ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Пока происходили все эти встречи и волнения по поводу судьбы рукописей и конца мира, Нина Сафронова успела дозвониться Саше Трепетову. К ее удивлению она почувствовала, что он ее примет на этот раз. Договорились вечером, у Саши, на его квартире, у Павелецкого вокзала.
Необъяснимо почему-то тревожась, с сильно бьющимся сердцем, Нина подъезжала к этому дому. Медлительный трамвай, на котором она ехала по кривым переулкам, казался ностальгическим, как карета девятнадцатого века. Домик, где жил Саша, находился во дворе — и это был опять-таки старый московский дворик с двухэтажными оштукатуренными строениями. Саша жил в небольшой коммунальной квартире, другие жильцы отсутствовали. Ей понравилась простота и даже суровость его жилища: стол, стулья, железная кровать, множество книг — и две картины на стене, подпольных художников. На них были изображены фантастические, точнее символические чудовища — впрочем, имена художников ни о чем не говорили Нине. Саша встретил ее дружественно и легко. Его подъем сразу передался ей. Нине вдруг захотелось идти, бежать, лететь — вместе с Сашей, куда угодно, хотя бы в ночь, но лишь стремительно двигаться, уходить в неизвестное.
И ни о чем ей не захотелось его расспрашивать. Хотя некоторые полунамеки и полусимволы были неизбежны, и они прозвучали.
Быстро распили подвернувшуюся бутылку вина. Нина бросала взгляды на стены, на заглавия книг, и некоторые обожгли ее сердце (были они как на русском, так и на иных языках). В память почему-то врезывалась каждая странная мелочь в этой комнате.
И потом они, точно кружимые вихрем, сорвались с места. Саша захотел показать ей хотя бы часть Москвы своей юности. Когда они вышли, уже стемнело, но прежде чем начать путешествие, они бросились в ближайший ресторан.
И когда вышли оттуда, Саша сказал:
— Пойдем. Конечно, это поездка не ко внутренним звездам, но зато можно увидеть кое-какие обломки давно пройденного пути и встреч и забав. Скорее даже забав — с моей теперешней точки зрения.
И они понеслись, с метро на такси и дальше... Первая остановка была в Сокольниках, в маленьком деревянном домике, где их встретила совершенно чудовищная старуха.
— Уж не любовница ли твоя бывшая? — осведомилась шепотом Нина.
Саша улыбнулся.
Огромная толстая старуха еще умещалась в кресле и синела там в своем редком халате. Вокруг нее клубился дым.
— Определенно некромантка, — подумала Нина, заглянув в застывшие, бездонно-черные глаза старухи, которые выделялись как две потусторонние лягушки на ее разрушенно-мертвом лице.
— Шадитесь пить чай, — прошамкала старуха. — А вы, Александр, не озорничайте...
В одном глазу старухи прошмыгнула ласка...
— Вы только, Марфа Петровна, Нину не обижайте... — ответил Саша. — И не надо обычного...
— Да, да, обышного — не надо... — повторила старуха. — Сегодня не надо.
Расселись вокруг нее. Она была как бы круглым центром, украшающим комнату. Помянула почему-то вслух покойного поэта Жуковского и ученого Лобачевского.
— У меня такое ощущение, что вы жили тогда, Марфа Петровна, — лет сто пятьдесят назад что ли, — высказалась вдруг Нина. Но старуха обиделась:
— ...Штой-то вы меня молодите-то... Детка.
Она вдруг застенчиво и даже как-то по-девичьи взглянула на Нину, и сладенько отхлебнула чаю из пиалы.
Смех брызнул из ее глаз. Но это было лишь на мгновение, потом взгляд ее опять обездонел.
— Но не думайте, што я по-вашему тогда жила... А то вы, небось, по-человечьи меня понимаете.
И глаз ее мудро заулыбался. Мудрость эта была спокойная, очень странная и какая-то смиренно-черепашечья, точно старуха копалась в невидимых трупах, раскинутых вокруг нее в пространстве.
И вдруг она впала в ярость. Окаменевшие глаза ее заблистали, голос, раздававшийся из глыбы затвердевшего от старости тела, стал живым, даже чуть-чуть поросячьим. Но в глазах зияла бешеная энергия и воля:
— Да, да, я умру! — кричала она. — Но я оттудава буду управлять этим. Оттудава!.. Оттудава!.. Все обниму, всем насыщусь. И вы меня не достанете. И времени вашего поганого для меня не будет! Я — буду царить! Я!
Ее толстая рука протянулась в воздухе, и кулачок сжался, точно хватая сам себя.
Ниночка чуть-чуть обомлела, и внутренне ей стало всех жалко, и старуху тоже.
Но Саша оставался спокойно-отрешенным и помешивал ложечкой чай в стакане.
— Будете, Марфа Петровна, будете, — успокаивал он ее, кивая головой. — Практика у вас есть. Будете. Почему бы вам и не быть...
— А вы, Лександр, не перечьте, — обмякла слегка старуха. — Не ваше это дело, и ладно. Каждому свое.
И чаепитие пошло смиренно. Старуха забылась и ушла в себя, не обращая на гостей особого внимания. Слова ее стали застывше-отвлеченными, и воля была где-то не здесь.
Напившись, церемонно простились с хозяйкой, и оказались на улице. Нина жалась к Саше, но расспрашивать почему-то постеснялась. Глаза старухи преследовали ее.
Но вскоре они очутились совсем в другом месте, и новое острое впечатление: необычный дом, квартира, а в ней красавица, чем-то похожая на Элен — ту самую, из прошлого, из путешествия к «королю».
-Да, это определенно Элен, — подумала Нина, здороваясь. Зеленые глаза незнакомки смотрели хищно и глубоко, но отчужденно, будто это была Элен и в то же время уже не Элен.
Их поили ласковым дорогим ликером, и Нине казалось, что незнакомка судорожно хочет остановить для себя время (и некоторые таинственные книги вокруг нее как будто указывали на это); белая, нежная длинная рука ее, вцепившись в ручку кресла, непонятным образом подтверждала эту мысль... Взгляд незнакомки иногда становился яростно-неподвижным, а потом замирающим, и из глубины этого замирания мерцали тогда бешеные, темные, упорные огоньки.
— Может быть, они означают ее страстное желание жить... жить здесь! — мельком подумала Нина, приглядываясь...
Но незнакомка вдруг улыбнулась, и от этой улыбки Нине захотелось встать. И потом — закружилось, закружилось и полетело! Они покинули зеленоглазую незнакомку, и сидели вдвоем во тьме такси, и Нина с бесконечным доверием прижалась к Саше, и опустила голову ему на плечо. И они мчались так — в ночь, в пустыню мрака, где горели все те же потаенные огни.
И так они оказались на кладбище.
Пришлось проскользнуть в дыру в заборе. И они очутились у свежей могилы. Зажгли карманный фонарик.
— Кто это? — спросила Нина.
— Юлий, здоровяк, — ответил Саша. — Мой школьный товарищ. Еще недавно пили с ним в Парке Горького с Ларионом Смолиным и Олегом. Просто хотелось бы поклониться праху. У него особые счеты с жизнью и смертью. Потому и ушел. И за него не надо молиться.
Нине показалось, что могила была как живая; во всяком случае такое было у нее впечатление, когда она вглядывалась поглубже... (Вообще могилы для нее разделялись на «живые» и «мертвые»). Да, да, она видела этого человека как-то раз: танцующего и розового. И в могиле этой — внутри нее — он почудился ей таким же: розовым и если не танцующим, то умудренным.
— Какой-то он сейчас сознающий свою миссию, — закончила она.
— И оставим его теперь при своей миссии, — закончил Саша, и они так же внезапно исчезли.
А через полчаса они были в комнате, где происходили своеобразные и запоздалые поминки по Юлию. Было три седых старика, и друг покойного Степан — с уголовным лицом и в тельняшке. Последний все время плакал, чуть не размазывая слезы по своему костылю.
— Сразу после встречи в парке... Взял да и помер, — разводил он руками.
И самое удивительное — из маленькой смежной комнаты вышла вдруг девушка, редкой одухотворенной красоты, с золотым православным крестиком на груди. Она всех — и живых и мертвых — помянула добрым словом.
...Запоздалое путешествие кончилось кружением по Москве, опять в такси, по Воробьевым горам и внизу, в ночи горели бесконечные, тревожно-теплые огни. Машина неслась, шурша, и Нина чувствовала, что Саша немного устал от этого прощания со своим отдаленным и полузабытым прошлым.
Она опять прижалась к нему, и он обнял ее за плечи — и от этого прикосновения, такого естественного, ей стало страшно и необычно — ведь рядом был Саша. И они мчались так, и она вспомнила все свои загадочные встречи с ним, и в душе ее, несмотря на слабость, было ощущение, как перед прыжком в бездну.
Только одну остановку они сделали перед тем, как вернуться домой, к Саше. Это было проездом, они оказались у окна — то был серый, небольшой дом, первый низкий этаж. Саша постучал, там за окном кто-то, видимо, долго шевелился, урчал, наконец, просунулась темная большая рука со свертком — и Саша принял его. Нине показалось, что там за окном ворочалось то самое существо, — из давнего путешествия к «королю» — которое называли Николаем. Протянутая рука ее не испугала, но скорее озадачила.
— Как твой тайный человек, Сашенька? — шептала она ему потом. — Я знаю, я слышала... Зачем он здесь на земле? Если он всемогущ, и может жить, где хочет, то что ему делать тут, в этом темном подвале, зачем он воплотился среди людей? «Они» приходят порой, чтобы помочь человеческому роду, но уже все безнадежно на этой земле с людьми, все кончено, приговор подписан...
— Ну, не торопись уж так, с приговором... И не обязательно сюда приходить для спасения; помимо них тут есть еще кое-что, скрытое, — усмехнулся Саша. — Не все вертится вокруг спасения или отпада этих существ...
И вот они очутились дома, в комнате Саши. Он зажег — по обычаю — свечи, и «чудища» на картинах по стенам заулыбались, ощерились, точно желая воплотиться — из картины в земную жизнь.
Московские звезды смотрели на них сквозь высокие окна.
— Сашенька... — сказала Нина еле слышно.
И первая их ночь любви — была для нее ласково-сказочной, неожиданной, удивительной и странной. Она вставала с постели, подходила к окну, смотрела на звезды, и ей думалось: она ли это? Ведь рядом Саша. И что значило его быстрое и полное принятие ее, и его лицо, мгновенно озаренное любовью?
Но слияние было настолько цельным, что все загадки-разгадки скоро угасли в ее уме, и она уснула.
...Проснулась она поздно утром от одной острейшей мысли, которая начала будить ее вместе с появлением на далеком небе солнца. Она присела на кровать и посмотрела на спящего Сашу.
Теперь, придя в себя, Нина быстро распознала эту мысль. Она родилась из пугающего противоречия между как будто полным и бездонным слиянием ее с Сашей и, вопреки всему, его абсолютной непроницаемостью. «Кто он»? — таков был вопрос. И обнаруженный разрыв совсем ошеломил ее. В этом слиянии со стороны Саши не было ничего «обманного», неестественного, она чувствовала это, и в то же время он был недоступен, он был где-то «там», куда другим путь был закрыт.
Она ясно ощутила это.
И в ней возникло яростное желание во что бы то ни стало проникнуть в его сферу, войти внутрь его мира. Внезапно она замерла. В какой мир? Прежде чем войти, надо знать «куда» и «во что» — все упиралось в то, что она не знает — и никто, возможно, не знает, кто он, какова его «сфера».
Кто он? В самом последнем и в самом глубинном смысле, конечно. Ведь кое о чем она догадывалась. Но она чувствовала, что в нем есть какой-то последний уровень — и он-то абсолютно непроницаем.
Кто он?
Саша проснулся. Она чуть ли не задала ему сразу этот дикий вопрос. Он почти сорвался с ее губ. Саша, видимо, понял, что ее волнует, и на ее загадку ответил, иронически показывая на себя, на свое физическое присутствие: вот кто я. Нина рассмеялась и поцеловала его в губы.
И понеслись необычайные часы и денечки. Это было как погружение то в холод, то в жар. Нина чувствовала полную радость слияния, какая только может быть на этой земле, но в то же время Сашина «непроницаемость» и «неразгаданность» терзали ее, и ей приходилось выносить полноту и лишенность одновременно. Она и познавала его, и в то же время он оставался непознанным; никогда раньше она не испытывала столько противоположных чувств — и да, и нет, все вместе.
А между тем Саша вовсе не был замкнут с ней в обычном понимании этого слова, он явно не противился возможному духовному сближению, но это еще больше подчеркивало его высшую «недоступность». Нина попыталась, однако, взять себя в руки — в конце концов, если он где-то «там», надо почтить это молчанием.
Но было нечто, помимо даже ее желания единства, что влекло ее дальше и дальше — туда, где Саша, может быть, был совсем один. Она не могла противиться стремлению знать о нем, идти к нему...
Однажды, они сидели у Саши в комнате, за столом, у окошечка, выходящего в московский дворик.
— Сашенька, а то, с чем ты был связан, когда мы ездили к «королю», помнишь, уже навсегда пройденный этап? — спросила она его, утонув в кресле, так что оттуда светилась только одна ее улыбка.
— О, да, конечно. Все это позади, — быстро ответил Саша, поглядывая в окно. — Это был первый этап, оккультизм, вход в потусторонние миры. Как ни странно, он начался у меня почти в детстве, и это, надо сказать, довольно приятно, у меня тогда уже открылись возможности кое-каких контактов с тем, что обычно невидимо физическим глазом. Ничего особенного, — усмехнулся он, взглянув на ее взволнованное лицо. — Просто такие способности, бывает же дар в науке, в ремесле... Правда, сейчас это случается редко. Потом, уже в юности, у меня был учитель. Без этого нельзя. Он был настоящий, потаенный, глубинный практик, кое-что шло даже от древних русских устных традиций... Залег он на дне, скрытно, почти никто его не знал, но ко мне он выплыл, голубчик...
— Значит, практика. И тебе не было страшно?
Саша улыбнулся:
— Первое, о чем нужно позабыть в таких операциях — о страхе. Иначе будут очень и очень тяжелые последствия... К счастью, мне помогли и некоторые теоретические знания, об этом я не забывал никогда, несмотря на всю свою практику.
-Да, да, конечно, — прошептала Нина.— Я вспоминаю ваши разговоры. Страх здесь как ловушка, как капкан...
— Да, ну и кроме страха, нужно было еще кое с чем расстаться. Например, как это ни кажется забавным, с эгоизмом, с желаниями, и тому подобными вещами, которые так полезны, чтобы выжить здесь, но там действуют как бумеранг, — рассмеялся он. — Там они как раз, наоборот, губительны, и именно в смысле выживания... Самая лучшая позиция: бесстрастного наблюдателя.
— Что же тебе удалось? Поди, натворил там Бог знает что, — произнесла Нина.
— О, я «творил» весьма осторожно. Не знаю уж, что тебе рассказать. Тебя, наверное, все еще интересует смерть?
— Увы, все еще, Сашенька...
— Ну так и быть, слушай. Ты, конечно, знаешь из древневосточных источников, что между Божественным миром и миром нашим, физическим, лежат бесчисленные промежуточные, так сказать, полуматериальные, невидимые для нас миры, если угодно, потусторонние. Каждый из них, со своими законами и своей субстанцией не менее, а скорее более грандиозен, чем наша физическая Вселенная, но нас все это непосредственно касается. То, о чем я буду говорить сейчас, — это до известной степени даже «продолжение» нашего физического мира на разных невидимых планах, то есть я буду говорить о наиболее доступных регионах астрального мира. Все они имеют свои собственные законы — и совершенно иные, чем здесь. Натурально, они заселены существами, силами, образованиями самого разного рода, о некоторых из них много говорилось более или менее аллегорически в разных легендах и мифах, когда двери в некоторые регионы были не так плотно закрыты, как сейчас. Чаще всего, все эти существа и образования анти-божественного характера, в принципе они ниже человека, потому что лишены подобия Божия. Но практически высшие из них обладают невероятной мощью, энергией, властью, знаниями... Одна из их стихий — сила воли. Их «взгляд», то есть их волевое воздействие — о, не стоит об этом даже говорить...
— Брр! — проговорила Нина. — Я видела один раз слабое подобие такого взгляда во сне. Ведь сон близок по некоторым своим качествам... и в него иногда как-то вклиниваются...
— А теперь о другом. Я прошел через инициатическую смерть, или особую имитацию буквальной смерти. У меня был учитель. И если точно следовать определенным законам и тайным знаниям — ничего страшного не произойдет. И ты вернешься. Кстати, надо было научиться не испытывать никакого страха при ситуации почти абсолютного ужаса, который возникает не только из-за погружения в «неизвестное», но и в силу действия некоторых скрытых и почти неконтролируемых психических механизмов внутри человека. Я повторяю, никакого. Малейшее колебание, малейшая эмоция, не говоря уже о страхе — может привести к фатальным последствиям. Ведь тот мир как бы движим психической энергией, и она действует совсем иначе, чем здесь. Должна быть полная отрешенность среди ада...
Нина замерла. И вдруг что-то случилось в этой комнате, а может быть, в ее душе. Она тревожно взглянула на Сашу и ужаснулась; ей показалось (нет, нет, это было явно!), что он как-то весь изменился, точнее, она стала видеть его не вполне телесно. От его фигуры исходила черная, внутри себя бездонная тень, преисполненная чудовищным смыслом. Он был весь как-то окутан ею. Она не могла точно определить, что происходит, и попыталась прийти в себя: ничего страшного, дело в ней самой, в ее сознании, она слишком чувствительна. И в ту же минуту Нина опять услышала голос Саши, раздающийся из черной глубины. Ее поразило, что направление его мыслей осталось прежним.
— Перед смертью, или между жизнью и смертью, — продолжал голос, — бывают особые моменты и подаются некоторые знаки... Для посвященных эти знаки и явления — ключ к спасению, и они знают, что делать. Но в обычных случаях после эйфории наступает роковое падение. И вот когда все оборвано, тогда картина резко меняется. Одна из сфер смерти — самая близкая к материальному миру, и пожалуй, самая мрачная и жуткая. Она полна различного рода формациями (или существами, если хочешь) чисто вампирического порядка. Так вот они попросту, переводя всю ситуацию на грубый язык, начинают «жрать» (не нашим способом, конечно). Во мраке. Они питаются определенными человеческими оболочками, то есть едят живьем отошедшего в иной мир полуматериального уже человека. Конечно, высшее: сознание, ментальный план, и более тонкие оболочки они не могут затронуть — они жрут только то, что принадлежит их сфере...
Смысл этих слов настолько поразил Нину, что она как будто бы снова вернулась в состояние нормального восприятия.
— Боже мой!.. Боже мой! — вскричала она. — Я чувствую, что так и должно быть. Сжирают же здесь черви труп. А там тем более должны набрасываться! Но в трупе нет нашего «Я»! Оно — там, и его оболочки начинают пожирать. Живьем. Но неужели от этого нет спасения?
— Избежать полностью трудно — для подавляющего большинства людей. Даже для самых духовных из них, я, конечно, не имею в виду редких настоящих йогов и тому подобное, включая, естественно тех, кто нормально проходит через инициатическую смерть. Я не говорю об исключениях. Но в этом еще нет причины для трагедии, — усмехнулся Саша. — Есть вещи посерьезней. В конце концов, здесь мы сами пожираем тела; почему же этого не должны совершать потусторонние вампиры, раз они этим живут?! Какие тут могут быть претензии?
— Но неужели ничего нельзя сделать!
— Конечно, можно. Я сказал: полностью избежать трудно. Но и в обычных случаях можно смягчить, и весьма сильно: настоящая молитва, православная церковь, при условии полной сохранности ее традиции, и даже люди; энергия их любви, особенно если знать как ее направить. И все это именно то, чего сейчас, мягко говоря, недостает миру.
— Ужасно!
— Неприятно. Но компенсация, одним словом, есть, тем более речь-то идет лишь об одном нюансе послесмертного бытия. Дальше душа уходит, последовательно, ступенька за ступенькой, — в другие регионы, точнее в разные состояния, и там иные проблемы. Все это очень уютно и спокойно называется в нашем Православии «мытарствами души». Неплохое название, хотя и без всякой конкретизации.
— Ничего себе!
К Нине опять возвратилось ее странное состояние. Да, да, видимый Саша только малая часть того, чудовищного, необъятного, невидимого Саши, проекция которого мелькнула вдруг перед ее глазами. Но что-то в ней самой происходит, она как бы выходит из себя, и ее мысли становятся... чем-то другим.
— У страха глаза велики. Должна быть абсолютная отрешенность, бесстрастность и незаинтересованность в потусторонней феноменологии. И если возможно, умение управлять своей гибелью. Но это легко сказать. И кроме того: необходимо отсутствие как раз тех качеств, которые старательно развивает в человеке так называемая современная цивилизация. ...Короче, всего не перечесть. Чтобы описать все варианты — а они разные для каждого, но хотя бы наиболее общие — потребовались бы дни и ночи.
Состояние унесенности мучило Нину: да, да, она выходит из себя, конец ее милому, родному, привычному бытию... Все рухнет.. Еще немного и она не выдержит этого наплыва, сойдет с ума или с ней произойдет что-то еще похуже. Надо взять себя в руки, вернуть эту жизнь. Отчаянным усилием воли (а может быть по другой причине) она как будто возвратилась. С трудом встала и подошла к Саше. Увидев его в лицо (в физическое лицо), она удивилась этой нелепой полумаске, которую приходилось нести. «Но ведь и этот мир полон такого тайного значения, сам Саша говорил об этом», — подумала она совершенно опустошенно. И вдруг бросившись как в воду, прижалась к нему щекой.
— Так вот, где ты бывал. Слышишь меня... Знаю, знаю, жалость к себе обернется только худшим. Но так хочется пожалеть себя.
Саша еле заметно улыбнулся.
— Есть же высшая жалость, — прошептала она.
— Для Господа-Бога это всего лишь Игра, — произнес Саша. — Вот у Кого тебе надо малость подучиться. Но смотри: не ошибись!
Нина отпрянула, отошла. Почти нормальное состояние вновь овладело ею. Только тень виденного плыла в сознании. Но что, что стоит за Сашей?! И почему он так странно воплощен? Она о чем-то спросила его — кажется, о метафизической беспомощности современного человека. «Скажи, скажи...»
— Он беспомощен не только в духе, но во всем, что выходит за пределы узко-материального мира, а как раз иные, «промежуточные» сферы самые решающие в плане Вселенной и жизни в ней. Но человек вообще отнюдь не бессилен, — был ответ. — Если бы современный человек знал кое-какие ключи... к тем сокровищам, которые скрыты в нем самом. Ого! Это было бы такое могущество, как раз в тех иных, важных и решающих сферах, что это удача — для него самого — необладание ими. Слава Богу, благодаря некоторым процессам эти двери захлопнулись для него. Лучше уж пребывать ему в ничтожестве, но, конечно, не в такой степени, как сейчас. А то эти ребята натворили бы со своим «всемогуществом» такого, что это закончилось бы еще большей катастрофой, чем может кончиться их пресловутое «всемогущество» в природной жизни.
— Но ведь по сути человек — богоподобен, — к Нине уже полностью вернулось самообладание.
— Да, и это заложено в принципах его архетипа. Вот, например, один: воздействие на нас других сил, включая богов, то есть тех, кто принадлежит уже к высшим регионам, относительно близким к Абсолюту, целиком зависит от нашего сознания. Следовательно, мы можем контролировать и форму, и силу этого воздействия, и его направленность, и даже отрицать ее. Поэтому в сущности мы можем «управлять» ими, а не они — нами. Это своего рода божественный солипсизм в нас... В общем, при определенном уровне в этих промежуточных мирах можно стать на очень долгое, космологически долгое время, хозяином положения. К тому же, свобода: и от ига материи, и от космически краткой земной жизни, да там совсем иные категории, и другие ставки, о которых люди не могут иметь никакого представления...
Саша вдруг встал.
— И вот именно поэтому, Нинок, я покончил с этим раз и навсегда. Я порвал почти все нити. Ибо могущество может быть гораздо опаснее слабости...
— Ты не соблазнился! — вскричала она. — Ты не соблазнился!
Саша засмеялся.
— Нет, не соблазнился. Предпочел остаться в дураках. Я просто слишком много знал. А потом было вот что: начался второй этап, чистого духа и метафизики, не оккультизма. Поиск Бога и Абсолюта. Промежуточные миры и вселенные уже не интересовали меня.
— Что ж, довольно ортодоксально.
— Древние не ошибаются. Где-то я вздохнул: в чем-то Абсолют доступнее, чем океан его мистификаций. Тогда мы как раз сошлись с Кирюхой Лесневым, союзом русских мудрецов... брамины... Индия, первоисточник. Путь такой: знания, медитация, созерцание, Бого-реализация. Иначе, отождествление себя со своим высшим Я, с внутренней божественной реальностью, и отказ от всего остального, отказ от Эго во имя высшего Я, во имя self. От разума во имя суперразума. Во имя реального, а не промежуточного бессмертия, во имя вечности по ту сторону тотального уничтожения всех миров. Ведь что такое бессмертие? Ясно, что это не просто бесконечная, по сравнению с человеческой, жизнь, какая бывает, например, у дьявола. Это — Абсолютная вечность, даже когда нет миров. Когда Боги спят. Воссоединиться с божественным Ничто как с высшим состоянием, и это не исчезновение — исчезновение касается только обреченного в нас.
— Если только проникнуть...
— Иногда, — продолжал Саша, — говорят: потеря индивидуального Я при этом «соединении» с Абсолютом, вот где опасность. Это как раз смешно: надиндивидуальное, божественное содержит в себе зародыш меньшего; индивидуальное Я — только ограничение на пути к бесконечному Я. Ведь Бог не меньше своего творения. Если уж такие колебания, то подумали бы о том, что всегда можно спуститься: сверху вниз легче, чем наоборот.
Нина зачарованно посмотрела на него: почему он вдруг об этом говорит.
Саша остановился посреди комнаты, скрестив руки, и как-то пристально, и в то же время с какой-то бесконечно далекой иронией взглянул на нее:
— Все-таки путь «саморазрушения», отказа от всего, что не Бог внутри нас, — он подмигнул Нине. — И потом еще говорят: растворение в Свете... А вот здесь есть некоторые, так сказать, парадоксы.
Он вздохнул и посмотрел на свой ботинок.
— В общем, это был мой самый корректный и спокойный период.
— Как «был»! — вскричала Нина. — Разве ты и от этого ушел?!. Это же финал, венец: реализация Абсолюта, Бога в самом себе, в Его последней...
— Действительно, что же может быть вне этого? Вне Бога? Вне реальности?
Саша безучастно и загадочно посмотрел на нее.
И вот тут Нину охватил странный ужас, объяснить который она была не в состоянии. Он просто вошел в нее, как предчувствие какой-то немыслимой анти-реальности, внебожественной и внечеловеческой бездны; это был как будто бы в высшей степени абстрактный и метафизический ужас, однако ее пронзила физическая дрожь. Она мгновенно поняла, что Саша действительно «ушел»; в конце концов он не мог бы вызвать у нее такое жуткое ощущение чего-то немыслимо далекого, если б он следовал только пути к Абсолюту; ведь то был — ортодоксальный, древний, «известный» эзотерический путь; конечно, Саша осуществлял его практически, и здесь могло веять внеземным дыханием; но не до такой же степени... и не такого качества. Она видела людей, идущих по этому пути Богореализации. Нет, нет, они — другие, чем Саша. В нем есть нечто совершенно закрытое для людей. Вот откуда эта чудовищная, полная непроницаемость, ее не могло быть, такого рода, если бы он шел проверенным индуистским путем, путем знаний и медитаций...
Вместе с тем мысль о Дьяволе, о Люцифере не возникала в ней: Саша слишком не вязался с этим. «Школьник, не понявший уроков Бога», — вспомнила она презрительные слова Саши о падшем духе, который, хотя и будучи таким «школьником», держал в своих крепких объятиях все царство мира сего.
«Нет, уж лучше он был бы от дьявола, это проще», — подумала она, и ужас не оставлял ее.
Она взглянула на Сашу: он смотрел в окно.
Вдруг он обернулся и резко подошел к ней.
— А ты у меня чувствительная девочка, — сказал он, привлекая ее к себе. — Ничего. Держись.
— Саша, Саша, кто ты?
Прошли дни. Тем временем, после всех своих «приключений» с друзьями, Олег погрузился в ожидание решающей встречи с Сашей. Всех нужных людей Саша уже видел — теперь должен быть результат, а потом, может быть, сразу: прыжок в бездну, и встреча с этим Человеком Востока. К его томлению присоединился и Боря Берков, и даже вновь появившийся грустный и влюбленный Леха Закаулов.
И в один прекрасный день Саша позвонил Олегу. Своим тихим спокойным голосом он сказал, что пришла пора, и надо бы собраться им всем вместе — у него, за Павелецким вокзалом.
...Не без непривычного, странного волнения подходили они втроем — Олег, Берков и Закаулов — к обшарпанному двухэтажному домику, где жил Саша в глубине своего стародавнего московского дворика.
— Ох, Шехерезада, сплошная Шехерезада, черт побери, — бормотал Закаулов.
Олег и Боря были в чем-то немножечко вне себя — каждый по-своему. Саша встретил их как-то смущенно и чуть-чуть грустно. Но непонятно было «почему».
— Проходите, господа-товарищи, — простенько сказал он.
Чтобы добраться до комнаты Саши, надо было пройти через темный коридор. Наконец, дверь в комнату распахнулась, и все трое были крайне удивлены присутствием там Нины Сафроновой. Она таинственно сидела у окна, за столом, покрытым простой клеенкой, и, улыбаясь, посматривала на друзей.
— Не смущайтесь, Олеженька, в жизни еще не то бывает, — рассмеявшись, она привстала для приветствия.
— Она прошла Ваше испытание, Саша? — поинтересовался Берков.
— И да, и нет, — усмехнулся тот. — Мы выносим ее, как говорится, за скобку. Она в особой ситуации, она — теперь со мной...
— Я всегда любила, чтобы меня выносили за скобки! — вставила Нина, пожимая руку Олегу. — И тем более обожала находиться в особом положении.
— Вот как, — с почтением проговорил Олег. — Ну и ну, — он даже чуть-чуть отшатнулся, словно на Нину уже падала непостижимая тень Саши и Человека Востока. Она, правда, и сама по себе была хороша, без Саши, но теперь все трое почувствовали к ней какое-то ошеломление. Как будто стать Сашиной любовницей — значило быть в чем-то сверхъестественной.
Нина устроила необычный чай — без вина, с обилием пирожных.
— Подсластиться, подсластиться ребятам надо, — бормотала она, расставляя чашки и блюдца.
Стол был расположен у стены, между двумя окнами, глядящими на дворик; в центре стола пыхтел маленький самовар.
Быстро перекинулись мнениями о последних новостях «подпольного мира», выпили по чашечке, и вдруг Саша прервал уже начавшееся было умиротворение...
Он резко сказал,
— Итак, первый этап пройден. Я не выбрал никого. Вы будете одни.
Ответом было молчание — глубокое и неожиданное. Наконец, его прервал Берков.
— И все же, Саша — почему?
Саша удивленно посмотрел на него.
— Это выяснится для вас только потом, если это «потом» наступит.
— Кто же был в кандидатах? — проговорил громко Закаулов и сам себе ответил: — Виктор Пахомов, Ларион Смолин, целое общество у Омаровых с Муромцевым во главе...
— Я могу, если угодно, выразиться негативным образом, — продолжал безучастно Саша. — Мой отбор не основывался, например, на степени, так сказать, гениальности этих людей, — он усмехнулся. — Это слишком маленькая мерка для нашего пути, и вообще немножечко не то. Дело не в их уме, талантах, гениальности, и не в их творческой сущности вообще. И даже не в предполагаемой способности к обычному посвящению. Принцип отбора пришел из совершенно далекой от всего этого сферы. Так что уж лучше почтим этот принцип молчанием.
Как ни странно, в ответ действительно воцарилось молчание, правда, несколько растерянное...
— Заодно помянем добрым словом внутри себя эти счастливые души, которые избежали Сашиного крыла, — надменно-истерически проговорила Нина, взглянув на Трепетова.
— Да, но мне почему-то показалось, что вы Муромцева-то выделили, — пробормотал Олег, позвякивая ложечкой о блюдце.
— Кстати, это так, — подтвердил Саша. — Я слышал о нем давно. Но Вале надо созреть. Для больших дел. В будущем, вероятно, он пустит мощную метафизическую головку.
— А остальные? Неужели Ларион Смолин нехорош? — вставил Закаулов.
— Хорош, хорош, — успокоил его Саша. — Но он чересчур замкнут в своем психологическом круге. Ему не выйти из него. Он не готов пока даже к обычному посвящению. Озарения, конечно, могут быть и у него. Но дело вовсе не в этом.
— Давайте оставим эту дискуссию, — прервал Олег. — Мы остались одни. Тем более нас троих выбрали просто так, без всякого принципа. Так что все равно нам его не разгадать. Но что нас ждет дальше, дорогой Саша? Увидим ли мы сразу вашего Человека Востока?
— Вот это уже другой разговор, — оживился Саша. — Начнем с того, что я открою вам его настоящее имя, точнее то, с чем он связан. Он был для вас, кажется, великим алхимиком, магом, исцелителем...
— И, наконец, Человеком Востока.
— Да. И все эти имена, кроме до некоторой степени последнего, которое я вам сам и назвал, не имеют к нему никакого отношения. Такова уж судьба молвы. В действительности человек этот связан с «последней тайной». Вы можете понимать это в меру собственной интуиции. Как угодно: последняя тайна Бога или Абсолюта; нечто, нигде не раскрытое, ни в каком Священном писании, ни в каком эзотерическом учении; можно понимать по-другому. Как угодно. Я произнес только имя: это человек «последней тайны», следовательно, не раскрытой и именно «последней», как бы окончательной, разгадка всего... Это все, что пока я могу сказать.
— Ого! — воскликнул Берков.
— Вот этого я не ожидал! — вдруг заключил Олег. — Не думаете ли вы, что это уже слишком, Саша?!
— Что значит это ваше «слишком», Олег? — спросил Саша. — Вы ожидали эликсир бессмертия, или что-нибудь в этом роде? Но эти эликсиры — из другой, более скромной оперы, хотя и затерявшейся.
— И нет, и да! — резко ответил Олег, расхаживая по комнате. Со стены на него глядели чудовища. — Да, да, я хочу бесконечно жить, потому что чувствую, что мне не хватит времени, чтобы прийти... потому что окружен мраком и не знаю, что будет и куда я иду. Саша, зачем вы издеваетесь над нами?
Он остановился посреди комнаты.
— Да, да, это насмешка, издевка, — горячо продолжал Олег. — Хорошо, — вдруг смягчился он. — Допустим, что этот, так сказать, человек действительно связан с «последней тайной» в полном смысле этого слова. Но при чем тогда мы, люди? Мы же не заметим этого, это не доступно человеческому разуму, это разорвет, уничтожит нас, в лучшем случае... Или будет звучать для нас как страница из «Братьев Карамазовых» прозвучала бы для крысы...
— Ого! Этого я уже не ожидал, — добродушно улыбнулся Саша. — Ясно, что это не для человеческого разума. Кто же говорит о таких пустяках. Но разве человек — только человек? Кроме того, есть намек: да, человек ничтожен, и не очень высокой иерархии, но в него брошена капля... Иначе: человек может быть трансцендентен самому себе и даже трансцендентен по отношению к Абсолюту, как это ни парадоксально звучит. Такова уж особенность этих жалких тварей, хотя она почти никогда в них не раскрывается... Такую «каплю» часто «бросают» именно в ничтожное, лишенное существо, но с некоторыми скрытыми данными, конечно.
Олег замер, чуть-чуть ошеломленный. Опять возникло какое-то жутковатое молчание.
— Тогда, Саша, извините. Но вы слишком высокого о нас, людях, мнения, — пробормотал он.
— Господа товарищи! Еще чайку? — озаботился Саша. — Отбросим метафизику. Вопрос очень прост: я ничего никому не навязываю. Как хотите, у вас есть свободная воля. Даже после первого звонка еще можно думать. Думайте. Сейчас же дело вот в чем: второй этап. Собственно, мы уже его проходим. Ничего страшного пока не будет — в этом я ручаюсь. Еще очень далеко до того, когда занавес поднимется и пути назад будут закрыты — но вы получите предупреждение задолго до этого. А сейчас вам нечего терять. Еще даже первый звонок не звенел. Идет только предварительный отбор. И неизвестно, возьмут ли вас для дальнейшего. Итак, согласны ли вы продолжать?
— Почему же нет? — сумрачно ответил Берков.
— А вы, Олег?
— Да.
— Вы, Леша?
— Да.
— Хорошо, побеседуем лучше о чем-нибудь другом. Для отдыха. Нинок, подлей-ка кипятку из самовара! — воскликнул Саша, хлопнув в ладоши.
Нинок, в некотором трансе, начала разливать чай. Она помнила, что пар придает комнате уют.
Разговор вдруг развернулся в какую-то странную фантасмагорию. Говорил больше Саша. Иногда в его голосе был мрак. Разговор метался от одного символа к другому, от одного огня к третьему. Все были вовлечены.
Но у Олега внезапно заболело сердце новой неизвестной ему доселе тоской. Он шепнул об этом Саше.
— Это нормально, — ответил тот.
Пробили часы. Берков посмотрел на Нину: она показалась ему утонченно, как-то выделенно красивой. Точно она порвала связь со всем.
— Итак, второй этап? — спросил, наконец, Борис.
Все вдруг затихло, и только слышно было, как ветер кружил за окном.
— Да, — согласился Саша.
— Мы увидим вашего человека?
— Пока нет. Надо пройти второй этап. Тогда я скажу. Не торопитесь. Дело не в нем, а в вас.
— Я так и чувствовал последнее время, что нам его не видать, — печально сознался Олег...
— В чем же этот второй этап?
— Мы завершим его очень просто, — ответил Саша. — Даже немного по-студенчески. Правда, с древним подтекстом. Вот вам слова: «Я, обретший бессмертие, ухожу в ночь». Напишите мне все, что вы думаете об этом, не сейчас, а потом, и бросьте свои листки в почтовый ящик. По моему адресу. Вот и все.
— Я, обретший бессмертие, ухожу в ночь, — повторил Берков.
— Бр, какие страшные слова...
— Что ж, эдакий экзамен получается, — заключил Леша.
— С одной стороны. Но где-то и анти-экзамен, — произнес Саша. — Многое как раз не зависит от содержания вашего ответа. Не ломайте особенно голову. Не старайтесь во что бы то ни стало угадать, если так можно выразиться, что я имею в виду. Лучше всего — напишите предельно искренне, что вы сами думаете об этом, не обязательно вовлекать книжные знания... Но в общем — полная свобода. Наша беседа и эти ответы — вот и весь второй этап отбора.
— Какие страшные слова... — опять повторил Берков.
— Да, и эта беседа не так уж удачна, я чувствую, — вставил Олег.
— Ничего, ничего, — отмахнулся Саша. — Беседа, ваши ответы... Но где-то все будет зависеть от того, что не содержится ни в беседе, ни в ответе. Здесь есть поле, которое вне... Оно и будет решать.
— Ваша «последняя тайна» может раздавить умы. Это уже слишком.
— Она не может раздавить ум, ибо она вне сферы ума.
— Ну и любовничек же у тебя, Нинок, — не удержался Леха. — Впрочем, кажись, по тебе...
— Кого уж Бог послал, — усмехнулась Нина.
— Вперед, вперед! — всполошился вдруг Закаулов.
— Да, но что впереди? — пробормотал Берков. — И почему мы так торопимся? Так ведь легко пропасть, сгинуть.
— Саша, а ведь на вас ответственность. По большому счету.
— Значит, все-таки боитесь, — заметил Саша. — Это нормально.
И он вздохнул. Может быть, первый раз в жизни Саша по-настоящему вздохнул. И этим вздохом закончился вечер: по какому-то неуловимому движению решено было разойтись.