* Фаэтонщик (с. 183). — ВП-II, с. 19, с разночт. в ст. 27: «чтоб крутилась». Машинопись — ЦГАЛИ, ф. 1893, оп. 2, ед. хр. 1, л. 1 — 1об.,
без загл. НК, под загл, «Фаэтонщик» и с датой «июнь 1931». Список рукой Н. Я. Мандельштам, без загл., с датой «12 июня 1931 г.» — СМ. Печ. по H К, дата — по СМ.1
Написано о Нагорном Карабахе осенью 1930 г. Это был «...последний выезд из Эривани, конец нашего путешествия по Армении. На рассвете мы выехали на автобусе из Гянджи в Шушу. Город начинался с бесконечного кладбища, потом крохотная базарная площадь, куда спускаются улицы разоренного города. Нам уже случалось видеть деревни, брошенные жителями, состоящие из нескольких полуразрушенных домов, но в этом городе, когда-то, очевидно, богатом и благоустроенном, картина катастрофы и резни была до ужаса наглядной. Мы прошлись по улицам, и всюду одно и то же: два ряда домов без крыш, без окон, без дверей. В вырезы окон видны пустые комнаты, изредка обрывки обоев, полуразрушенные печки, иногда остатки сломанной мебели. Дома из знаменитого розового туфа, двухэтажные. Все перегородки сломаны, и сквозь эти остовы всюду сквозит синее небо. Говорят, что после резни все колодцы были забиты трупами. Если кто и уцелел, то бежал из этого города смерти. На всех нагорных улицах мы не встретили ни одного человека. Лишь внизу — на базарной площади — копошилась кучка народу, но среди них ни одного армянина, только мусульмане. У О. М. создалось впечатление, будто мусульмане на рынке — это остатки тех убийц, которые с десяток лет назад разгромили город, только впрок им это не пошло: восточная нищета, чудовищные отрепья, гнойные болячки на лицах. Торговали горстями кукурузной муки, початками, лепешками... Мы не решились купить лепешек из этих рук, хотя есть нам хотелось... О. М. сказал, что в Шуше то же, что у нас, только здесь нагляднее и поэтому невозможно съесть ни куска хлеба... И воды не выпьешь из этих колодцев... В городе не было не только гостиницы, но даже комнаты для приезжающих по имени «общо», где спят вместе мужчины и женщины. Автобус на Гянджу уходил наутро. Люди на базаре предлагали нам переночевать у них, но я боялась восточных болячек, а Мандельштам не мог отделаться от мысли, что перед ним погромщики и убийцы. Мы решили ехать в Степанакерт, областной город. Добраться туда можно было только на извозчике. Вот и попался нам безносый извозчик, единственный на стоянке, с кожаной нашлепкой, закрывавшей нос и часть лица. А дальше было все точно так, как в стихах: и мы не верили, что он нас действительно довезет до Степанакерта... Подъезжая к Степанакерту, мы догнали возвращавшееся домой стадо. Там мы переночевали в «общо», а наутро не без труда получили билеты на автобус (через обком) и вернулись к железной дороге в Гянджу или в Нуху.
Стихи о Шуше написаны в Москве летом 31 года, когда мы жили в комнате у Александра Эмильевича (он уехал в отпуск с женой). Тема
1 С учетом уточнения даты это, а также следующее ст-ние должны предшествовать ст-нию «Сегодня можно снять декалькомани...». К сожалению, в наст. изд. эта корректировка оказалась технически невозможной. — П.Н.
его — возница, который неизвестно куда везет, — чумный председатель, некто в маске, от которого мы зависим... Мандельштам давно заметил, что мы совершенно ничего не знаем о тех, от кого зависит наша судьба, даже о таинственных незнакомцах, которые вдруг возникали за редакторскими столами и разговаривали с ним о каком-нибудь очередном издании. Они таинственно, неизвестно из каких недр, появлялись за этими столами и столь же таинственно исчезали. Еще меньше мы знали о председателях этого чумного пира. Стихотворение создалось из конкретного происшествия и более широкой ассоциации, в этом его смысл. Из него вышел мирный отрывок про то самое стадо, которое мы увидели, спускаясь к Степанакерту. Мне помнится, что оно шло под гору, когда мы уже «слезли с горы». Вид этого стада вернул нас к мирной жизни: где стадо, там люди, а не только погонщик в кожевенной маске. У нас было ощущение, что мы спасены... Эти стихи — двойняшки, выросшие на одном корню, но с противоположными ощущениями: жизни и безумного бесцельного бега «до последней хрипоты» (НМ-III, с. 162 — 164).
Словно розу или жабу. — Ср. в ст-нии С. Есенина «Мне осталась одна забава...» (1923): «Розу белую с черною жабой // Я хотел на земле повенчать...» См. также «Роза фаэтонщика и угрюмого сторожа...» (Приложения, с. 391).
Чумный председатель — прямая отсылка к «Пиру во время чумы» Пушкина (ритм также восходит к Пушкину: «Бесы»). Однако чума здесь не только литературный образ: в 1929 — 1930 гг. в Гадруте (Нагорный Карабах) была вспышка бубонной чумы (см.: Зильбер Л. А. Операция «Руда». — Наука и жизнь, 1966, № 12, с. 55 — 63).
Кисло-сладкая земля. — Эпитет долго не находился и был подсказан А. О. Моргулисом.
Хищном городе Шуше. — Имеется в виду армянская резня, учиненная в марте 1920 г. азербайджанскими мусаватистами: в Шуше было вырезано ок. 35 тыс. армян.