ЗЕНИТНЫЕ ЗОВЫ
Если что-то не произойдет — —
не прикоснется рукой к моему сердцу — я пропал. И в тяжелой вянущей тьме как будто беру я что-то — хочу материнскую руку прижать к сердцу.
И вижу:
паук!
И гляжу в высоту: «Крылатый паук, зашей рану на моем сердце!» И на зов мой спускается мохнатый холодный паук.
И тьма еще темней и еще безысходней.
А там — я чую:
колыхает рассвет!
К рассвету я обернулся, стражду из мрака: «Осени!»
Молчит, колыхает рассвет.
И опять я прошу: «Дух высоты!» И слышу, как из белой волны звучит — (или это сердце мое?) «Не хочу!» (или шум крови в усталых ушах?) «Не хочу!».
И я во мраке томлюсь.
Железная птица с железным клювом —
звенит когтями, со стуком шевелятся острые перья. Зову железную птицу. (Она расклевала каменный мяч — освободила солнце, луну и звезды, это она продолбила в камне дыру — и брызнул свет на темную землю!) «Железная птица, белый ворон, ударь в мое сердце!» Шелестят железные перья, лязгает клюв: «Не хочу!»
— — — — — — — — — — — —
У! как ветер свистит в ушах! Санки мчатся по ровной дороге — волки — кони мои! — быстро несут. Там — искры зари мелькают. И как гул по пустыне из моря звон. И вижу:
олень!
Копыта звенят, пробивают ледяную кору, не сгибаются ноги. «Железный олень, на рогах к заре подыми! И брось —
расколоти тюленьи кости мои в куски. Я духом упаду в водоворот глубины и по тонкой игле взовьюсь к высоте!»
олень подымает рога —
и зарею сверкает крест —
у! как ветер свистит в ушах! Санки мчатся по ровной дороге — волки — кони мои, — быстро несут к заре — —
Вербное.
Во сне: пришел Ф. И. Щеколдин, прочитал о себе в «Трех могилах» и остался очень доволен. В. В. Розанов
тут же, спит на моем холодном диване под игрушками.
*
Вечером точно прошло что, и я почувствовал, как меня сжало всего и пьет. Борюсь, не хочу поддаваться. Во сне:
О. Д. Каменева привезла мне туфли. (Нехороший сон!).
*
Я проходил по Набережной — Нева идет! И все смотрю — не я один: стоят на мосту, смотрят —
— Нева идет!
И отчего это глядишь, не оторвешься, когда «пошла река»?
«А когда у нас все установится и настанет тишь да гладь — «быт» — ведь, пожалуй, скучно будет!»
*
Ладожеский лед прошел. Растворил я комнату, закрытую на зиму.
И чего-то вспомнилось и затаилось.
И чего-то поется и не остановишь.
А вечером глядел, не отрываясь, на первомайские ракеты — от нас из окна всё видно. Как на реку, когда лед идет, смотришь, так и на ракеты — как летают огненные змейки и огненные птицы.
— — проснулись, а на улице городовые стоят: в ночь заняли Петербург, никто не слышал! Я спешу, точно скрываюсь от кого. От полиции? Не знаю. Я один иду. Сумерки. Захожу в какой-то садик, как у Казанского собора, и вижу: гроб несут. Я в сторону: а и тут несут другой. И куда я ни метнусь — несут покойников: черный гроб, а носильщики — сестры в белых косынках.
По пути домой встретил много странных людей — безногих, безруких, одноглазых: выползли на свет Божий, на солнышко. И я вспомнил, как в феврале перед революцией тоже вдруг появились. Или это обида выходит на улицу?
*
«Охотиться за водой!» Никто не поверит. А мы всякий день этим заняты — вода на 6-ой этаж не подымается!
*
Утром пошла вода. Я радовался, как радуюсь теплу и свету. Какое счастье, когда из крана течет вода!
И оттого ли, что такое утро выдалось счастливое, нахлынула на меня жарчайшая память. Шел на Кронверкский и все думал: «Чем жив человек, чем красна его изменчивая жизнь?
Встречей — — ? Мгновенной ли любовью и разлукой?
Верой и разочарованием? Или в измене и очаровании жарчайшая память, и эта память живит душу?»
Вернулся домой — а вода прекратилась.
*
Вывезет или пропад?
На первом месте агитационная литература, затем учебники, потом классики, а потом все мы еще живущие робинзоны. Не дождешься!
В прошлом году, когда закрыли все «буржуазные» газеты и журналы, это было очень жутко: ведь хоть изредка, а все-таки меня печатали, как гастролера, и тем «пропитание я себе добывал». Осень и зиму «побирались», должая, а потом вывернулись — появилось частное книгоиздательство — «девятое чудо света»! Но уж все, что
получено, проедено. А теперь? Или пропад?
*
Увы! зеленая бочка, в которой воду бережем, течет! Надо будет дознаться, где течь? Это такое горе: опять в
бутылках собирать — у нас 80 бутылок из-под Боржому.
*
Третий день горит электричество до полночи, вот счастье! А то ведь не успеешь и оглянуться — и опять во
тьме. Хожу в страхе: думаю о дровах. Чем будем топить? Редкий час не думаю. И как будем жить? Встаю поутру с отчаянием. Все силы уходят на то, чтобы что-нибудь достать из еды и как-нибудь быть на белом свете.
*
Обыск по всему дому: к нам забрались в 3 часа утра. Моя серебряная стена с игрушками зачаровывает. Есть у меня деревянный волк-самоглот, к волку шарик привешен: если качать шарик, волк головой кланяется, а хвост у него подымается. Бабы влипли в волка: давай хвост ловить.
— Товарищи, перестаньте! что вы? дети, что ли? — отгрызнул главный: он и сам бы не прочь, да очень устал. А бабы — я заметил — куда цепче! и всё трогают и во все коробочки глазом шмырят: «покажи!»
*
Приходили из Совдепа от Жилищной тройки по уплотнению буржуазных квартир. Ну, я вам скажу, если кто позарится вселиться к нам, так только себе в наказание. Изволь без воды! а таскать на 6-ой этаж тоже удобство!
*
Был трубочист, не бывший год!
*
В окно полыхает зарево — вот что еще тянет, как
река и ракеты, не оторвешься и жутко.
*
Ранним утром с «Севастополя» выстрел: необыкновенно торжественное! и укатилось мягко-серебряно-звонко. И опять в тот же самый час пробудило — я услышал: та же торжественная песня — мягко-серебряно-звонко! Стою в очередях по три, по четыре часа. Когда шел в Чернышев переулок в кооператив «Севпроса», на Исакиевской площади начали путать проволокой; а когда возвращался, вижу, в Александровском саду расставлены пулеметы и около красноармейцы. А по набережной навалены мешки, а где и на дровах. Жалко дров — всё растащут! Ну, слава Богу, всё успел получить!
Одна эта мысль: «успеть бы получить, а там что будет, хоть кто хочешь, приходи, все равно!»
*
В очереди за хлебом в нашей продовольственной лавке какой-то рабочий ко мне тихонько:
— Отогнали!
*
Трамвай набит до невозможности.
— Господа, подвиньтесь!
Красноармеец, оборотись:
Баба с места:
— То-то и есть: господа легли, а одни хамы остались.
— А ты тише! Держи язык за зубами! А то знаешь: долго разговаривать с тобой не будем.
— Ишь какой выискался! И не боюсь я тебя. Что ж, останови трамвай, выведи меня и расстреляй! Такую жизнь сделали, только смерти и просишь.
Баба ворчит.
Красноармеец оттеснился.
А тут и остановка, стали выходить — места освободились.
Баба вроссыпь к стоявшей даме:
— Садитесь, пожалуйста!
И наклонившись к соседке:
— Я из той деревни, где они были. Верите ли, на Покров пришли! — и совсем шепотом: — офицер с погонами! А у нас на Покров много свадеб назначено, батюшка и спрашивает: «скажите, пожалуйста, можно венчать?» А офицер: «кого угодно, только не коммунистов!»
*
— Сны мне больше не снятся!
Я как-то спохватился: где сны? — Нету. Измученный ложусь я спать и сплю, ничего не вижу. Я делаю все — самую грязную работу, и не поспеваю делать своего. Сколько я думал и слышал, а записать и пустяков не удосужился.
Ожесточенные мысли приходят мне в ожесточении моем, отчаянии и унынии. Все мое время уходит на добычу, а венец дел — раз в неделю пообедать. Подумал: «подам прошение в Совнарком — расстрелять меня, как запаршивевшую собаку: все равно, ни толку от меня, ни пользы!»
*
Недалеко от дома —
— Нет ли у вас работы?
Я обернулся: сзади шла, должно быть, из прислуг.
— Что вы? какая у нас работа!
— Возьмите меня служить хоть даром.
— Да нам не нужно.
— Вы не обижайтесь! К кому же нам и обращаться, как не к вам — а вам и самим теперь нечего.
— Да уж как нечего!
И она меня до дому проводила, все рассказывала, как жить ей плохо: квартира у нее маленькая, а дров нет и керосину нет, и что было, все продано.
— Видно, с голоду помирать.
И я ничем не мог ей помочь.
*
Заседание в «Астории» о культпросвете среди «загородительных отрядов». Хозяин, молодой человек, высказал «гениальную» мысль:
— «Историю» надо писать так, как в издании «Сатирикона», и это должно быть заданием для нашей работы!
Вернувшись домой, я написал «о человеке, звездах и свинье». На следующем заседании я непременно прочитаю, это моя «история».
*
Сегодня у меня особенный день. Я проснулся и вдруг
почувствовал — — ко всему миру, ко всей твари. Я точно
проснулся. И готов все принять и подыму самый тягчайший труд. Я понял, что надо нести всю эту беду — нашей жизни. Надо! — — потому что так надо.