ГНЕВ ИЛЬИ ПРОРОКА,
ОТ НЕГО ЖЕ СОКРЫЛ ГОСПОДЬ ДЕНЬ ПАМЯТИ ЕГО
Необъятен в ширь и в даль подлунный мир — пропастна́я глубина, высота поднебесная.
Много непроходимых лесов, непролазных трущоб и болот, много непроплывных рек, бездонно-бурных морей, много диких горбатых гор громоздится под облаки.
Страшны бестропные поприща, — труден путь.
Но труднее самого трудного тесный, усеянный колючим тернием путь осуждения — в пагубу.
На четвертом разжженно-синем небе за гибкоствольным зверным вязом с тремя враждующими зверями: гордым орлом, лающей выдрой и желтой змеей, за бушующей рекой Окияном, через мутную долину семи тяжелых мытарств к многолистной высокой вербе и, дальше по вербному перепутью, к развесистой яблоне, где течет источник забвенья, — там раздел дороги.
Под беловерхой яблоней с книгой Богородица и святой апостол Петр с ключами райскими. Записывает Богородица в книгу живых и мертвых; указуя путь странствующим, отрешенным от тела, опечаленным душам.
Весела и радостна прекрасная цветущая равнина, словно огненный поток, в васильках.
И другая печальная в темных печальных цветах — без возвращения.
Не весело лето в преисподней.
Скорбь и скрежет зубовный поедают грешников во тьме кромешной. И кровь замученных, исстрадавших от мира свою земную жизнь, кровь мучеников проступает — приходит во тьму — в эту ночь, как тать. Нежданная и забытая точит укором, непоправимостью, точит червем неусыпаемым.
В бездне бездн геенны зашевелился Зверь. Злой и лютый угрызает от лютости свою конскую пяту; содрогаясь от боли, выпускает из чрева огненную реку.
Идет река — огонь, идет, шумя и воя, устрашая ад, несет свою волну все истребить. И огонь разливается, широколапый перебирает смертоносными лапами, пожирая все.
Некуда бежать, негде схорониться. Нет дома. Нет матери.
Изгорают виновные души. Припадают истерзанные запекшимися губами к льдистым камням, лижут в исступлении ледяные заостренные голыши, лишь бы охладить воспаленные внутренности.
Архангел Грозный — — явился не облегчить муки, Грозный — — сносить свой неугасимый огонь, зажигает ледяные камни — последнее утоление.
Загораются камни.
Тают последние надежды.
И отыняют кольцом, извиваются, свистят свирепые холодные змеи, обвивают холодным удавом, источая на изрезанные огнем, рассеченные камнем рты свой яд горький.
Ты будь мне матерью. Не торопись обратить меня в прах!
* * *
Вышел Иуда из врат адовых.
Кинутый Богом в преисподнюю — осужден навсегда торчать у самого пекла — неизменно видеть одни и те же страдания — безнадежно — презренный — забытый Богом Иуда.
Не обживешься. Прогоркло. Берет тоска. И дьявольски скучно.
Слепой старичок привратник позеленевшими губами жевал ржавую христопродавку, смачивал огненной слюной разрезные листья проклятой прострел-травы.
Иуда подвигался по тернистому пути. Темные цветы печальные томили Божий день. Не попадалось новичков. Безлюдье. Какие-то два черта без спины с оголенными раздувающимися синими легкими, дурачась, стегали друг дружку крапивой по живым местам. И опять некошные: бес да бесиха. Больше никого.
Странно! У яблони, где вечно толпами сходятся души и стоит шум, было тихо. Три несчастные заморыша, подперев кулаками скулы, на корточках, наболевшими глазами с лиловыми подтеками от мытарских щипков застывше смотрели куда-то в ползучий отворотный корень яблони, уходящий в глубь — в бушующую реку Окиян. Да сухопарая, не попавшая ни в ад, ни в рай, зевала душа равнодушно уставшим зевать квёлым ртом.
Склоненная пречистым ликом над книгой живота и смерти опочивала утомленная Богородица, а об руку, окунув натрудившиеся ноги в источник забвения, спал святой апостол Петр блаженным сном крепко.
Свесившиеся на боку на золотой цепочке золотые ключи сияли бесподобным светом, — глаз больно.
Ни ангела, ни архангела, — как в воду канули. Купаться пошли бесплотные, отдыхали ли в благоухании или разом все улетели к широколистной вербе на вербное перепутье, чтобы там задержать из мытарств странников — не беспокоить Богородицу, — Бог их ведает.
Походил Иуда по жемчужной дорожке вокруг Богородицы, заглянул в раскрытую тяжелую книгу, хотел дерзновенный от источника умыться, но свернулась под его рукой, не поддалась голубая вода, — очернила ему кончики пальцев.
Отошел ни с чем.
Повзирал на яблоню. Сшиб себе яблоко. Покатилось яблоко к ногам Петра. Полез доставать. Ухватил наливное-райское, не удержался зломудренный — заодно и ключи ухватил.
С золотыми ключами теперь Иуде всюду дорога.
Всякий теперь за Петра примет.
Легко прошел Иуда васильковый путь; подшвыривал яблоко, подхватывал другой рукой, гремел ключами.
Так добрался злонравный до райских врат.
И запели золотые ключи, — пели райские, отворяли врата.
Дело сделано.
Забрал Иуда солнце, месяц, утреннюю зарю, престол Господа, купель Христову, райские цветы, Крест и Миро, да с ношей в охапку тем же порядком прямо в ад — преисподнюю.
И наступила в раю такая тьма, хоть глаз выколи, ничего не видать.
А в аду такой свет, так ясно и светло, даже неловко.
Вылез из бездны бездн геенский Зверь, засел на престол Господа, вывалил окаянный свои срамные вещи, разложил богомерзкие по древу Честного Креста.
Из Христовой купели пищал паршивый бесенок, тужился как можно больше нагадить.
Плясали черти в венках из райских цветов, умащались миром, покатывались горохом от хохота. Щелкали черти райские орехи, заводили, богохульные, свои вражьи песни.
Плясали с ними грешники: лакомы, лжецы, завистники, гневные, чревобесные, убийцы, сквернословы, ябедники, грабители; плясуны, сребролюбцы, обидчивые, лицемеры, пьяницы, тати, разбойники, душегубцы, богоотступники, еретики, гордые, немилостивые, кощунники, сластолюбцы, клеветники, блудники, блудницы, чародеи и судии неправедные, цари нечестивые, архиереи, диаконы, начальники, скотоложцы, скотоложницы, рыболожцы, рыболожницы, птицеложцы, птицеложницы и всякий женский пол, бесчинно убеляющий лицо свое.
И плеща друг друга по ладоням, плясали все семьдесят семь недугов и все сорок болезней с хворью, хилью,
немочью, повальные, падучие, трясучие — резь, грызь, ломота, колотье.
Плясали черти, грешники, перевивались с холерой, чумой, моровой язвой, с болячкой, нарывом, огневиком, мозолью, килой, опухолью, и с вередом и с чирьями, перевиваясь, топали да подпрыгивали.
Сама Смерть кувыркалась бессмертная.
Распалялся Зверь. Трещал Крест под пудовыми богомерзкими вещами. Здоровые, как кость, распухали срамные вещи. Вставая, мерзили.
И творилось бесование, лихое дело.
Темь. Ни зги. В поле сива коня не увидишь. Ночь на небесах.
Пробудилась Богородица. Проснулся святой апостол Петр. Не может Богородица ни книгу чести, ни в книгу записывать. Нет у апостола ключей райских.
Плутают души, взывают потерянные.
Шалыми летают ангелы, натыкаются, божии, теряют перья пречистые, разбивают свои серебряные венчики.
Лезут черти. Забираются на яблоню, шелушат золотые яблоки, топчут копытами заливной луг, оставляют следы по жемчугу, напускают нечистого духа в Фимиам кадильницы, пакостят на ризы и крылья ангелам, наставляют рожки непорочным женам, приделывают хвосты святым угодникам.
И сошлись со всех райских обителей и прохладных кущ все святители и угодники, чудотворцы, святые мученики, великомученики, блаженные, присноблаженные, печальники, страстотерпцы, заступники усердные, лики праведных жен, лики царей милостивых, благоразумные разбойники и пророки и апостолы.
— Кто возьмется из вас, преподобных, принести мне похищенное?
Молчат угодники и все святители. Повесили носы: страшен всем Иуда, держащий ключи райские, неохота преподобным платиться боками — люты козни дьявольские.
Лишь один вызывается Илья Пророк.
Ожесточено сердце Пророка.
Лживым наветом некогда увлек Диавол Илью к убийству отца и матери.
Ожесточено сердце Пророка, хочет мстить.
— Дай мне, Господи, гром Твой и молнию, я достану похищенное, я истреблю в конец род бесовский.
— Молод ты и не силен, — говорит Господь, — не по тебе такое оружие.
И воскликнул Илья:
— Господи, я от моря поднял облако, сделал небо мрачным от туч и ветра, низвел большой дождь; я словом останавливал росу, я насылал засуху и голод, устрашая царя Ахава, сына Амврия. Я на горе Кармил перед лицом четырехсот пятидесяти пророков Вааловых и четырехсот дубровных гордой Иезавели, посрамляя Ваала, низвел на тельца огонь, — и огонь пожрал всесожжение, и дрова, и камни, и прах, и поглотил воду во рву. И еще раз я свел огонь и попалил пятидесятников царя Охозии, сына Ахава, посрамляя Веельзевула, идола аккаронского. Господи, не Ты ли в пустыне у горы Хорива звал меня, и не в ветре, не в землетрясении, не в огне, но в веянии тихого ветра я слышал Тебя? И в пустыню к Иордану Ты послал за мной огненную колесницу и коней огненных, Ты меня взял к себе — —
Молчат угодники и все святители. Дуют в ус.
Милосерд владыка Господь — не попустит Он раба своего.
Дает Господь Илье Пророку гром и молнию.
***
Грохочет гром, трещат нещадные стрелы, гремит преисподняя.
Испепелен ад, разгромлен Иуда, скован цепями.
Отнята добыча. Погас в аду свет. Прикончилась пляска. Скрючились черти. Ночь.
На небесах солнце, на небесах месяц и утренняя заря, престол Господа, купель Христова, Крест и Миро.
Грохочет гром, трещат нещадные стрелы, гремит преисподняя.
Громом стучат колеса, — на летучих огненных конях от края в край бороздит колесница.
Хлопает, бьет бич, стучит молот, скользят, колют копья, колотит каменная палка.
Мстит ожесточенное сердце.
Подбитые, подстреленные низвергаются диаволы, падают черти.
И корчится небо от огней, как корчится в огне береста.
Горит огненным шаром — перебрасывается красная шапка; встает крыльями, прорезает твердь огненная мантия; кровавым парусом носится огненная рубаха; сверкают огненные очи; неотвратимыми стрелами развевается синяя борода, и сечет и сечет синий пламенный меч.
Обвивается небо пламенным змием.
Трещат небесные своды, лопается небо.
Мстит ожесточенное сердце.
Злыми щенками мчатся за колесницей души детей, рожденных по смерти отца, и, воя и кусая, грызут попавшихся диаволов.
И души цыган не успевают мастерить из снега свой зернистый град; мерами рассыпаются острые градины.
Травит Илья окаянных.
Хлопает, бьет бич, стучит молот, скользят, колют копья, колотит каменная палка.
Падают черти на землю, прячутся в гадов, в змеев, за спины людей, в кошек, собак, под шляпки яруек.
Встают ветры; веет злое поветрие.
Гонятся дикие молнии.
Обезумели тучи, бегут за ветром. И другие безумные прут против ветра.
Загорелись амбары. Горят. Сжигаются нивы, побиваются градом поля, разоряются пастбища, — скотина вразброд, побежали, ревут, все смешалось: телята, быки и коровы, овцы, козы, бараны, ягнята, козлы.
Хлещут ливни, валят копну за копной, захлещут до корня.
У старых дубов открылись ключи, — текут рекой. Разливаются реки, сплываются озера, мутнеют, прогорчаются воды, — угрожают потопом.
Гонятся дикие молнии.
Сорвались, летят снесенные вихрем вершины гор, давят долины.
— тартарары —
Содрогнулись стены, рушатся церковные купола.
И крестом распростертая в алтаре у престола черная — убита громом Баба-Яга.
Ты глододавец,
Ты наделяющий,
Уйми, удержи грозу, положи печать на облаки, отврати огонь громовый, отклони, не направляй на нас, прости нам стрелы Твои!
Не погуби —
Помилуй —
Пощади мир!
Оставь житницы наши, рожь и пшеницу, овес и просо!
Не погуби —
Помилуй —
Пощади мир!
Валится лес.
Две белые лани из леса — — падают мертвыми.
Хлопает, бьет бич, стучит молот, скользят, колют копья, колотит каменная палка.
Задавлены пчелы, замочен рой. Без листьев деревья. Голо орешенье. Задушены птицы. Побит скот. Ни шерстинки. Поломан горох. Помята капуста.
Пожжены амбары. Спалило избы.
Тает змеиная свечка.
Тают вражьи наветы, напуски, чары, призоры.
Нет нового хлеба, нет обнов. Погибла крупа. Погиб солод. Не будет ни каши, ни квасу. Нет житья-бытья, нет богатства, нет густой ужинистой ржи.
Мстит ожесточенное сердце, мстит без жалости, без милости, беспощадно.
*
На четвертом разжженно-синем небе забушевала неслыханная буря.
Гнется гибкоствольный ветвистый зверной вяз, исцарапались звери. Гнутся ветви, еле переносят убитых на своих зеленых плечах.
И тянутся, тянутся, не провитав близ земного жилья сорока положенных дней, через мытарства до вербы, по вербному перепутью к яблоне сонмы покаранных душ.
Запружают убитую стопами равнину.
Толчея. Некуда яблоку упасть.
Не успевает Богородица в книгу записывать; иступилось перо. И весы кажут неверно, согнулись резные стрелки.
Шершавый пастушенка Елька ни с того, ни с чего толчется у яблони, зарится на золотые яблоки.
И две белые лани нежные. И Баба-Яга. Скаредный дух. Скот бессловесный.
Приступает Богородица к Сыну — к Спасу Господу.
Говорит Богородица:
— Сыне мой возлюбленный, Иисусе Христе, пощади мир, уйми Илью: убьет он всех.
И бросают ангелы миро варить, бросают архангелы чистить Христову купель, — пускаются ангелы и архангелы во все концы, летают за колесницей, ловят Илью.
Поймать не могут.
Прытки кони, шибко мчатся с края на край.
Сбилась красная шапка, изодрана огненная мантия.
Наступает Архангел. Настигает Архангел.
И поражает Грозный Грозного — Илью в десницу.
Грохочет гром, трещат нещадные стрелы, гремит мир, клокочет ад, зыком потрясается поднебесье, зашатались райские обители.
Свертывались звезды, как листья, чернели, падали в темь.
И потащились к престолу Господню со всех райских обителей и прохладных кущ все святители и угодники, чудотворцы, святые мученики, великомученики, блаженные, присноблаженные, печальники, страстотерпцы, заступники усердные, лики праведных жен, лики царей милостивых, благоразумные разбойники и пророки, и апостолы.
Восплакались преподобные:
— Господи, никакого покою нет, обуздай Илью, разрушит он землю и небо, погубить весь свет, и нам не сдобровать!
Прослезилась Богородица:
— Уйми Илью!
И внял Всевышний мольбам праведных, послушался Пресвятыя Богородицы.
Порешил Всемогущий: огненную колесницу и коней, стрелы, бич, копья, меч и каменную палку оставить навсегда у Ильи, навсегда сделать его властителем молний и подателем дождя, на голову же возложить Пророку камень в сорок десятин, десницу его онегодить и навеки не открывать день памяти его.
И была великая брань на небеси и на земле.
***
Смраден час, невозможный.
Глубокими, как пропасти, устами глотал ад жертвы погибели и вскипал смрадом.
В бездне бездн, где родится и плавится огонь, в геенне — серебряный столб, в столбе золотое кольцо; там к золотому кольцу прикован на цепи Иуда.
Так и будет прикован на цепи, и с петлей на шее до последнего суда не тронется ни на единую пядь из ужасного пекла.
Бесятся бесы — завивают, лохматые, винтом свой острый кабаний хвост и с налета, визжа, сверлят волосатую блудливую душу.
Зацепили за пуп плясуна и волынщика, поддернули на железное гвоздье, пустили качаться над раскаленными каменными плитами.
Качался плясун и волынщик.
Влеплялись стрелы в изъеденный коростой язык балагура.
Грыз диавол — веревкин черт — заячье сердце и лукавое.
Один черт без спины с оголенными раздувающимися синими легкими пилит руку охальному писцу.
Железное дерево с огненной листвой трепетало, осыпались огненные листья; из темной реки подымался вопль, клич и визг; змеи сосали лицо; черви точили раны; двуглавые птицы, крича, кружились, выклевывали глаза; диаволы разжигали железные роги и проницали сквозь тело.
Пламя грозит, душит дым, падает горящая смола.
Писк, скаканьё, сатанинские песни.
Там плач неутешный.
Мука вечная и бесконечная.
Ты будь мне матерью. Не торопись обратить меня в прах!