник имажинистов», [М.], 1920, с. 7; Рус. (вырезка из сб. «Конница бурь» с авт. пометами); Т20; Т21; И22; Грж.; Б.сит.
Печатается по наб. экз. (вырезка из Грж.).
Автограф — РГАЛИ, без даты, парный к автографу «Я покинул родимый дом...», хранящемуся также в РГАЛИ, с пометой неустановленного лица: «Оба стихотворения,
писанные рукой Есенина, получены от него в 1920–1921 гг. в Книжной лавке поэтов на Никитской». В наб. экз. датировано 1918 г.
Авторская датировка оспаривается С.И.Субботиным: «Примерно в то же время <т.е. во второй половине 1919 г.> Есенин познакомился с клюевским двухтомником „Песнослов“, выпущенным в свет во второй половине 1919 года, и, конечно, прочел посвященный ему цикл из четырех стихотворений во второй книге этого издания. Думается, стихотворение Есенина „Теперь любовь моя не та...“ с посвящением Клюеву, обнародованное в 1920 году, явилось откликом на клюевскую книгу. В этом убеждают явные параллели и переклички строк послания Есенина не только со стихотворениями цикла, посвященного ему, но и с другими стихами второй книги „Песнослова“» (сб. «В мире Есенина», М., 1986, с. 518).
В тексте Есенина отчетливо слышны отзвуки таких стихотворений Клюева, как «Избяные песни» («ты сердце выпеснил избе», «в окошко не увидеть рая»), «Песнь Солнценосца» («тебе о солнце не пропеть»), таких строк из «Подонного псалома», как «Где лежат два ключа золотые» («кому ж твои ключи ты золотил поющим словом»). Образы вестника в ночи («и тот, кого ты ждал в ночи») или падающей звезды («грустя и радуясь звезде») встречаются во многих стихах Н.А.Клюева — см., например, «Ожидание» («Встань, пробудися, душа, — // Светлый ездок у ворот!»), «Святая быль» («Мое платье — заря, венец — радуга, // Перстни — звезды, а песни, что вихори...»), «Февраль» («Он полуночную звезду перековал на сталь») и мн. др. Иными словами, параллели возникают со стихами, которые были опубликованы и стали хорошо известны Есенину задолго до «Песнослова». Единственное, пожалуй: одна рифма в стихотворении Есенина («тужишь
— лужи») может восприниматься как в какой-то степени близкая к клюевской рифме из «Песнослова» («лужи — недужит») в стихотворении «Бумажный ад проглотит вас...», обращенном к Есенину. Но вряд ли это сходство можно рассматривать как «явную параллель».
«Теперь любовь моя не та...» легко и естественно занимает свое место именно среди произведений Есенина конца 1918 г. После резкого публичного выпада Н.А.Клюева в «Елушке-сестрице...» и не менее резкого, но не публичного ответа ему (см. прим. к «Тучи с ожерёба...» и «О Русь, взмахни крылами...») у Есенина начало расти понимание своих творческих расхождений с Н.А.Клюевым. Он не делал из этого тайны, говорил об этом с А.А.Блоком, В.С.Миролюбовым, другими литераторами. В марте 1918 г. Н.А.Клюев писал В.С.Миролюбову: «Благодарение Вам за добрые слова обо мне перед Сережей, так сладостно, что мое тайное благословение, моя жажда отдать, переселить свой дух в него, перелить в него все свои песни, вручить все свои ключи (так тяжки иногда они и единственный может взять их) находят отклик в других людях. Я очень болен, и если не погибну, то лишь по молитвам избяной Руси и, быть может, ради „прекраснейшего из сынов Крещена Царства“» (цит. по «В мире Есенина», М., 1986, с. 514–515; публ. С.И.Субботина). Вполне вероятно, что Есенин был знаком с этим письмом или же нечто сходное писал ему сам Н.А.Клюев: открыто корреспондируются с письмом строки «О друг, кому ж твои ключи...».
В конце 1918 г. в «Ключах Марии» он писал о Н.А.Клюеве: «Сердце его не разгадало тайны наполняющих его образов и вместо голоса из-под камня Оптиной пустыни он повеял на нас безжизненным кружевным ветром деревенского Обри Бердслея...». Та же мысль — и
в «Теперь любовь моя не та...»: «Ты сердце выпеснил избе, Но в сердце дома не построил».
К 1920 году отношения между поэтами еще более осложнились. В июне 1920 г. Есенин писал А.В.Ширяевцу: «А Клюев, дорогой мой, — бестия <...> Поползновения-то он в себе таит большие, а силенки-то мало. Очень похож на свои стихи, такой же корявый, неряшливый, простой по виду, а внутри — черт». И еще: «...брось ты петь эту стилизационную клюевскую Русь с ее несуществующим Китежем и глупыми старухами... Жизнь, настоящая жизнь нашей Руси куда лучше застывшего рисунка старообрядчества. Все это, брат, было, вошло в гроб, так что же нюхать эти гнилые колодовые останки? Пусть уж нюхает Клюев, это ему к лицу, потому что от него самого попахивает, а тебе нет».
Если бы стихотворение писалось в 1920 г., эти мысли Есенина должны были бы присутствовать в нем. Учитывая все это, приходится воздержаться от изменения датировки и сохранить авторскую дату.
Посвящение Н.А.Клюеву сохранялось Есениным при всех переизданиях стихотворения (в автографе, «Коннице бурь», Т20 и Рус. — «Н.Клюеву», в последующих публикациях — просто «Клюеву»), хотя их отношения развивались достаточно сложно. Появление в 1920 г. «Теперь любовь моя не та...» и «Ключей Марии», а также ставшее общеизвестным вхождение Есенина в группу имажинистов вызвало послание Н.А.Клюева «В степи чумацкая зола...», где он, называя Есенина «словесным братом», все же предрекал: «От оклеветанных голгоф // Тропа к иудиным осинам». В самом начале 1922 г. появился предельно резкий «Четвертый Рим» («Не хочу быть знаменитым поэтом в цилиндре и в лаковых башмаках...»). Есенин открыто на эти выступления Клюева не отвечал. Напротив, в
мае 1922 г. заметил в автобиографии: «С Клюевым у нас завязалась, при всей нашей внутренней распре, большая дружба, которая продолжается и посейчас».
Вернувшись из зарубежной поездки, Есенин предпринял попытку восстановить творческие контакты с Клюевым: пригласил его в Москву, организовал совместное выступление, — но былое содружество не восстановилось. В сентябре 1924 г. в стихотворении «На Кавказе» Есенин иронизировал: «И Клюев, ладожский дьячок, // Его стихи как телогрейка...». В октябре 1925 г., готовя для первого тома Собр. ст. автобиографию «О себе», он положил в ее основу автобиографию 1922 г., но перередактировал ее. В частности, сохранив приведенную выше фразу о дружбе с Клюевым, отбросил ее конец: «которая продолжается и посейчас». Правда, тут же добавил еще одну фразу: «Блок и Клюев научили меня лиричности». Почти через всю жизнь пронес Есенин эту «дружбу-вражду»: признание Клюева одним из своих учителей и в то же время быстро возникшее осознание разности их творческих установок.
На гибель Есенина Клюев откликнулся своим известным трагическим «Плачем». «Во многом близкий, кровно родной Есенину, Н.Клюев говорит о нем особенными словами, рожденными именно этой близостью, этим „сродством душ“», — писал об этой вещи П.Н.Медведев. Посетив 11 ноября 1929 г. существовавший тогда Музей Есенина, Н.А.Клюев записал в книге для посетителей: «Прощаю, молюсь и жду. Николай Клюев» (ГЛМ).
Стихотворение было высоко оценено критиками. По мнению Г.В.Алексеева: «В стихотворении „Клюеву“ Есенин очень точно и коротко определил сущность поэтического творчества этого единственного сейчас мужицкого поэта» (Г.Алексеев, «Деревня в русской поэзии», Берлин, 1922, с. 73). В рецензии на «Конницу бурь»
С.Ф.Буданцев писал: «В вещице, посвященной Клюеву, Есенин дал чудесный конец... Эта милая простота напоминает нам лучшие строки Некрасова. Само строение метафоры происходит именно от этого поэта» (журн. «Художественное слово», М., 1920, № 2, с. 63). Критик имел в виду известные строки из первой части «Кому на Руси жить хорошо»: «Лука похож на мельницу...» и т.д. Позже наблюдение повторил Д.И.Шепеленко, правда, отрицательно оценив это как одно из «очевидных заимствований» Есенина (см. журн. «Пролетарий связи», М., 1925, № 4, 5 марта, с. 205–206). В пролеткультовском «Горне» Н.М.Тарабукин выговаривал Есенину: «Пропев песню, как обещал он в одном стихотворении, про „печь, петуха и коров“, он остановился на распутье. Современность идет мимо него, „Ты сердце выпеснил избе, но в сердце дома не построил“, — говорит он, обращая эти слова к Клюеву. Но с не меньшим основанием мог бы их отнести и к себе» (журн. «Горн», М., 1923, № 8, с. 225).