Татарская
Бил молодой пастух мать-старуху, бил да приговаривал:
— Иди, старая карга, к беку, скажи, чтоб дочь за меня отдал!
Сам брал кувшин с мацони (вроде простокваши) и шел в степь к стаду.
Ну, мыслимо ли дело, у бека просить такое? Старуха побои терпела: легче от своего, чем от бека.
И вот однажды, отколотив мать, взял пастух кувшин и ушел в степь, гоня стадо.
И случилось, — дождь. Что делать? Степь, никуда не схоронишься. Вылил он мацони наземь, снял с себя все, запихал в кувшин, сам сел на кувшин, да так на кувшине и переждал ливень.
Показалось солнышко, тут он опять оделся и идет, как ни в чем не бывало, а кругом грязища.
Навстречу шайтан.
— Ва! Шел дождь, а ты сухой?!
— Как видишь!
— Скажи секрет, почему?
— Эге, чего захотел! Нет, ты какой свой мне скажи, тогда и я скажу.
— Ладно. Вот тебе молитва: если скажешь ее на еду врага, украдешь язык.
— Ладно. А ты, коли сухим хочешь быть в дождь, носи всегда с собой кувшин с мацони.
— Ва! — Шайтан плюнул с досады и пошел. Так и разошлись.
* * *
Вернулся пастух домой и застал мать: собиралась куда-то старуха, в руках чашка с медом.
— Что такое? Откуда такой мед?
— Беку, — сказала старуха, — велел бек достать.
— Дай сюда!
Взял он из рук чашку да молитву шайтанью и прочитал над медом.
— Ну, ступай, мать, к беку.
И пошла старуха.
С медом-то куда хочешь, с медом и к беку — пожалуйте!
Ну, что, старуха, хорошего меда принесла?
— Сам, батюшка, отведай! — поклонилась старуха беку, поставила перед ним чашку.
Бек сунул в мед палец, обсосал хорошенько.
— Хор-хоро-хррр... — хрипит, языком крутит, надсаживается, а ничего уж, — жен-на-нна!!! — только и выпалил.
Прибежала бечиха, видит, — бек, как бек, мед перед беком, чашка и палец в меду, — сама и сунь палец в мед по пробовать.
— Что-то-то-то... — да как на весь дом вовсю, — ка-ра-ул!
Тут, кто был, дворовые, лекаря, соседи — все к беку.
И первым делом палец в мед: пробовать. А как попробует кто, и готово дело: ровно тебе там защемит чего, и нипочем не повернуть языком.
И такое поднялось, такой гвалт, — не то режут, не то пожар.
Прибежал стражник. Да понять-то ничего не поймешь, одно: мед — в меду все.
И тоже медку отведал. Да к приставу.
— Ваш-ст-ссс-чи-чи... — чивит, свистит, выпучил глаза.
Пристав к беку.
А там не только в доме, а и на улице такое творится, не дай Бог.
— В чем дело?
Все на мед.
Ну, и пристав палец в чашку
И готово, зачивил.
Ходит пастух да посмеивается — известно, когда у богача что случится, бедняка не позовут! — ходит пастух, сам посмеивается.
Мучился бек с лекарями, уж они ему и то, и другое, над языком его мудрили: и шелковинкой-то его перевязывали и щипчиками дергали, и перышком, и волоском щекочут, а ничего не выходит.
И не вытерпел, объявил бек: тому, мол, кто его вылечит, даст он что угодно.
А пастух тут-как-тут.
— Отдай за меня дочку, вылечу.
Ну, конечно, бек и всех дочерей отдать рад, только бы вылечил.
Взял пастух чашку, — пальцем-пальцем, а уполовинили-таки порядочно! — что делать, и над тем, что есть, пошептал он над медом отговор и дает беку на пальце.
И как только обсосал бек пастухов палец, так все опять и вернулось.
А тут и все, кто был, дворовые, лекаря, соседи, и стражник, и пристав, и бечиха сейчас же на пастухов медовый палец — и как рукой сняло, заговорили разом по-прежнему.
И отдал бек за пастуха свою дочку.
1914–1922